Длинная тень - Хэррод-Иглз Синтия (лучшие книги читать онлайн бесплатно без регистрации TXT) 📗
Погибших мятежников предстояло собрать и захоронить в общих могилах за пределами кладбища, а павших солдат королевской армии надлежало со всеми почестями похоронить в святой земле. Наибольшие потери понесло подразделение Думбартона, где погибли сотня рядовых солдат и все офицеры, кроме четырех, что составило больше половины общих потерь со стороны королевской армии. Другим подразделением, которое понесло значительные потери, была кавалерия, поскольку она приняла на себя первый удар противника, нанесенный в темноте.
Дадли и Хьюго, занятые своими делами, не видели друг друга почти все утро. Уже около часа дня Дадли нашел Хьюго, корпевшего над составлением рапорта. Хьюго поднял голову, вытер пот со лба и улыбнулся другу.
– Надеюсь, ты пришел вытащить меня пообедать? Мои силы на исходе! – сказал он.
Но Дадли был серьезен. Рядом с ним стоял очень юный воин, голова которого была грубо перевязана чем-то похожим на штанину от бриджей; его лицо было белее снега, возможно, от кровопотери или от истощения. Хьюго перевел взгляд с одного на другого, и улыбка мгновенно слетела с его лица.
– Я понял, – упавшим голосом произнес Хьюго. – Он – Руперт?
– И его друг Майкл, – сказал Дадли. – Прости, Хьюго. Мне очень жаль. Я только что нашел их. Там была груда тел и много погибших лошадей. Должно быть, все произошло там, где было самое пекло, самая мясорубка.
Хьюго кивнул, понимая, что Дадли пытается утешить его тем, что оба погибли в гуще сражения. Но он помнил лицо брата, озаренное предвкушением первого сражения. Руки задрожали, и он отложил перо.
– Ну что ж, – сказал он после длительного молчания, по крайней мере, мы выиграли.
Глава 18
День был тихим, жарким и солнечным, и все вокруг замерло в золотом молчании. Дом напоминал всеми покинутый корабль, безмолвно стоящий на якоре в зеркальной воде гавани. Все слуги ушли на праздник середины лета в Кэмберуэлле, и Аннунсиата с Мартином остались одни. Окна большой спальни были открыты настежь, но ни единое дуновение ветерка не шевелило занавески, а жаркий воздух, проникающий в комнату из сада, нес с собой тяжелый аромат роз. Фэнд, разомлевший от жары, слегка сопел во сне, растянувшись на боку под одним из окон и подставив живот свежему воздуху, чтобы хоть как-то освежиться. Его мерное посапывание и жужжание случайно пролетевшей мухи были единственными звуками – в этот расплавленный июньский полдень даже измотанные жарой птицы молча сидели на ветвях деревьев, на которых не шелохнулся ни один лист.
Летний полог кровати был отодвинут, они скинули все покровы и лежали обнаженными на белых шелковых простынях. Мартин лежал на спине, заложив руки за голову и уставившись в балдахин над кроватью. Аннунсиата, лежа ничком на животе и повернув голову набок, положила руку на плоский живот Мартина. Спустя некоторое время она вздохнула, и он вопросительно посмотрел на нее.
– Я просто подумала, что год назад, в это время, Руперт был еще жив. Он шел навстречу своему первому сражению, такой юный, такой гордый собой.
Мартин высвободил руку и погладил ее по волосам, а она продолжала, невидящим взором уставившись в никуда:
– Я не могу думать о нем, как о мертвом. Словно он просто куда-то уехал. Как Хьюго. Уехал далеко и надолго, но все еще где-то в этом мире. Наверно, это потому, что я так и не видела его мертвым, как Джорджа. Я скорблю о Джордже каждый день, но Руперт... – в ее воображении предстал улыбающийся Руперт, такой живой и близкий, будто она видела его всего мгновение назад. Аннунсиата приподнялась, взяла руку Мартина и поднесла к губам.
– Не беспокойся, – сказала она, – я не печалюсь. Разве я могу печалиться, когда мы наконец-то остались одни.
Она повернулась, уютно устроив голову на его сильном плече. Мартин поцеловал ее долго и нежно, потом они снова замолчали. Аннунсиата опять вздохнула, но на этот раз от удовольствия.
– Уединение – величайшее сокровище в мире, его не купишь ни за какие деньги, – произнесла она. – Почему я должна чувствовать себя виноватой, любя тебя?
Мартин погладил ее тело, проведя рукой от плеча до бедра, погладил так, как можно гладить только любимое животное.
– Ты меня любишь? Она улыбнулась:
– Ты и сам знаешь, что – да. Тебе нужны подтверждения? Я люблю тебя, люблю всем сердцем. И нет в этом моей вины.
