И один в поле воин - Дольд-Михайлик Юрий Петрович (полные книги txt) 📗
— Попади к такому в руки, одного вида испугаешься! — бросила вторая женщина.
— А ему уже не придётся кого-либо пугать! — успокоил женщин маки, сопровождавший пленного, — А ну, ты, трогай вперёд к штабу.
В комнате, куда вошёл Генрих, сидело трое. Два маки, в типичной одежде французских крестьян, и один в поношенном немецком мундире.
— Вы кто? — оглядывая пленного с ног до головы, спросил седоусый француз. — Генрих назвал себя, назвал и должность, седоусый сверил с документами, которые держал в руках.
— Важная персона! — на плохом французском языке бросил тот, кто был в немецком мундире.
— Знаете расположение вашей дивизии и численность гарнизонов по населённым пунктам?
— Я прошу провести меня к командиру отряда! — твёрдо проговорил Генрих.
— Вы, кажется, и здесь хотите диктовать свои условия? — смеясь заметил маки, одетый в немецкий мундир. Объясните ему, Оливье, что он в плену, а не на дипломатическом приёме.
Генрих более внимательно пригляделся к маки, который бросил эту фразу. Да, он не ошибся. Перед ним русский. Широкое, круглое лицо, типичные черты славянина, светлые волосы, а главное — этот акцент.
— Если я хочу видеть командира, то я знаю, для чего что нужно, — на чистейшем русском языке проговорил Генрих. Разорвись в этот момент бомба, это произвело бы меньшее впечатление.
— Земляк, что ли? — удивлённо спросил русский, с любопытством приглядываясь к Генриху.
— Мне нужен командир, больше я ничего не скажу.
— Мельников, позовите командира, — приказал седоусый на французском языке.
Тот, кого назвали Мельниковым, вышел, ещё раз окинув вопросительным взглядом пленного. Через минуту он вернулся в сопровождении человека, одетого в обычный штатский костюм. Взглянув на него, Генрих поспешно отвернулся.
— Вы хотели меня видеть? — спросил командир отряда, обращаясь к пленному.
— Да, да и разговаривать тет-а-тет, — улыбаясь ответил Генрих, он медленно повернулся. В глазах командира можно было прочесть удивление, затем догадку, потом они словно засветились изнутри, и в них вспыхнули весёлые огонёчки.
— Оставьте нас одних, — приказал командир присутствующим. Все вышли.
— Боже мой, каким образом, и в каком виде? — радостно проговорил Андре Ренар, протягивая Генриху обе руки.
— Для того, чтобы пожать мои руки, их прежде всего надо развязать, — смеясь, напомнил Генрих.
— Тьфу, дурень, — выругал себя Ренар и, вынув из кармана нож, перерезал верёвку, которой были связаны руки пленного. Но поздороваться старые знакомые не смогли, руки Генриха так онемели и набрякли, что тотчас же бессильно свесились. Содранная кожа на правом запястье привлекла внимание Андре Ренара.
— Сестру! Пусть захватит бинты и йод, — крикнул он, приоткрыв дверь. Потом подошёл к Генриху, обнял за плечи и крепко встряхнул.
— Так вот кого схватили наши вчера! Генрих спрятал руки за спину.
— Я вас очень прошу выслушать меня. Перевязку сделаем после.
Генрих рассказал Ренару о мерах, разработанных штабом дивизии для того, чтобы придушить деятельность маки.
— Итак, Андре, задержав меня, вы лишились союзника в штабе дивизии и нарушили все мои планы.
— Теперь я догадываюсь какие. Нет, нет, я не собираюсь нарушать наш уговор о молчании. До определённого времени мы этот вопрос оставим открытым. Для меня достаточно знать, что вы друг…
— Который как можно скорее должен вас покинуть. В этом заинтересованы и вы, и я. Но нужно, чтобы обо мне знало как можно меньше народу.
— Понимаю.
— Тем более, что среди ваших людей есть провокаторы, об одном таком я хочу вас предупредить. Он работает на электростанции, возле Сен-Реми, его арестовало гестапо, но тотчас же выпустило. Он напал на след ваших связных и уведомил об этом гестаповцев. Кстати, помощник начальника службы СС Заугель во время нападения на нашу машину убит. Вы избавились от опасного врага, тем более что именно он через провокатора напал на след ваших людей. Я думаю, что провокатора надо немедленно убрать, а связных в Сен-Реми на время удалить от работы…
— Спасибо. Все эти сведения для нас чрезвычайно ценны. Но как же нам поступить с вами? Может, останетесь у нас?
