Гуарани - де Аленкар Жозе (читаем книги бесплатно .TXT) 📗
XI. НА ПАКЕКЕРЕ
Когда утреннее солнца осветило долину реки, на месте, где высился «Пакекер», осталась только груда развалин. Огромные обломки скал, расколовшихся за одно мгновение, громоздились вокруг, будто их раздробил исполинский молот циклопа.
Возвышенность, на которой был расположен дом, исчезла с лица земли, и на ее месте образовалась большая воронка, похожая на кратер вулкана.
Вырванные с корнем деревья, взрытая земля, пепел, темной пеленою покрывший листву, — все это свидетельствовало о том, что здесь произошел один из тех страшных катаклизмов, которые сеют вокруг разрушение и смерть.
То тут, то там над грудами развалин появлялась одинокая фигура индианки. Уцелевшие женщины айморе оставались тут, чтобы оплакать мертвых и потом передать другим племенам молву о постигшей их страшной каре.
Тот, кто мог бы в этот час воспарить над долиной реки и окинуть глазами всю ее огромную панораму, если бы человеческому взгляду дано было охватить ее от края до края, — увидел бы, что по широкому руслу Параибы быстро движется какое-то едва заметное пятнышко.
То была лодка Пери; подгоняемая взмахами весел и ветром, она мчалась с неслыханной быстротой; так ночные тени бегут от первых лучей рассвета.
Всю ночь индеец греб, не давая себе передышки. Он, правда, знал уже, что дон Антонио де Марис истребил племя айморе, но ему все равно хотелось возможно дальше уйти от места, где случилась катастрофа, и поскорее попасть в родные края.
Но не только стремление вернуться на родину, столь властное в сердце каждого человека, не только желание вновь увидеть покосившуюся хижину на берегу и обнять мать и братьев владели его сердцем в эту минуту.
Его воодушевляло сознание, что он спасает свою сеньору и исполняет клятву, которую дал старому фидалго. Он гордился, думая о том, что храбрости его и силы достаточно для того, чтобы победить все препятствия и осуществить взятую им на себя миссию.
Когда солнце было уже в зените и заливало потоками света этот безлюдный край, Пери подумал, что надо укрыть Сесилию от жгучих лучей, и подвел свою лодку к берегу под сень деревьев.
Завернутая в шелковую шаль, прислонившись головой к борту лодки, девушка спала все тем же безмятежным сном. Но цвет лица ее переменился: из бледного он снова стал розовым, того нежного оттенка, сотворить который может лишь величайший из художников — природа.
Пери поднял лодку, словно люльку, и поставил ее на берег, прямо на траву. Потом сел рядом и, не сводя глаз со своей сеньоры, стал ждать, когда она очнется от этого долгого сна, который начинал уже его тревожить.
Он содрогался при одной мысли о том, что станется с ней, когда она узнает о страшной катастрофе; он не чувствовал в себе сил перенести тот первый удивленный взгляд, каким девушка посмотрит на него, проснувшись и увидев вокруг эту лесную глушь.
Все время, пока она спала, Пери не спускал с нее глаз.
Облокотясь о борт лодки, склонившись над девушкой, он с тревогой ждал этой минуты, хотел ее, но вместе с тем и боялся. И все глядел и глядел на Сесилию, ловя каждое ее движение, каждый вздох.
Самая заботливая мать не могла бы так печься о ребенке, как он о своей сеньоре. Он следил за всем, стараясь, чтобы ничто не потревожило ее сон: ни просочившийся сквозь листву луч света, который вдруг заиграл на лице девушки, ни птичка, неосторожно запевшая на кусте, ни кузнечик, прыгавший по траве.
Каждая минута приносила ему новые волнения. Но вместе с тем он радовался, что сон этот продлевает Сесилии минуты покоя и отдаляет тот миг, когда она узнает о постигшем ее горе, о потере самых дорогих для нее людей.
Сесилия глубоко вздохнула; ее красивые голубые глаза открылись и снова закрылись, ослепленные светом дня. Она провела рукою по розовым векам, словно стараясь отогнать этот затянувшийся сон, и ее ясный и нежный взгляд остановился на Пери. Вскрикнув от радости, она поднялась и села, с изумлением оглядывая окружавший ее шатер из листвы. Казалось, она вопрошала деревья, реку, небо. Но вокруг все было тихо, безмолвно.