Он продолжал гладить ее, уголки чувственных губ приподнялись в его обычной полуулыбке.
– А ты... ты ощущаешь себя виноватым? – спросила она.
– Да, – ответил он. – Иногда. Немного. Не сейчас, когда мы одни, но...
– ...в Морлэнде, – закончила Аннунсиата. Он кивнул. – Ты ведь знаешь, я очень ревнива.
– К собственной дочери, – поддел он ее. – Не нужно ревновать к ней.
Она на мгновение задумалась.
– Я знаю, что Арабелла сейчас не беременна, но ведь это может случиться в любой момент... – фраза осталась незаконченной. Это была очень деликатная тема, о чем она не смела спрашивать и, в общем-то, предпочитала не знать. – Похоже, она не возражает, что ты так надолго отлучаешься из дома?
– Она бы и не посмела, – твердо произнес Мартин.
– Я знаю, но...
– Арабелла вполне счастлива, – сказал он, поворачивая голову и пытаясь поймать ее взгляд. – Больше всего на свете она любит верховую езду и охоту. А чтобы развеять скуку, у нее есть Каролин. Я чувствую себя виноватым, но совсем не оттого, что считаю, будто доставляю ей страдания.
Аннунсиата посмотрела ему в глаза. Она – его приемная мать, и то, чем они занимались, запрещено всеми церквами мира. В глубине души она понимала, что была обвенчана с его отцом, а ее дети – сводные братья Мартина, и именно в этом состояла их вина, не говоря о том, что такие отношения имели только одно название – инцест. Она бережно взяла руками его лицо.
– Мы жертвы несчастного случая, мой дорогой. Твоя мать могла выйти замуж за кого-нибудь другого, и тогда у тебя был бы другой отец, и мы бы встречались и любили друг друга, никого не боясь. Мы ни в чем не виноваты.
Мартин улыбнулся.
– Очень странная логика, даже для католички. Мы должны сопротивляться греху...
Она приложила палец к его губам, заставляя замолчать.
– Не надо. Не называй это грехом.
– Ты же знаешь, что это так, – мягко сказал он.
Да, она знала. Конечно, знала. Но не могла ни отказаться от него, ни исповедаться в нем. Аннунсиата больше не посещала мессу и была отрезана от религии – своего главного стержня, но отказаться от своей любви не могла.
– Это грех, и мы понесем наказание, – продолжил Мартин.
– Тогда давай прекратим наконец все это! – прошептала она.
Мартин повернулся на бок и склонился над ней, опираясь на локоть.
– Ни за что! Какова бы ни была цена – я готов платить! – Он убрал волосы с ее лба, пробежал пальцами по лицу, с любовью очерчивая его контуры: нос, губы, подбородок... – Ты так прекрасна, лежа в ореоле своих шикарных волос, как будто молодой олень, заблудившийся в чаще. Ты смотришь на меня с таким завораживающим пониманием, верой и желанием, что мое сердце тает как воск.
– Неужели ты так сильно меня любишь? Ведь я на тринадцать лет старше, – сказала Аннунсиата.
– Тебе не дашь больше шестнадцати, – ответил Мартин. – Ты похожа на девочку, внезапно превратившуюся в женщину в свою брачную ночь.
Он поцеловал ее лоб, потом глаза и нежно овладел ею. Аннунсиата не переставала удивляться, с какой легкостью она пробуждает в нем страсть и желание. Их губы встретились, и они снова и снова целовались, опьяненные этими ласками. Она нежно и трепетно поглаживала спину Мартина, наслаждаясь его нежной и гладкой кожей и той радостью, которую дарила ему.
– С тобой я чувствую себя невестой. Каждый раз, как впервые.
– Я люблю, когда ты меня гладишь. – А сейчас ты хочешь меня?
– Всегда! Сейчас и всегда!
И они отдались любви. Это было совсем не похоже на то, что она называла любовью раньше. Аннунсиата всегда думала, что любила первого мужа, незабвенного Эдуарда, но сейчас, оглядываясь назад, понимала, что они были лишь этапами ее поиска. Она долго искала и в конце концов нашла. Эта любовь была столь глубокой и всепроникающей, что, казалось, сдвинула сами основы ее существования. Они любили друг друга, и душа Аннунсиаты, израненная, изболевшаяся, раскрылась для чего-то, что невозможно выразить словами, хотя она была готова отдать за это чувство самое дорогое – жизнь. Она была женой и любовницей других мужчин, но это лишь поверхностно затрагивало ее. Мартину же она принесла нечто более ценное, чем жизнь. Она принесла ему свою невинность.
