Византия сражается - Муркок Майкл Джон (читать книги онлайн бесплатно без сокращение бесплатно .TXT) 📗
Я вернулся к себе в гостиницу, чтобы насладиться обедом с прусским майором, австрийским полковником, украинским банкиром и двумя эмигрантами, недавно прибывшими из Вологды, где, по их словам, любого, кто знал больше двухсот слов, сразу хватали и расстреливали чекисты. Я слышал истории о том, как большевики задерживали чиновников из правительства, раздевали донага и вырезали у них на теле все знаки отличия, прежде чем убить несчастных. Дни французской революции, дни Коммуны оказались ерундой по сравнению с долгими годами большевистского террора. И что нам следовало противопоставить ему? Гуманизм? Религию? Все, что у нас было, – это жухлость, то унылое, полумертвое состояние духа, в котором все пребывали в течение зимы, когда ничто не имело смысла и оставалось только надеяться, что удастся дожить до весны.
В те дни привычных военных действий не совершалось; сама военная система разладилась. Вот так, постепенно, и началась наша Гражданская война. На северо-востоке были чехи, японцы, русские белогвардейцы, немногочисленные американцы и англичане. Финны, латыши, литовцы, балтийские немцы, поляки, французы, греки, итальянцы, румыны и сербы – все где-то сражались. Лишь немногие из этих отрядов, несмотря на то что все они объединились против немцев, могли согласовать стратегию и выработать общие цели. Из-за китайской границы даже совершались набеги смешанных отрядов, состоявших из китайцев и изменников-казаков; они занимались грабежом и мародерством всюду, где было возможно. Все это напоминало Средневековье, только куда более страшное. Танки, пулеметы, самолеты и бронепоезда попали в распоряжение порочных, необразованных варваров. В Америке считалось преступлением продавать оружие индейцам, но это было лишь мелким проступком по сравнению с тем, что сделали британцы, вручившие оружие татарским племенам. Это напоминает сегодняшнюю Африку, где гранаты и ракетные установки приходят на смену дубинкам и копьям. Малая война с немногочисленными жертвами перерастает во всеобщую войну, во время которой погибают тысячи граждан.
Мы вступаем в Средние века, насвистывая «Красный флаг» [112], как будто это песенка из мюзикла. Лишь немногие останавливаются, выкрикивая предостережения. Но скоро и они сгинут в черном водовороте. На сей раз не останется никакого спасения, никаких маленьких островных монастырей, где могло бы процветать просвещение. Весь мир будет завоеван во имя Сиона и Мао. И все же мы должны сопротивляться. Если это – испытание, мы либо преодолеем его, либо Бог навеки покинет нас. Иногда я боюсь, что Он уже оставил эту планету на произвол судьбы; и есть другая планета, в далекой галактике, которая оказалась более достойным местом; там по-прежнему существует Рай.
В течение нескольких недель мать посылала мне записки, в которых извинялась за беспокойство, просила не навещать ее и требовала, чтобы я заботился о себе и был осторожен. Ее письма доставлялись разными способами, часто их оставляла в гостинице Эсме по дороге на работу. Иногда она тоже передавала сообщения, настаивая, чтобы я оставался в стороне «ради собственной пользы и пользы матери». Моя бедная матушка страдала от истерического истощения. Она скоро поправилась. Но я все-таки чувствовал себя чрезвычайно неловко.
Мои дни и вечера были заняты тем, что я давал людям советы по поводу установки, обслуживания или ремонта машин. За эти услуги мне платили самыми разными способами – иногда наличными, иногда акциями или облигациями. Я мог инвестировать деньги во Франции, Швейцарии, Англии и, конечно, в Германии. Даже не имея конторы, ведя все дела в гостинице, я становился состоятельным человеком. Я знал, что это не могло длиться вечно. Я все еще не получил серьезной поддержки моих основных проектов. Политический климат оставался слишком сомнительным для всех, кто мог бы заняться серьезными инвестициями в Украину. Не следовало забывать о погромах в Киеве и в отдаленных областях. Это тревожило немецких финансистов. У многих из них были серьезные связи в еврейском мире – с еврейскими хозяевами, перед которыми они несли ответственность. Я обдумывал путешествие в Берлин, но здоровье матери помешало мне принять окончательное решение.