Пери не решался заговорить. Он видел, что происходит в душе его сеньоры, и у него не хватало духу произнести первое слово этой страшной правды, скрыть которую было невозможно.
Наконец Сесилия опустила глаза, осмотрелась, увидела, что сидит в лодке, и, окинув быстрым взглядом широкое русло Параибы, медленно катившей свои воды меж лесистыми берегами, побелела как полотно.
Она посмотрела на индейца испуганными глазами, губы ее задрожали. Едва дыша от волнения, она заломила руки и зарыдала.
— Отец! Отец!
Индеец молча опустил голову.
— Погиб! И мать тоже! Все погибли!
Убитая горем девушка судорожно прижимала руки к груди. Вся сотрясаясь от рыданий, она упала, как отяжелевший от капелек росы цветок, и залилась слезами.
— Пери мог спасти только тебя, сеньора! — печально прошептал индеец.
Сесилия гордо вскинула голову.
— Почему ты не дал мне умереть вместе с ними? — воскликнула она в отчаянии. — Разве я просила меня спасать? Разве я нуждалась в твоих услугах?
На лице ее появилось выражение необычной для нее энергии, воли.
— Ты должен отвезти меня туда, где лежит тело моего отца. Место его дочери там… А потом — уходи! Ты мне не нужен.
Пери весь затрясся.
— Послушай, сеньора… — пробормотал он покорно.
Девушка окинула его таким гордым взглядом, что индеец умолк и, отвернувшись, закрыл лицо руками.
Из глаз его хлынули слезы.
Сесилия подошла к реке и, устремив глаза в ту сторону горизонта, где остался ее родной дом, опустилась на колени и долго, горячо молилась.
Она немного успокоилась; молитва принесла ей облегчение, наполнила ее сердце тихой кротостью, какую всегда дает надежда на жизнь за гробом, соединяющую тех, кто любил друг друга здесь, на земле.
Теперь она могла подумать о том, что случилось вечером. Она старалась припомнить все обстоятельства, предшествовавшие гибели ее семьи. Однако воспоминания ее обрывались на той минуте, когда, уже полусонная, она говорила с Пери вырывавшимися у нее из глубины души простыми словами:
— Лучше умереть, как Изабел!
Вспомнив эти слова, она покраснела. Когда она увидела, что в этом лесном безлюдье она одна с Пери — ее охватило какое-то беспокойство, какая-то смутная тоска, тревога, страх, причины которых она не могла понять.
Может быть, то было внезапное недоверие, гнев на индейца: зачем он спасал ее от гибели, одну из всей семьи?
Нет, дело было не в этом. Напротив, Сесилия знала, что несправедлива к своему другу, — он ведь совершил ради нее невозможное. Если бы не безотчетный страх, который овладел ею, она бы, верно, позвала его сама, чтобы попросить прощения за эти суровые и жестокие слова.
Девушка боязливо подняла глаза и встретила грустный, умоляющий взгляд Пери. Она смягчилась; она забыла обо всех своих страхах, и на губах ее появилась едва заметная улыбка.
— Пери!
Индеец снова задрожал, но на этот раз уже от радости. Он упал к ногам своей сеньоры, которая стала вновь такой же доброй к нему, какою была всегда.
— Прости Пери, сеньора!
— Это ты должен меня простить. Я обидела тебя! Но ты же сам знаешь: я не должна была покидать моего несчастного отца!
— Это он приказал Пери тебя спасти! — сказал индеец.
— Как это? — вскричала девушка. — Расскажи мне, друг мой.
Индеец рассказал Сесилии обо всем, что произошло в тот вечер, и довел свой рассказ до роковой минуты, когда весь дом взлетел в воздух от взрыва и превратился в груду развалин.
Он рассказал ей, как уговаривал дона Антонио де Мариса бежать вместе с нею и как фидалго отверг его план, сказав, что долг и честь требуют, чтобы он встретил смерть на своем посту.
— Бедный отец! — прошептала девушка, вытирая слезы.
Оба замолчали. Потом Пери закончил свой рассказ, упомянув о том, что дон Антонио крестил его и поручил ему спасти дочь.
