Валдар Много-раз-рожденный. Семь эпох жизни (ЛП) - Гриффит Джордж (книги онлайн без регистрации полностью .TXT, .FB2) 📗

Милорд Берли, — продолжила она, обращаясь к дородному пожилому широколобому джентльмену с серьезным лицом и твердым, настороженным взглядом, стоявшему по правую руку от нее, — вы услышали нас, и вы будете следовать нашим указаниям. Милорд адмирал сэр Фрэнсис Дрейк, раз уж вы привели этих джентльменов к нам, то, может быть, вам следует проводить их и позаботиться об них, пока они не вернутся на свои корабли.

Мы поклонились и снова поцеловали руку, и сэр Фрэнсис тоже попрощался, преклонив колено, и когда он встал и отошел в сторону от королевы, его глаза блестели, а челюсти были крепко сжаты, чтобы не рассмеяться.

Затем другие искатели аудиенции вышли вперед со своими представителями, а мы втроем направились к двери. Когда мы выходили, я обернулся на трон и увидел, что Елизавета провожает нас глазами, и, о боги, если бы не разница в лице и фигуре, я мог бы поклясться, что именно душа Клеопатры смотрела на нас загадочными сине-зелеными глазами.

Мы повернулись, в последний раз поклонились трону и вышли. В передней среди толпы, ожидавшей приглашения, я заметил молодого человека лет двадцати двух-двадцати трех, чье лицо, четко очерченное и отмеченное в каждой черте тем таинственным знаком, который природа накладывает на своих избранных сыновей и дочерей, остановило мой взгляд, как будто заклинанием, сотворенным душой, смотревшей на меня ясными серыми глазами.

— Кто этот человек, сэр Филип? — прошептал я, тронув его за плечо.

— Не знаю, но, может быть, вы знаете, сэр Фрэнсис?

— Нет, я знаю не больше, чем вы, — рассмеялся великий адмирал. — А вот и тот, кто, несомненно, знает, — он схватил за руку церемониймейстера и спросил его вполголоса, — кто этот высоколобый молодой человек с красивым лицом, одетый по-деревенски, что стоит рядом с сэром Томасом Фицаланом?

— Это, благороднейший адмирал, — ответил церемониймейстер, низко кланяясь величайшему человеку Англии и заглядывая тем временем в список, который держал в руке, — некто Уильям Шекспир из Стратфорда-на-Эйвоне, что в Уорикшире, деревенский парень, который охотно пошел бы по стопам милейшего певца ее милостивейшего величества мастера Эдмунда Спенсера. Он пришел сюда сегодня, желая получить аудиенцию, чтобы положить к ногам королевы какую-нибудь праздную оду или какой другой стишок, единственная рекомендация которого — то, что он предназначен, пусть и недостойно, для такой почтительной и похвальной цели, как служить развлечением для ее величества.

— Тогда, если не считать присутствующих здесь, — сказал я, движимый тем же импульсом, который много раз прежде заставлял меня говорить помимо моей воли, — в лице Уильяма Шекспира есть то, что говорит мне, что в грядущие дни ни одно английское имя не будет стоять много выше его.

— Милорду угодно пророчествовать, — возразил церемониймейстер, снова низко кланяясь, на этот раз другу Фрэнсиса Дрейка, — но этот Уилл Шекспир — всего лишь один из многих других, которые приходят сюда с подобной целью и уходят, чтобы затеряться среди убожества своей низкорожденной безвестности.

Я повернулся спиной к льстивому, заискивающему чинуше и, сделав пару шагов через комнату туда, где стоял Уилл Шекспир, протянул ему руку:

— Вы Уильям Шекспир, как мне сказали, поэт, ищущий королевской милости. Вот рука, которая пожимала руки королей и завоевателей. Если ваше лицо не противоречит вашему гению, а это редко бывает с лицами, то вы достигнете чести и славы, если вложите себя в свое дело. Я — солдат удачи, а вы — слуга музы, и обе они непостоянные любовницы. Так что мы вполне можем пожать друг другу руки, если хотите.

Он посмотрел на меня быстрым, испытующим взглядом, тем взглядом, которому суждено было прочесть самые сокровенные мысли человеческих сердец так, как они никогда не были прочитаны прежде и, может быть, никогда не будут прочитаны снова, а потом сжал мою руку со словами:

— Никакое приветствие не может быть добрее того, которое самопроизвольно исходит от доброго сердца одного незнакомца к другому. Благодарю вас, сэр, кем бы вы ни были, и если я когда-нибудь смогу отплатить вам за эту доброту, то, как бы ни был я беден сейчас, все же я всегда буду желать этого.

— Вы сделаете это, — сказал я, — в этом веке или в другом, или я, видевший Вергилия, Овидия и Лукреция лицом к лицу, никогда еще не видел поэта.

Последнее было произнесено шепотом, который достиг только его уха, и прежде, чем выражение полного изумления исчезло с его лица, я сжал его руку, отвернулся и оставил его, величайшего из тех великих, которые должны были родиться в доблестные времена великой Елизаветы. Но когда мы вышли из приемной, я положил руку на плечо великого адмирала и попросил:

— Сэр Фрэнсис, если я когда-нибудь заслужу от вас милость, отплатите мне тем, что будете благосклонно присматривать за этим юношей, потому что какой-то внутренний голос говорит мне, что в грядущие дни мало кто сделает для славы Англии больше, чем он.

— Ну, это я охотно сделаю, сэр Валдар, — раскатился он веселым смехом. — Это самое малое, о чем можно просить, потому что, хотя я сам простой человек, я всегда любил хорошего поэта. Но вы уже заслужили от меня гораздо большего, ибо, клянусь честью доброго англичанина, когда вы добились милостивой речи от нашей милой государыни, вы добились для нас с вами разрешения совершить подвиг, о котором скоро заговорит весь мир, и за это я бы взял двадцать поэтов в королевскую милость, если бы мог.

Из дворца мы втроем отправились на тихую прогулку и приватную беседу в тенистый лес королевского парка, и там сэр Фрэнсис, взяв с нас клятву хранить тайну, рассказал нам кое-что о том великом плане, который уже вырисовывался в его вечно деятельном мозгу, и на который его несколько медлительный язык так неясно намекал. И когда мы были уже далеко за пределами слышимости, веселый маленький герой, держась за бока, рассмеялся над той невинно звучащей и в то же время полной глубокого смысла речью, которой Глориана, как эти морские рыцари любовно называли свою госпожу королеву, ответила на мои грубые, старомодные слова об истинном конце моего проекта.

К тому времени, как наша прогулка закончилась, его сильный, благородный гений так подействовал на меня, что я охотно признался бы, что из всех известных мне великих людей, которых я любил или ненавидел, всех королей и завоевателей, вместе с которыми или против которых я сражался, я никогда не говорил с человеком, который так быстро покорил мое вековое сердце, как этот «маленький пират» королевской Англии, этот своевольный, бросающий вызов смерти и опасностям маленький флибустьер, который расчистил путь для более масштабных триумфов Родни, Хоу и Нельсона, и который, если бы ему была предоставлена свобода действий, умер бы повелителем океанов и оставил бы свою страну владычицей мира.

В тот вечер мы с сэром Филипом ужинали с адмиралом в гостинице «Старый корабль», где он остановился, и там я оказался в компании самых доблестных и осененных славой людей, когда-либо сидевших за одним столом. Нет, я действительно думаю, что если вы пороетесь в мировой истории, то не найдете за одним столом ни одной компании людей, которые поодиночке или вместе оставили бы столь большой след на скрижалях судьбы, как те, с кем я ужинал в тот вечер.

Там был угрюмый секретарь Уолсингем, который в своей тонкой белой женской руке держал, как показали события, добрую половину нитей запутанного клубка европейской дипломатии; там был Говард Эффингемский, искренний католик, который, когда Армада отплыла из Испании, поставил кровь и страну выше веры и сражался с его католическим величеством так же отчаянно, как лучший пуританин во флоте; там был черный сэр Джон Норрис, старый соратник Дрейка; толстый Джон Хокинс и суровый, жестокосердный Мартин Фробишер; был отважный, учтивый сэр Ричард Гренвилл, чье имя история и песнь Англии покрыли славой лишь менее яркой, чем его незапятнанная рыцарская честь, тот храбрейший из храбрых, который на своем маленьком суденышке «Месть» сражался с пятьюдесятью тремя большими испанскими кораблями день и ночь, пока не были израсходованы все снаряды и весь порох до последней унции, и пока не был ранен каждый человек на его корабле, и который упал замертво на палубе своего противника в момент триумфа, который стоил больше победы.