Порфира и олива - Синуэ Жильбер (читать книги полностью txt) 📗
Ученики стали расходиться. Он подождал, пока все не ушли, и лишь потом обратился к Клименту:
— Надеюсь, что ты не рассердился на меня за это вторжение. Все-таки я если и виноват, то лишь наполовину. Я пришел, чтобы возвратить тебе книгу, и твой раб привел меня сюда, видимо, приняв за одного из твоих учеников.
— Он хорошо сделал. Мне только хотелось бы надеяться, что мои рассуждения не нагнали на тебя слишком уж большую скуку.
— Ты талантливый педагог. И философ тоже даровитый.
Он протянул собеседнику свиток:
— Возвращаю тебе твоего Платона.
На лице Климента изобразилось некоторое изумление:
— Ты уже прочел его?
— Да.
— Любопытно бы узнать, что ты отсюда почерпнул.
Калликст, по-видимому, смутился:
— Видишь ли, это моя первая книга.
— В таком случае тебе повезло: Платон замечательный наставник.
— Я здесь много чего не понял, но в целом это, по-моему, потрясающе.
— Платона можно читать и перечитывать раз сто, и все равно у него всегда останется что-то, что от тебя ускользнет. Тут важно не столько все понять, сколько открыть свою душу волнению, которое он вызывает. Но как бы ты определил содержание этой книги?
— Пожалуй, я бы сказал, что это обмен мыслями о любви. Впрочем, сам-то я полностью на стороне Павсания, когда он говорит, что есть два рода любви — обычная и небесная.
— Именно так. И любовь к плотской красоте в иных случаях может вести за собой любовь к прекрасным деяниям, к возвышенным познаниям, чтобы затем в свой черед возлюбить абсолютную красоту.
— А какова она, по-твоему, эта абсолютная красота?
Климент медленно провел ладонью по своей курчавой бороде, будто стараясь распрямить ее колечки.
— Вне всякого сомнения, это Благая Весть, которую принес нам Иисус Христос.
Ага, стало быть, догадка попала в точку. Климент христианин.
Взгляд Калликста затуманился. Он вспомнил мученический конец Флавии. Особенно эту улыбку, которая так и не угасла, даже тогда, когда все ее тело стало сплошной ужасной раной. Может быть, и она тоже искала этой абсолютной красоты? Или она ее нашла, распространив свою первоначальную любовь к нему, Калликсту, на других, всех тех, кто ее окружал, а потом полюбила Бога? В таком случае ее жертва не была, как он думал, следствием слепого, глупого наваждения, а стала дивным проявлением любви.
Он заговорил снова:
— Кто знает, может, и мне бы тоже нужно было сто раз перечитать «Пир».
— Так позволь мне подарить тебе его, — мгновенно отозвался Климент, протягивая собеседнику только что возвращенный свиток.
— Подарить? Мне? Но тебе же он гораздо нужнее.
— Как сказал наш славный болтун Лисий, я знаю «Пир» наизусть. И не бойся, при надобности мне легко раздобыть другой.
Калликст растерянно потеребил свиток в руках, потом кивнул и сам почувствовал, что это получилось как-то неуклюже.
— С другой стороны, — продолжал хозяин дома, — если это тебя интересует, знай, что все книги моей библиотеки в твоем распоряжении. Так что не сомневайся.
— Я ценю твой дар. Но как уже говорил, чтение для меня темный лес, я в этом ровным счетом ничего не смыслю. Просто не сумею выбрать то, что нужно.
— Ну, тут я, если пожелаешь, охотно помогу тебе советом. Ты долго рассчитываешь пробыть в Александрии?
— Вряд ли. Я намерен уплыть на первом же корабле, как только закончится пора штормов.
— Значит, у нас будет достаточно времени, чтобы укрепить наше знакомство и, может быть, расширить твои познания. Мой дом для тебя открыт, и мои занятия к твоим услугам. Ты придешь снова?
Прежде чем ответить, Калликст обменялся с собеседником долгим пристальным взглядом. И лишь потом произнес с решимостью, удивившей его самого:
— Да, я приду.
Глава XXXV
Октябрь 187 года.
У себя дома, расположившись на террасе, Калликст оторвался от чтения, свернул лист папируса и засунул его в тот же кожаный футляр, где хранилась оставшаяся часть манускрипта.
Он любил этот зыбкий час, когда вечер неуловимо клонится к ночи. Берега озера уже одел сумрак, и окрестный воздух наполнился томным ароматом жасмина.
С удовольствием вдыхая его, он обвел взглядом этот мирный пригород Канопа, где он обосновался после своего прибытия в Египет. Уже полгода прошло... Этот окраинный квартал со своими плодородными неглубокими долинками, погруженными в пышные вороха распускающейся листвы, окруженный парками, весь дышал безмятежным благополучием.
От маленькой искусственной бухточки, прорытой у берега, где прятались прогулочные суденышки, до беседок в форме колыбелей, увитых виноградными лозами, откуда долетало пение свирелей и арф, все здесь проникнуто довольством и гармонией. Свобода. Богатство. У него есть все, чтобы быть счастливым. Но счастья нет.
Когда девять месяцев тому назад он сошел с борта «Изиды», его поначалу охватила полнейшая растерянность. Свой вклад он получил, как можно скорее, с Марком расплатился, купил этот дом. А дальше — огромная пустота. Что ему делать со своей жизнью? День за нем расточать свой капитал? Для этого он слишком дорого ему обошелся. Пустить по примеру Карпофора деньги в рост?
Но зачем, ради кого?
Были две женщины, во имя которых стоило бороться. Одна теперь мертва. Что до второй, воспоминание о ней обжигало его, как потаенная рана, которая не хочет заживать. Марсия... Ему столько всего хотелось ей сказать! Ночи напролет протекали во власти ее образа. Никогда бы не поверил, что эти узы окажутся такими крепкими, абсолютно неразрывными... Безумие! Полнейший бред! Все равно, что вздыхать по Артемиде или Гере. Одной лишь Флавии, быть может, удалось бы изгнать этот призрак. Кто знает, возможно даже, что, в конце концов, он бы на ней женился. Вместе они бы создали семью, домашний очаг.
Не без смутных угрызений он приобрел парочку рабов, но, впрочем, сразу же отпустил их на волю.
Затем попытался прощупать, не наладится ли связь с кем-либо из видных куртизанок города, но очень быстро порвал с ними всякие сношения. Слишком уж живое любопытство они проявляли насчет того, откуда у него берутся деньги, да и по сути ничего, кроме горечи и сожалений, эти утехи ему не принесли.
Тогда он стал проводить свой вынужденный досуг, блуждая по этому городу, прелести которого Марк так ему расписывал. Прошел от Лунных врат до Солнечных, забрался на одиннадцатый этаж Фаросской башни, видел, как загораются сушеные стебли алоэ, питая тот знаменитый огонь, что ведет корабли к гавани. Полюбовался собраниями Музея и редкими растениями его ботанического сада, предался размышлению над могилой Александра, снова и снова прогуливался по Канопской дороге вдоль сооружений для подъема воды, торчащих по ее обочинам. Но только в библиотеке случилась, наконец, эта встреча, которой предстояло открыть перед ним новые дали.
Когда он уже собрался покинуть одну из ее обширных зал со стенами, обвешанными географическими картами, па него наскочила стайка юных школяров, затеявших бурный спор. Они хотели, чтобы он его разрешил, и задали вопрос о каком-то Каллимахе. В ответ фракиец только невнятно что-то пробурчал, про себя недоумевая, о чем речь — человек это или неведомый край. Он почувствовал себя униженным, когда юнцы отвернулись от него с пренебрежительными гримасками, возвращаясь к своей дискуссии.
Он поспешил уйти, его ум был в смятении, потупленный взгляд не отрывался от уличной мостовой, куда он хотел бы провалиться. Весь день его изводило воспоминание об этом случае. Успокоился он лишь тогда, когда про себя поклялся обзавестись библиотекой, достойной самых великих ученых. На следующий день он отправился к Лисию. А если попросил именно «Пир», то лишь потому, что несколько раз видел эту книгу в руках своего первого хозяина. Аполлония.
И вот все это, в конечном счете, привело его к Клименту...
Покидая жилище педагога, он заклинал Мойр, богинь судьбы, поведать ему, по какой непостижимой, роковой причине упрямый случай вновь и вновь сталкивает его с этими христианами.