— Рано, Андре. Не имею права.
— Тогда надо инсценировать ваш побег. Я сейчас позову начальника штаба. Он мастер на такие трюки.
— Но он человек надёжный?
— Совершенно. За него я ручаюсь головой. Он ненавидит фашизм, умеет молчать и отчаянно храбрый, как все русские.
— Ладно. Вызовите его.
Через несколько минут на пороге появился знакомый Генриху маки в немецком мундире.
— Вот что, друг, мы поймали не того, кого надо, и сейчас должны исправить свою ошибку, но так, чтобы об этом знали только ты да я. Вначале познакомьтесь — это тот офицер, который приезжал ко мне в Ла-Травельса. И об этом знаем лишь ты да я. Широко улыбаясь, Мельников крепко пожал руку Генриха. Тот скривился.
— Больно? А глаз не болит? Не думал я, что это вы!
— Так этот синяк я получил от вас?
— От меня, — Мельников виновато вздохнул, взглянул на свой кулак и укоризненно покачал головой.
Объяснив свой план инсценировки побега, Андре Ренар вопросительно взглянул на своего начальника штаба.
— Единственный выход! А инсценируем все так, что комар носа не подточит. Это я уже беру на себя. Только не покажется ли командованию дивизии и гестапо подозрительным, что из всех задержанных спасся лишь Гольдринг? Может, для компании выпустим девушку и шофёра? Пропагандиста, признаться, мне жаль отпускать.
— Бертину Граузамель! — даже подскочил Генрих. — Да вы знаете, с какой целью она послана во Францию и что она собой представляет?
— Мы ещё не допрашивали её, но я думаю, что женщину…— взглянув на Гольдринга, Мельников замолчал, потрясённый выражением его лица.
— Вчера, когда мы выехали, — произнёс Генрих раздельно, — я дал себе слово, что Бертина Граузамель не доедет до места своего назначения. И не называйте её девушкой, женщиной. Это эсэсовка, она приехала сюда с полномочиями установить в лагере спецрежим. — Генрих рассказал всё, что знал о Граузамель.
Мы будем судить её судом народа, — сурово сказал Андре Ренар. — Мельников, прикажи отделить её от мужчин и внимательно сторожить… А Пфайфером тебе придётся поступиться, этот пропагандист теперь не причинит много бед. Сами события агитируют теперь лучше слов.
Почтя час просидели Андре Ренар, Пётр Мельников и Генрих Гольдринг, обдумывая план побега. Когда Генриха снова привели в сарай, он увидел лишь Пфайфера и шофёра.
— А где же фрейлейн Граузамель?
— На допросе, — ответил шофёр.
Пфайфер сидел, понурив голову, неподвижным взглядом уставившись в пол. Руки его, как и у всех пленных, были крепко связаны за спиной. Красная повязка с белым кругом и свастикой, словно тряпочка, моталась на рукаве. Очевидно, допрос лишил пропагандиста надежды на более или менее счастливый исход.
— Герр Пфайфер, я хотел призвать вас к мужеству и сказать, что никогда не следует терять надежды, даже тогда, когда у тебя связаны руки и завтра тебя ждёт суд маки.
— Суд? Какой суд? — встрепенулся Пфайфер.
— А разве вам не сказали, что завтра утром всех нас будут судить партизанским судом?
Пфайфер, которого вопрос Генриха пробудил от апатии, снова понурил голову. Вся его фигура оцепенела.
— Как, по-вашему, герр Пфайфер, мы должны держать себя на суде? — Генрих подсел к пропагандисту.
— Всё равно, один конец. — Равнодушно, уже ни на что не надеясь, ответил тот.
— О нет, чёрт побери! Офицер армии фюрера должен умереть красиво. Я покажу им, как умирает настоящий ариец, и призываю вас к этому.
— Ариец не ариец, какое это имеет сейчас значение? А умирать? Разве не всё равно, как умирать?
— В своих речах вы призывали к другому. Так ведь?
— Трепать языком, конечно, легко, — зло бросил шофёр, — а мы, дураки, слушаем! Эх, мне бы сейчас кружку воды да сигарету в зубы, и тогда я, кажется, охотно проглотил бы и пулю маки. Тем более, что вооружены они нашими же автоматами. Выходит, и пуля будет немецкой! криво улыбнулся шофёр. Генрих поднялся, подошёл к двери и начал стучать в неё ногой.
