По воле Посейдона - Тертлдав Гарри Норман (читать книги полностью .TXT) 📗
— Откуда тебе знать, на чем они плавали и чем размахивали? — ядовито поинтересовался Менедем. — Интересно получается! Когда тебе нужно, ты презрительно называешь «Одиссею» чепухой, так почему ты решил поверить написанному в ней сейчас?
Соклей открыл было рот, но потом снова его закрыл. Когда он наконец подал голос, его тон был задумчивым:
— Честно говоря, мне такое в голову никогда не приходило. Мне кажется, трудно поверить Гомеру, когда он описывает всякие чудеса. А обыденные детали мира его героев — совсем другое дело. Нам прекрасно известно, что такое пентеконторы и бронза, но мы ничего не знаем о сиренах и Сцилле.
— Ну, тогда пусть каждый из нас верит в то, во что ему хочется верить, и мы оба будем довольны.
Соклею, похоже, не очень понравилось такое предложение, но Менедему было плевать. Он сумел смутить двоюродного брата, что было почти так же трудно, как и убедить его в чем-то. Посчитав последнее замечание завершением дискуссии, Менедем заявил:
— Наверняка мы уже совсем недалеко от Помпей, так что мне нужно следить за берегом.
Ему пришлось следить тщательнее, чем он ожидал, потому что Помпеи лежали не на берегу Тирренского моря, как вообразил капитан, исходя из слов Лептиния, а в нескольких стадиях выше, на северном берегу реки Сарно. Пока гребцы вели «Афродиту» к одному из речных пирсов, воины — предположительно самниты — пристально глядели на них вниз со стены.
Когда двое местных пришвартовали акатос к причалу, Соклей указал на север.
— Смотри. Вон та гора за городом очень похожа на Этну, тебе не кажется? Она не такая высокая, конечно, но той же конической формы.
— Ну и что? — Менедема в данный момент это абсолютно не интересовало.
— Я просто гадаю — может, это тоже вулкан? — предположил Соклей. — Лептиний не говорил, как называется эта гора?
— Не думаю, чтобы он об этом упоминал. — Менедем возвысил голос, окликая одного из местных зевак: — Эй! Ты говоришь по-эллински?
— Я? — Парень указал на себя. — Да, говорю немного. Чего тебе?
— Как называется гора к северу от города?
— Ты, должно быть, издалека, — сказал зевака, — раз не знаешь, что это Везувий.
— Везувий? — с трудом выговорил Менедем. — Какое мерзкое название, — потихоньку шепнул он Соклею, который кивнул в знак согласия.
Менедем снова переключил внимание на помпейца:
— Мы и вправду издалека — мы приплыли с Родоса.
— Родос? — Зеваке так же трудно далось это слово, как Менедему слово «Везувий». — Где это? Рядом с Тарентом, где живет столько эллинов?
— Родос куда дальше Тарента, — пояснил Менедем. — Сперва нужно пересечь Ионическое море, чтобы попасть из Тарента к материку Эллада, а потом пересечь Эгейское море, чтобы из Эллады приплыть на Родос.
— Да ты что! — изумился помпеец. — Я однажды побывал в Неаполе, честное слово, не вру. Мне пришлось идти целых два дня, чтобы туда добраться, и еще два дня, чтобы попасть обратно.
Менедем изо всех сил постарался сохранить серьезное выражение лица. «Небось местные жители никогда не совершали даже двухдневного путешествия за пределы своего маленького городка, если этот парень считает подобное деяние чуть ли не подвигом», — подумал он.
— Ну ладно, а что вы привезли с вашего Родоса, где бы он ни был? — продолжал зевака.
Теперь Менедем и впрямь улыбнулся и пустился расхваливать свой товар:
— Мы привезли ткань, более гладкую и мягкую, чем любая из льняных тканей, а еще у нас имеются благовония из родосских роз, есть также папирус и чернила…
«Хотя вряд ли нам посчастливится продать все это здесь», — мысленно добавил он и закончил:
— И… павлины.
— А что значит «павлин»? — заинтересовался помпеец. — Я не знаю такого слова.
— Соклей! — окликнул брата Менедем, и тот моментально продемонстрировал одного из птенцов.
Менедем дал слегка приукрашенное описание того, как выглядит взрослый павлин, добавив напоследок:
— Полагаю, не будет преувеличением назвать его самой великолепной птицей в мире.
К его удивлению, зевака разразился грубым хохотом.
— Рассказывай, как же! — сказал он. — Ты собираешься всучить нам каких-то уродливых птенцов, требуя за них половину всех сокровищ мира, а потом выяснится, что они так и останутся уродливыми, когда вырастут, но тебя тогда уже здесь не будет. Небось принимаешь нас за круглых дураков?
«Чума и мор, — подумал Менедем. — Мы заплыли так далеко — и ради чего? Чтобы очутиться в месте, где люди понятия не имеют о том, какие из себя павлины. Как же нам продать птенцов, если никто не поверит, что они вырастут красивыми?»
Он не подумал об этом раньше, когда решил сделать остановку в Помпеях.
Поместив птенца обратно в клетку, Соклей сказал:
— Полагаю, здешние богачи должны представлять, на что похожи павлины. Но даже если они этого не знают, то эллины в Неаполе наверняка знают.
— Надеюсь, что так, — ответил Менедем. — Думаю, мы выясним это, когда придем на рыночную площадь.
— Шелк и вино мы продадим, — утешил брата Соклей. — Шелк и вино продаются везде.
— Твоя правда.
Вспомнив об этом, Менедем почувствовал себя немного лучше.
— В крайнем случае мы сможем продать оставшихся птенцов на Родосе, — с легким вздохом сказал он, — но здесь, на западе, мы получили бы за них больше… То есть если вообще смогли бы их продать.
— Давай выясним это? — предложил его двоюродный брат.
Прежде чем ответить, Менедем оценивающе посмотрел на солнце. Оно уже скользило вниз, к западному горизонту, но пока еще не собиралось заходить.
— Почему бы и нет? — сказал Менедем. — Надеюсь, мы все же сумеем провернуть сегодня кое-какие дела и позаботимся о том, чтобы о нас тут заговорили.
В Помпеи братья вошли не одни, а во главе целой процессии. Менедем налегке шел впереди и выкликал по-эллински:
— Птенцы павлина! Редкие вина с Хиоса! Прекрасный шелк с Коса!
Далее следовал Соклей, который нес клетку с несколькими птенцами, а за ним шествовали моряки со свертками шелка в руках и амфорами ариосского, надетыми на шесты.
Процессия выглядела бы более впечатляюще, если бы Менедему не пришлось пару раз останавливаться, чтобы спросить у прохожих дорогу на агору. Однако не все здесь говорили по-эллински, что еще более усложняло ситуацию.
Несмотря на побеленные фасады домов, создавалось впечатление, что в этом городе никогда не слышали о Гипподамии и его планах городских застроек. Когда Менедем шагал по узким, продуваемым ветрами вонючим улицам, ему казалось, что он очутился где-то в другой части мира.
Соклей заметил то, чего не заметил его двоюродный брат:
— Посмотри! Некоторые вывески над лавочками написаны, должно быть, на осканском и уж наверняка не на эллинском.
— Ты прав, — спустя мгновение ответил Менедем. — А я и не обращал на них внимания.
— Я тоже сперва не обращал, — сказал Соклей. — Многие полисы тут, в Великой Элладе, все еще пользуются старомодным алфавитом с буквами, которые не увидишь в Афинах, но, хотя я и могу догадаться, как эти буквы должны звучать, слова не имеют для меня никакого смысла.
— Думаю, они имели бы смысл, будь ты помпейцем, — заявил Менедем. — Я даже не знаю, умеют ли самниты писать на осканском. Но, похоже, умеют.
— Так оно и есть, — согласился Соклей. — Хотел бы я знать — а у римлян, живущих дальше к северу, имеется свой алфавит?
Менедем оглянулся через плечо на двоюродного брата.
— Иногда, о несравненнейший, ты выискиваешь какие-то ерундовые проблемы и заботишься о самых незначительных вещах в мире.
Соклей засмеялся.
— Несравненнейший, вот так? Так говорил Сократ, саркастически вежливо беседуя с каким-нибудь дураком. Но ты не прав. Я просто…
— Тобой просто движет любопытство, — закончил за него Менедем. — Которое рано или поздно тебя погубит. Но прежде чем ты начнешь брать уроки осканского, чтобы написать на нем свою историю, вспомни — мы здесь затем, чтобы сперва что-нибудь продать.
