И один в поле воин - Дольд-Михайлик Юрий Петрович (полные книги txt) 📗
— Тогда не буду вам мешать. Я подожду герра Заугеля в вестибюле или в машине.
«Конечно, хорошо бы послушать, — думал Генрих, спускаясь по лестнице, — но не следует показывать Заугелю, что меня хоть чуточку интересуют дела службы СС. Он умнее Миллера и не зависит так от меня, как тот. Пока что! Но мне надо найти уязвимое место этого „аристократа духа“… Он слишком много мнит о своей особе, это ясно! Его разговоры о сверхчеловеке, коим он себя, безусловно, считает… Своеобразная мания величия! У таких людей обычно очень развито честолюбие и болезненное самолюбие. На этих струнах и будем пока играть». Появление лейтенанта прервало размышления Гольдринга. Лицо Заугеля сияло.
— Я искренне благодарен вам, барон, за высокую оценку моих способностей! — сказал он, садясь в машину. Действительно, было бы очень неприятно тратить время на знакомство с временным начальством. С Миллером я уже свыкся, и хотя у него, как и у каждого из нас, есть некоторые недостатки, но мы с ним нашли общий язык.
— О Герр Заугель, я лишь высказал то, что думал и в чём твёрдо уверен. Не надо быть очень наблюдательным, чтобы понять, должность помощника Миллера — масштабы для вас слишком ничтожные. Вы знаете, мы с Гансом очень дружим, я ценю его отношение ко мне, сам искренне ему симпатизирую, но… Заугель бросил на собеседника вопросительный, нетерпеливый взгляд.
— Но, — продолжал Генрих после паузы, — надо быть откровенным: Миллер — это уже анахронизм, он живёт исключительно за счёт старых заслуг и заслоняет дорогу другим. Слово «другим» я употребляю не в том примитивном значении, которое ему обычно придают. Это не просто более молодые и даже более талантливые работники. Это совершенно новая порода людей, родившихся в эпоху высшего духовного подъёма Германии и поэтому воплотивших в себе все черты людей совершенно нового склада, завоевателей, господ, хозяев.
— Вы, барон, оказывается, тонкий психолог и очень интересный собеседник. Сейчас не поздно, и я был бы рад, если бы вы на часок заглянули ко мне. Мы бы продолжили этот разговор за чашкой крепкого кофе. К сожалению, не могу предложить вам ничего другого — мне сегодня ещё надо работать, и я должен быть в форме.
— Чашка крепкого кофе и разговор на философские темы — это такая редкость в Сен-Реми. Я с радостью принимаю ваше предложение. Соскучился и по первому и по второму! — рассмеялся Генрих.
В небольшой трехкомнатной квартирке Заугеля пахло духами, хорошими сигарами, настоящим мокко. Очевидно, комнаты редко проветривались — эти запахи были так устойчивы, что создавали своеобразную удушливую атмосферу, царящую обычно в будуарах кокоток. Да и всё остальное скорее напоминало будуар, чем комнату офицера, да ещё в военное время: мягкие ковры на стенах и на полу, кружевные занавески на окнах, бесконечное множество статуэток, вазочек, флакончиков. И единственной вещью, которая резко дисгармонировала со всем, был огромный портрет Ницше, вставленный в чёрную, простую, без всяких украшений раму. Заметив, что Генрих смотрит на портрет, Заугель патетически произнёс:
— Мой духовный отец! С этим портретом я не расстаюсь никогда! И с этими книгами тоже.
Заугель подошёл к этажерке и снял с верхней полки несколько книг в дорогих переплётах. «По ту сторону добра и зла», «Так говорил Заратустра», «Сумерки богов» Ницше, «Майн кампф» Гитлера.
Захотелось на свежий воздух, мутило от духоты, и Генрих уже подыскивал предлог, чтобы поскорее вырваться, но в это время денщик принёс кофе, лимоны, бутылочку ликёра.
Попивая чёрный кофе, Генрих и Заугель долго разговаривали на философские темы. Выяснилось, что лейтенант немного знаком с новыми философскими течениями. Он кое-что читал даже из старой немецкой философии. Этих куцых знаний было мало для того, чтобы мыслить логично, но хватало на то, чтобы обо всём говорить с апломбом невежды. И Заугель крушил Канта и Гегеля, высмеивал Маркса, снисходительно похлопывал по плечу Шопенгауэра и, захлёбываясь от восторга, расхваливал гений своего Ницше. Его он считал предвестником новой эры расы победителей, которые поднимутся над гранью, отделяющей добро от зла, и достигнут сияющих вершин, где царствует человек-бог. Генриху пришлось призвать на помощь всю свою выдержку, чтобы не расхохотаться, слушая этот бред, и поддерживать разговор. А Заугель был в восторге, что нашёл такого внимательного слушателя и, как он считал, единомышленника.
Постепенно от высоких материй разговор перешёл на темы более житейские, на обстановку, создавшуюся в связи с усилением активности маки.
Генрих ещё раз напомнил Заугелю, что согласен помогать ему во время болезни Миллера, если возникнет такая надобность.
— Я с радостью воспользуюсь вашими услугами, барон, я даже имею кое-что на примете. Но сначала я хотел вас предостеречь… если вы разрешите, конечно…
— О, пожалуйста!
— Вы ведёте себя неосторожно, барон, немного легкомысленно в выборе знакомых…
— Что вы хотите этим сказать?
— Припомните все свои симпатии и скажите — можете ли вы за всех поручиться?
— Понимаю, понимаю, милый Заугель, на что вы намекаете! Спасибо за деликатность, с которой вы подошли к этому интимному вопросу. Но, уверяю вас, в данном случае надо подходить с другой меркой. В моих отношениях с женщинами я придерживаюсь одного — красива эта женщина или нет! Ведь женщины, как и ваш сверхчеловек, стоят по ту сторону добра и зла!
— Вы так думаете? А если я скажу, что родной брат мадемуазель Моники французский террорист?
— Не может быть! Такая добропорядочная семья!
— Печально, что приходится вас разочаровывать, но это так. Вчера на следствии один пойманный маки сообщил мне эту интересную подробность из биографии мадемуазель. Не исключена возможность, что и она сама…
— Фи, как неприятно! Хорошо, что вы меня предупредили, теперь я перед вами в долгу! Надо будет присмотреться повнимательнее…
— Я уже давно установил за нею наблюдение — моё внимание привлекло, что она часто ездит на электростанцию, якобы к своему жениху. До сих пор я воспринимал это как нечто совершенно естественное. Но тот же маки, которого я допрашивал, работает именно на электростанции и уверяет, что встречи мадемуазель со слесарем Франсуа Флорентеном никак не напоминают встреч влюблённых.
— Я вообще впервые слышу, что у неё есть жених! Так вот чем объясняется её неприступность! Нет, это просто смешно, что моим соперником может быть какой-то слесарь! Барон и слесарь! Знаете что, Заугель, доставьте мне удовольствие, разрешите побеседовать с этим маки.
— Это очень легко сделать, но не сегодня: он согласился давать мне кое-какую информацию, и я отпустил его. Как только он появится — специально вызывать его мне не хочется, чтобы не привлекать внимания, — я тотчас сообщу вам.
— Прикинуться такой скромницей! Никогда не думал, что женщина может так меня околпачить!
— А что, если мадемуазель использовала знакомство с вами, чтобы добывать сведения для маки?
— Тогда ей не очень повезло! У меня правило — с женщинами о делах и даже о серьёзных вещах не говорить.
— Ну, иногда случайно можно обмолвиться словечком…
— Вы правы, чёрт побери! Нет, только подумать: маки хотят использовать в своих целях сына генерал-майора Бертгольда! Парадокс, настоящий парадокс!
— Я хочу предупредить вас, барон всё, что я сказал, пока наша с вами тайна. Даже герр Миллер не знает о моих подозрениях. Мы сами с вами проверим.
— Я помогу вам, герр Заугель.
— Это очень просто сделать: завтра я дам вам один документ, якобы секретного характера, вы оставите его у себя в номере и ушлёте денщика, чтобы мадемуазель не знала. Остальное я беру на себя Согласны?
— Считаю долгом чести помочь вам в этом деле. И надеюсь в скором времени отблагодарить за оказанную мне сегодня услугу. Вы открыли мне глаза на истинное положение вещей. Жених он ей или нет, все равно меня обманывали. А этого я никому не прощаю.
Идти к Лютцу было поздно, и, распрощавшись с Заугелем, Генрих поспешил в гостиницу. По дороге он старался не думать о тех неприятных вещах, про которые узнал. Надо было успокоиться, дать отдохнуть голове. И на улице она действительно прояснилась. Свежий воздух, словно прохладная купель, смывал с тела усталость, и Генрих почувствовал себя готовым к борьбе.