Когда вечера стали темнее и холоднее, до нас начали доноситься слухи о тяжелых поражениях немцев, о революционной деятельности, похожей на ту, с которой начинались восстания в Петрограде. Стало очевидно, что мои немецкие знакомые задумывались, смогут ли они благополучно вернуться в страну, которую покинули. Тем временем атаман Петлюра собирал силы. К его казачьей коннице и сечевым стрельцам присоединились различные нерегулярные части. Похоже, его войска были более многочисленными и надежными, чем войска Скоропадского. Немцы решили, что поддерживали не того человека.
Гетману следовало хотя бы притвориться, что он собирается удовлетворить требования крестьян, но он был слишком благороден и бездействовал – лишь повиновался велениям собственной совести и воле Божией. И вот он пал. В Киеве наступила зима, уничтожившая все мои надежды. Почти внезапно уехали мои немецкие партнеры, контакты с правительством гетмана остались в прошлом, и политики снова изгнали меня из «Европейской». Линия Гинденбурга [113] была прорвана. Немецкий канцлер предложил принять план перемирия, составленный американцами. Британцы отказались от этого предложения. Они жаждали крови. К ноябрю советские коммунисты появились в Баварии, революция вспыхнула в самом Берлине. Кайзер отрекся. Макс Баденский [114], канцлер, уступил свой пост социалисту. Германия стала республикой и больше не связывалась с большевиками. Появились новые карты с новыми границами. Мы отдали наши крымские территории татарам. Несмотря на соглашение, подписанное с донскими и кубанскими казаками, мы не получили реальной поддержки в борьбе против социалистов. Как раз накануне Рождества 1918 года Петлюра вернулся, пообещав Украине безопасное будущее. Не только русские находили его позицию крайне опасной; многие украинцы считали, что было бы гораздо мудрее отказаться от борьбы. Половина промышленников исчезла.
Во время праздников я вновь отдыхал в кругу семьи в хорошей гостинице; я снова говорил о планах развития своего инженерного дела. Но оказалось, я достиг совсем немногого – разве что заработал денег; впрочем, большую их часть я, вероятно, никогда не смогу получить. Даже моя работа, скорее всего, будет остановлена социалистами. И у меня так и не было специального диплома. Я не мог сделать приличной карьеры. В тот момент на Украине практически не осталось промышленности. Я не мог читать большинство газет, потому что они внезапно стали печататься на чужом языке. Мне было трудно заполнять самые простые документы. Меня оскорбляли, если в трамвае я обращался к кондуктору не на украинском. Я снова стал человеком второго сорта. Я думал переехать в Одессу, откуда по крайней мере можно было уплыть на корабле. Но следовало обождать хотя бы некоторое время, пока власть зеленых установится. Я вернулся в квартиру матери. Она снова стала веселой и здоровой. Это меня успокоило, но ее причуды и сейчас остаются для меня загадкой.
Эсме продолжала работать в госпитале – уже при третьем режиме. Она стала очень нервной, теперь настала ее очередь страдать от переутомления. Моя мать с невообразимым упорством занималась изучением украинского, обращаясь к скверно отпечатанным книгам. Появились новые школы и университеты. Везде, конечно, преподавали на украинском. У меня больше не было ни единого шанса стать преподавателем. Я ни разу не получил ответа на свои обращения, хотя и мои друзья, и деловые партнеры признавали, что я добился блестящих успехов в Петрограде. Следует сознаться, что это иногда помогало. В те дни меня часто называли доктором и даже – неоднократно – профессором. Это немного успокаивало и казалось вполне безвредным. Когда я получу специальный диплом, смогу наконец получить и докторскую степень в любом достойном заведении. Не подумайте, что я предъявлял такие уж большие претензии. Но жизнь зачастую очень трудна, и глупо тратить энергию на разрушение иллюзий, так необходимых людям. Эсме иногда разговаривала снисходительно, раздражалась и иронизировала, когда я обсуждал планы на будущее, – несомненно, из-за переутомления. С другой стороны, мать иногда называла меня доктором только ради того, чтобы услышать это обращение. К примеру, она останавливалась на лестнице и говорила:
