Прусский террор - Дюма Александр (книги бесплатно полные версии txt) 📗
Увидев г-на Фишера, он сказал:
— Пусть войдет сюда!
Такое обращение в третьем лице в Германии считается знаком самого глубокого презрения.
И, поскольку генералу показалось, что г-н Фишер вошел недостаточно быстро, он добавил:
— Гром и молния! Если он станет упрямиться, толкайте его!
— Я вовсе не упрямлюсь, сударь, и пришел к вам, хотя мог бы этого и не делать. Предупрежденный заранее о том, . что у вас есть недобрые намерения на мой счет, я свободно , мог уехать из Франкфурта. И пришел я потому, что привык . не бежать от опасности, но идти ей навстречу.
— Так вы, значит, уже заранее знаете, господин писака, что вам опасно приходить ко мне?
— Всегда есть опасность, будучи слабым и безоружным, являться к вооруженному и сильному врагу.
— Значит, вы смотрите на меня как на своего врага?
— Согласитесь, что контрибуция, которую вы потребовали от Франкфурта, и ваши угрозы, обращенные к господину Фелльнеру, не могут исходить от друга.
— О! Вы-то не дожидались, господин газетчик, моих угроз и моих требований, чтобы объявить себя нашим врагом. Нам известна ваша газета, и потому, что она нам известна, вам придется подписать соответствующее заявление. Сядьте за этот стол, возьмите перо и пишите.
— Я берусь за перо для того, чтобы не давать доказательства своего злого умысла, но, перед тем как начну писать, хотел бы все-таки знать, что вы хотите мне продиктовать.
— Хотите знать? Ну так вот: «Я, доктор Фишер Гуллет, государственный советник, главный редактор „Почтовой газеты“…» Пишите же!
— Закончите вашу фразу, сударь, и если я сочту возможным, то напишу.
Генерал продолжал:
— «… главный редактор „Почтовой газеты“, признаю себя виновным в систематической враждебной клевете в отношении прусского правительства».
Фишер отбросил перо.
— Никогда этого не напишу, сударь, — сказал он. — Это неправда.
— Гром и молния! — вскричал генерал, делая шаг к нему. — Кажется, вы опровергаете мои слова.
Господин Фишер вытащил газету из кармана.
— Вот то, что их опровергнет лучше, чем это сделаю я, — сказал он.
— Это последний номер моей газеты; он появился вчера, за час до вашего вступления во Франкфурт. Вот что я написал после того, как выразил сожаление, что Германия терзает собственное чрево, а сыны ее перерезают друг другу глотки, словно дети кровосмешения. Вот что я написал:
«История грядущих дней пишется острием штыка, и граждане Франкфурта не в силах что-либо изменить. Для населения малого и беспомощного государства нет другой заботы, кроме как постараться смягчить, насколько это возможно, участь сражающихся, будь то друзья или враги: придется перевязывать раны, ухаживать за больными, проявлять милосердие ко всем. Каждая из партий обязана суметь себя сдерживать. Соблюдение права есть особая обязанность каждого, как и подчинение отвечающей за свои действия власти».
Затем, видя, что генерал пожимает плечами, Фишер шагнул и его сторону и сказал, протягивая ему газету:
— Прочтите сами, если сомневаетесь. Генерал вырвал у него из рук газету.
— Вы написали это вчера — заявил он, бледнея от гнева, — ибо вчера вы уже чувствовали, что мы придем, и вчера вы уже нас боялись.
И, разорвав газету, он скомкал ее в руке и бросил прямо в лицо советнику с криком:
— Вы попросту трус!
Фишер посмотрел вокруг себя блуждающим взглядом, словно надеялся найти какое-нибудь оружие, чтобы немедленно отомстить за полученное оскорбление. Потом, поднеся руку к голове, он схватился за волосы, повернулся вокруг себя, захрипел и мешком повалился на пол.
У него произошло кровоизлияние в мозг.
Генерал подошел к нему, толкнул его ногой и, увидев, что он мертв, сказал солдатам-дневальным:
— Бросьте этого шута в какой-нибудь угол, пусть лежит, пока за ним не придут его домашние.
Дневальные взялись за тело и, неукоснительно подчинившись приказу генерала, протащили его в угол прихожей.
Между тем г-н Фелльнер, подозревая, что с его другом случилась беда, побежал к г-ну Аннибалу Фишеру, отцу журналиста. Он рассказал ему о том, что произошло, и, поскольку сам он не имел возможности помочь другу, предложил старику пойти в гостиницу «Англетер» и осведомиться о сыне.
Господин Аннибал Фишер был восьмидесятилетний старец; он попросил, чтобы его проводили, и в гостинице «Англетер» спросил внизу, не видели ли там его сына.
Ему ответили, что видели, как он поднялся, но никто не заметил, чтобы он спустился. Затем, пока его вели по лестнице наверх, ибо Фалькенштейн расположился на втором этаже, ему посоветовали справиться непосредственно у генерала.
Господин Аннибал Фишер последовал совету, но генерал Фалькенштейн уже закончил прием или отправился завтракать, и старик нашел дверь его гостиной закрытой. Тогда он стал настаивать на том, чтобы ему дали возможность поговорить с генералом.
— Сядьте здесь, — ответили ему, — он, возможно, еще придет.
— Не могли бы вы предупредить ею, — спросил старик, — что отец пришел справиться о сыне?
— Чьем сыне? — спросил один из солдат.
— Моем сыне, советнике Фишере, которого утром арестовали у бургомистра Фелльнера.
— Вот это да! Это же отец, — сказал один из солдат своему товарищу.
— Так если он пришел справиться о своем сыне, — ответил тот, — он прекрасно может его забрать.
— Как забрать? — спросил старик, ничего не понимая из этого разговора.
— Разумеется, — отозвался солдат, — вон он там вас ждет.
И он показал ему пальцем на труп советника.
Твердым шагом старик-отец подошел, встал коленом на пол, чтобы получше рассмотреть сына, приподнял его голову и спросил у солдат:
— Так что, его убили?
— Нет! Честное слово! Он сам умер. Отец поцеловал труп в лоб.
— Наступили несчастные дни, — сказал он, — когда отцы хоронят своих детей!
Потом он спустился вниз, подозвал носильщика, послал его еще за тремя другими, опять поднялся в прихожую вместе с ними и, показав им на труп, сказал:
— Возьмите тело моего сына и отнесите ко мне домой!
Люди взвалили труп на плечи, снесли его вниз и положили на открытые носилки. Идя впереди с непокрытой головой, бледный отец с полными слез глазами отвечал всем, кто его спрашивал, что означало такое странное шествие, когда несут через весь город покойника без священника и без погребального пения:
— Это мой сын, советник Фишер, его убили пруссаки! И когда он подходил к своему дому, за трупом уже шло более трехсот человек, а когда за ними закрылась дверь, люди из толпы, которая пошла за мрачной процессией, разошлись по городу и всем, кого они встречали, говорили:
— Пруссаки убили советника Фишера, сына старика Аннибала Фишера.
Советник Фишер умер накануне своего пятидесятилетия.
Узнав эту новость, бургомистр Фелльнер, вздрогнув, посмотрел на свою руку, где очень заметно, больше чем когда либо, был виден крест на холме Сатурна, и прошептал:
— Ах! Вот предсказания француза и начинают сбываться!..
XXXIII. ПОГРЕБАЛЬНОЕ ШЕСТВИЕ
Мщение генерала Фалькенштейна журналистам не остановилось на смерти советника Фишера и исчезновении «Почтовой газеты». На следующий день были закрыты «Ведомости дня», «Друг народа», «Последние новости» и «Франкфуртский фонарь».
Восемнадцатого июля генерал опубликовал такое распоряжение:
«Следующие франкфуртские издания могут выходить и дальше:
1) «Франкфуртская газета»;
2) «Биржевая газета»;
3) «Правительственные ведомости»;
4) «Франкфуртский указатель»;
5) «Акционер«;
6) «Театральные сцены»;
7) «Хроникер»;
8) «Биржевые ведомости»;
9) «Банная газета»;
10) «Друг семьи» («Христианские ведомости»);
11) «Газета конской ярмарки»;
12) «Стенографическая газета»;
13) «Музыкальная газета"».
Этот список сопровождали следующие строки:
«Издание всех прочих газет и ежедневных ведомостей, которые выходили до сих пор, настоящим запрещается.
