Шевалье де Сент-Эрмин. Том 1 - Дюма Александр (читать книги онлайн бесплатно полные версии .txt) 📗

— Тогда все будет хорошо.

— Вы ручаетесь?

— Если я держусь за конец дела, то я обязательно дойду до его начала.

— Прекрасно, вот и дойдите. И когда мы окажемся в начале, вы получите тысячу экю.

И Фуше отправился домой, почти полностью уверенный, что якобинцы к покушению не причастны.

На следующий день были арестованы двести человек, известных своими революционными убеждениями. Бонапарт, поколебавшись, принял решение депортировать их и подготовил соответствующий акт, который тут же передал на утверждение в Сенат.

Накануне принятия постановления обвиняемых по очереди показали четырем мужчинам, по виду рабочим или мастеровым. Это были лошадиный барышник, торговец семенами, прокатчик телег и бочар.

Никто из них не опознал тех двоих, с которыми они имели дело, так как до сих пор в деле фигурировали два, самое большее три, человека. Помимо этих троих, возможно, был еще кто-то, исполнявший вспомогательную роль. Такая картина покушения сложилась следующим образом.

Лиможец, вызвавший восхищение своей дотошностью, восстановил внешний облик лошади. И уже на следующий день после взрыва во всех газетах и на всех перекрестках можно было прочитать:

«Префект полиции сообщает согражданам, что в маленькую тележку, груженную обитым железными обручами бочонком с порохом, взорванным вчера вечером в восемь часов с четвертью на улице Сен-Никез, что рядом с улицей Мальты [83], в тот момент, когда по ней проезжал первый консул, была запряжена упряжная кобыла со следующими приметами: масть гнедая, грива потрепанная, хвост метелкой, морда острая, бока и ляжки светлые, с правого бока под гривой — рыже-чалая с проседью, во лбу звездочка, на спине с двух боков белые пятна, молодая, ростом метр и пятьдесят сантиметров (около четырех футов и шести дюймов), упитанная и здоровая, без каких-либо знаков на ляжках или на шее, которые могли бы позволить установить ее принадлежность.

Тех, кто знает хозяина этой кобылы или видел ее с маленькой тележкой, просим сообщить об этом устно или письменно префекту полиции. Префект обещает вознаграждение тому, что укажет хозяина данной кобылы. Все желающие приглашаются как можно скорее явиться для опознания лошади по причине разложения ее останков».

На этот призыв тут же откликнулись все парижские торговцы лошадьми.

И в первый же день кобыла была опознана барышником, продавшим ее. Он попросил о встрече с префектом, его направили к Лиможцу, и он назвал фамилию торговца семенами, которому он ее продал. Лиможец задержал барышника и послал за торговцем. Тот опознал останки кобылы и заявил, что продал ее двум мужчинам, которые выдавали себя за лоточников. Он прекрасно помнил обоих, так как встречался с ними два или три раза, и дал подробное описание обоих.

Один был брюнет, другой — светло-русый. Тот, что повыше, был пяти футов и шести-семи дюймов ростом, второй — дюйма на три ниже. Один был похож на бывшего военного, второй — на буржуа.

На следующий день явился прокатчик и также узнал лошадь, так как она несколько дней стояла в его стойле. Он также дал описание двух человек, которое полностью совпало с описанием, данным барышником.

И, наконец, последним нашелся бочар, который продал бочку и обил ее железными обручами.

Задача Лиможца значительно облегчалась тем, что народная любовь к первому консулу в то время была такова, что свидетели не заставляли себя ждать. Каждый, кому казалось, что он может пролить свет на это темное дело, спешил сам явиться в полицию и рассказать даже больше, чем знал на самом деле.

Но результат пока был весьма средним: Фуше убедился, что ни один из задержанных якобинцев не виновен, ибо ни один из четырех свидетелей никого из них не опознал. Впрочем, Фуше не сомневался в этом еще до очной ставки.

Правда, в итоге опознания двести двадцать три арестованных были отпущены на свободу. Из-за этого Бонапарт еще больше ожесточился против оставшихся в тюрьме ста тридцати якобинцев.

И тогда странные вещи начали твориться в Государственном совете.

Однажды государственный советник Реаль, бывший прокурор Шатле, бывший общественный обвинитель, отправленный в отставку Робеспьером за модерантизм, основавший в 1789 году «Газету оппозиции» и «Газету патриотов», и, наконец, историограф республики, обвинил в предвзятости Рено де Сен-Жан-Анжели и Бонапарта. Он, Реаль, считал, что речь идет о личных врагах, а не о преступниках, совершивших покушение на первого консула.

— Я хочу расправиться с сентябристами! — вскричал Бонапарт.

— С сентябристами! — повторил Реаль. — Если они еще живы, так пусть погибнут все до одного! Но где вы их видите? Может быть, вы имеете в виду господина Родерера, который завтра станет сентябристом для Сен-Жерменского предместья? Или господина де Сен-Жан-Анжели, который может стать сентябристом для эмигрантов, стремящихся к власти в стране?

— Разве у нас нет списков этих людей?

— Есть, конечно, есть, — ответил г-н Реаль. — И первым в этом списке стоит фамилия Бодре, который вот уже пять лет работает судьей в Гваделупе. Еще я вижу Пари, секретаря революционного трибунала, умершего полгода назад.

— Кто составлял эти списки? По-моему, в Париже хватает неисправимых последователей анархии Бабёфа. — заметил Бонапарт.

— И я тоже, черт побери, был бы в этом списке, — не выдержал Реаль, — не будь я государственным советником, потому что я защищал Бабёфа и его сообщников в Вандоме.

— Я вижу, — произнес Бонапарт невозмутимо, — что обсуждение вопроса государственной важности стало слишком страстным. Мы вернемся к нему позже и обсудим по справедливости и с доброй верой.

Иной на его месте никогда не простил бы Реалю, доказавшему при всем Государственном совете его неправоту. Никогда не прекращающий преследовать тех, кого он поклялся уничтожить, Бонапарт заметил честного человека и решил не толкать его на путь ненависти.

Уже через полгода Реаль стал заместителем министра генеральной полиции.

Если Бонапарту говорили: «Но ведь Тюренн сжег Палатинат!» [84], он отвечал: «Какая разница, этого требовали его замыслы!»

Для осуществления собственных замыслов Бонапарту надо было выслать из страны сто тридцать якобинцев. И какая разница, были они виновны или нет!

XXVIII

НАСТОЯЩИЕ ПРЕСТУПНИКИ

После того, как из заговора своих, еще неизвестных убийц Бонапарт извлек всю выгоду, какую хотел, то есть выслал сто тридцать якобинцев — этих избранников его ненавидящего сердца, которых он несправедливо обвинил в покушении, он вспомнил о другом заговоре, а именно о заговоре Арены, Топино-Лебрена, Черакки и Демервиля, которые уже больше двух месяцев сидели в тюрьме. Когда взорвалась адская машина, суд над ними еще не состоялся.

И подобно человеку, который хочет привести в порядок все свои дела, Бонапарт распорядился в целях искоренения преступности и о начале, пусть немного запоздалом, процесса, в результате которого вчерашние виновные были казнены под шум расследования заговора сегодняшнего [85].

Поэтому, когда Фуше, уже уверенный, что вскоре схватит настоящих виновников покушения, явился с докладом к Бонапарту, чтобы получить указания в связи с предстоящим арестом, тот уже добился принятия закона о депортации, и уже последние участники революции покидали Францию, провожаемые лишь проклятиями ослепленного народа. Бонапарт рассеянно выслушал своего министра и, вместо последних указаний насчет предстоящих арестов, велел:

— Выселите куда-нибудь подальше всех низкопробных шлюх, всех падших женщин, которые, как чума, захватили окрестности Тюильри.

Он давно заметил, что эти женщины и их грязные каморки фигурировали почти во всех заговорах и почти во всех преступлениях. Фуше было ясно, что первого консула больше заботит внешний вид Парижа, чем собственная безопасность.