Принцесса Володимирская - Салиас-де-Турнемир Евгений Андреевич (книги регистрация онлайн бесплатно txt) 📗
Местный патер окрестил ребенка на другой же день после похорон матери и, не зная, какое дать имя, дал то, которое было наиболее распространено в Сионе и во всей Сионской долине. Благодаря старинному вековому монастырю, Бог весть когда выстроенному на вершине одного из двух холмов во имя святой Екатерины, это женское имя было любимое во всей маленькой стране; вследствие этого и новорожденная была окрещена этим именем.
Целое лето прожила Тантина в Сионе.
Чувство ее к малютке было настолько сильно, что не позволило ей за целые шесть месяцев ни разу отлучиться к себе за два часа езды.
Соседка Каролина управляла постоялым двором, приезжала со счетами к хозяйке, звала ее хотя бы на один день ради разных дел, которые она могла решить одним своим присутствием, но Тантина упорно отказывалась. Если бы ей грозило полное разорение, то и тогда бы она не покинула свою случайную, но дорогую питомицу.
Между тем за это время старушка намучилась немало. Она вставала и ложилась с одною мыслью – что будет завтра? А завтра, быть может, приедут чужие люди, возьмут малютку, распорядятся ею как своей собственностью, а Тантину отправят домой. Она уже готова была даже согласиться ехать на чужбину за этим ребенком, но возьмут ли? Конечно, нет. Аристократы северных стран, как все уверяют, особенно горды и надменны.
Епископ среди лета часто, по крайней мере раза два в месяц, справлялся, заходил сам в дом, где поместил малютку, и приветливо расспрашивал Тантину обо всем, касающемся девочки.
– Берегите ее! – повторял он. – Я все жду ответа и приезда тех, кто имеет на нее родственные права. Впрочем, ручаться не могу, быть может, никто и не приедет, хотя это было бы очень странно.
Под конец лета епископ заехал однажды к Тантине и объявил ей, чтобы она приготовилась расстаться с девочкой, так как в скором времени должен прибыть один важный господин, который увезет ее к себе.
– А вы тогда вернетесь к себе в дом, и, вероятно, он щедро вознаградит вас за все ваши хлопоты и заботы.
Старушка в ответ только залилась слезами и затем объяснила епископу, что встреча с покойной иноземкой и попечения, которые она взяла на себя о младенце, были, конечно, посланы ей в наказание, так как снова она привязалась всем сердцем и снова должна потерять любимое существо. И когда епископ собирался уходить, Тантина решилась на вопрос, волновавший ее в последнее время. Она пожелала узнать мнение епископа, возьмет ли ее важный барин с собою вместе с ребенком в качестве простой няни, так как она почти решилась следовать за ребенком куда бы то ни было.
Епископ покачал головою и своими тонкими злыми губами усмехнулся.
– Вы сами лучше меня понимаете, моя милая, что это невозможно. Вы – свидетельница, соучастница, одним словом, вы знаете если не всю тайну, то знаете кое-что о рождении ребенка. Я не думаю, чтобы тот, кто приедет, согласился взять с собою в лице вашем обузу и неудобного свидетеля того, что там, в их стране, пожелают скрыть. Нет, моя милая, на это вы не надейтесь.
И с этого дня Тантина ходила темнее ночи и в течение следующего месяца даже постарела немного.
И старушке все чаще и чаще приходило на ум безумное намерение тайно бежать с этим ребенком из родной страны, захватить с собою небольшой капитал, собранный в торговле на постоялом дворе, и, поселившись в глуши другого кантона, прожить остаток дней своих счастливо.
Но честная старуха чувствовала, что этого сделать она не вправе. Почем знать, что готовит будущее этому младенцу? Почем знает она, чего лишит ребенка: быть может, богатства, славы, роскоши. Там, на родине, она сделается аристократкой, выйдет когда-нибудь блестящим образом замуж за какого-нибудь барона, а здесь, в горах Швейцарии, что может дать она девочке? Какую долю? Жизнь и обстановку простой поселянки, которая должна будет сама готовить себе кушанья и стирать белье. Украсть ребенка, особенно при таких обстоятельствах, казалось Тантине таким великим и тяжким грехом, на который, конечно, она не могла решиться. И старушка готовилась получить в сердце последний удар, то есть отпустить малютку с тем, кто приедет за ней, и затем, вероятно, вскоре умереть и самой.
С последнего посещения епископа прошло около месяца.
Уже наступила ясная, но свежая по ночам осень. Горы снова стали покрываться снеговыми шапками, и эти белые серебристые шапки все более и более надвигались и спускались ближе к долинам. После каждого осеннего свежего дождя на горах увеличивались снеговые глыбы.
Однажды в пасмурный, сырой день явился от епископа посланный за Тантиной.
Сердце дрогнуло у нее. С полгода епископ всегда сам заезжал к ней, а теперь если он требовал ее к себе, то, очевидно, предстояло последнее объяснение и передача ребенка с рук на руки.
Тантина, более смущенная, чем когда-то в день смерти чужеземки, оделась поприличнее, дрожащими руками повязала свой вечный черный чепец и в первый раз в жизни переступила порог дома епископа и кардинала.
Долго заставил прелат дожидаться старушку и наконец позвал к себе.
– Ну, моя милая, – сказал он, не подымаясь с кресла, на котором сидел перед своим столом, заваленным книгами. – Дело с вашей маленькой пришло к неожиданному для меня концу. За ней никто не приедет. Ее там бессердечные и гордые люди знать не хотят.
Тантина вскрикнула и, готовая упасть, невольно схватилась рукою за край письменного стола, около которого стояла.
– Да, ее не желает принять семья. Она обречена сделаться вольной гражданкой Сиона. Я завтра же буду просить кого-нибудь из здешних богатых граждан удочерить ее.
Старушка ахнула, и речь ее полилась потоком страшным и красноречивым. Она стала умолять его преосвященство не делать ее несчастною, дозволить ей взять ребенка к себе и передать ему со временем все свое маленькое состояние.
– Положим, что она будет немного богаче, если кто-либо из здешних граждан примет ее к себе, но зато, поверьте, она не будет счастливее, так как никто никогда не будет ее любить, как я.
Епископ молчал. Тантина была слишком добра и наивна, чтобы заметить ту лукавую улыбку, которая бродила на лице прелата.
– Я, право, не знаю, моя милая, как это сделать. Это почти невозможно.
Тантина обошла большой письменный стол и упала к ногам епископа. Она рыдала и не могла произнести ни одного слова.
– Не убивайте меня! согласитесь! – вымолвила она наконец, целуя полу длинного кафтана, подбитого лиловой тафтой.
– Перестаньте! – сухо выговорил прелат, – успокойтесь! Я не люблю слез и… всего этого… Возьмите стул, сядьте, успокойтесь и выслушайте меня.
VIII
Через несколько мгновений старушка, чувствовавшая, что она от тревоги совершенно не может оставаться на ногах, уже сидела на ближайшем стуле с глазами, полными страха, впивалась в гладко выбритое и лукавое лицо говорившего епископа. От него теперь зависело все!
Прелат тонко объяснил кроткой и наивной старушке, что, конечно, он может отдать ребенка и ей, но что он опасается, не вышло бы тут какой-либо путаницы. Тут остались вещи покойной и кое-какие деньги, конечно, немного, наконец, кое-какие бумаги и документы. Передать ребенка ей вместе со всем, что осталось после покойной, невозможно, это произведет со временем всякие недоразумения.
Епископ говорил долго, подробно, но Тантина, слушая всеми своими чувствами, прислушиваясь и разумом и сердцем к каждому слову прелата, все-таки ничего не поняла из всей его длинной речи.
Епископ, очевидно, сам не знал, что хотел сказать, или, вернее говоря, путал и не хотел сказать самого главного.
– Но, наконец, что же нужно сделать? – произнесла Тантина с такою энергией, что даже сама себе удивилась. – Я на все согласна, что вы прикажете, только отдайте мне девочку. Я – признаюсь вам – ничего не поняла из всего вами сказанного. Что нужно – приказывайте, я все исполню.
– Нужно, моя милая, – как-то нерешительно заговорил епископ, – взять девочку и больше ничего не брать. Все остальное я пошлю туда, к ним, далеко: вы даже не знаете и не слыхали, быть может, о той стране, куда это все поедет. Понимаете ли вы? Вы возьмете ребенка, но ничего не возьмете из вещей.
