Погребальные игры - Рено Мэри (книги онлайн бесплатно TXT) 📗
Она спросила стражника:
— Неужели эта грязнуля претендовала на трон Македонии?
Тот тупо подтвердил.
— Я не верю тебе. Должно быть, ты нашел ее в портовом борделе. Эй, женщина, назови свое имя.
Эвридика с грустью подумала, что у нее никого теперь нет. «Некому пожелать мне стойкости, некому подбодрить в трудный час. Все сохранившееся во мне мужество нужно лишь мне одной». Она хрипло произнесла:
— Я — Эвридика, дочь Аминты, сына Пердикки.
Олимпиада склонилась к Роксане и словоохотливо пояснила:
— Отец — предатель, а мать — варварское отродье.
Девушка продолжала стоять на коленях. Самой ей было все равно не подняться из-за не слушавшихся ее рук.
— Однако именно меня твой царственный сын выбрал в невесты своему брату, — сказала она.
Губы Олимпиады растянулись в злой усмешке, питаемой нескончаемым раздражением, ее лицо еще более напряглось.
— И я отлично его понимаю. Шлюха для идиота — чудесная пара. Мы не намерены более разлучать вас.
Мать Александра повернулась к стражникам, впервые позволив себе улыбнуться, и Эвридика в тот же миг поняла, почему она делает это так редко. Один из ее передних зубов совсем почернел. Стражники, казалось, оторопело прищурились, прежде чем отсалютовать.
— Ступайте, — приказала Олимпиада. — Отведите ее в брачную опочивальню.
После двух неудачных попыток пленницы встать стражники сами подняли ее на ноги. Они повели Эвридику на задний дворцовый двор. Волоча свои оковы, она протащилась мимо конюшен, откуда доносилось ржание лошадей, так мягко и дружелюбно носивших ее на своих спинах. Псарня, где держали гончих, с которыми она охотилась, встретила приближение тяжелых шаркающих шагов заливистым угрожающим лаем. Конвоиры не подгоняли отягощенную цепями девушку. Они шли, неловко приноравливаясь к ее черепашьему ходу, и даже, когда она споткнулась на дорожной выбоине, один из них поддержал ее под руку, не дав упасть. Но они не смотрели на нее и даже не переговаривались друг с другом.
«Сегодня, завтра или в ближайшем будущем, — подумала она, — какая разница?»
Ей стало чудиться, что смерть уже вошла в ее тело, неотвратимая, как неисцелимый недуг.
Впереди показалась неказистая постройка с приземистыми каменными стенами и островерхой соломенной крышей. Оттуда отвратительно пахло. «Отхожее место, — подумала Эвридика, — а может, свинарник». Солдаты подтолкнули ее к необструганной двери. Изнутри доносились сдавленные рыдания.
Стражники оттянули в сторону тяжелый засов. Один из них, прищурившись, попытался разглядеть что-то в зловонном сумраке.
— Вот, получай свою женушку.
Рыдания прекратились. Отступив от входа, стражник подождал, надеясь, что пленнице не понадобится особого приглашения в виде тычка. Эвридика, согнувшись, вступила под низкую притолоку, почти смыкавшуюся с уходящей вверх крышей: стебли соломы тут же застряли у нее в волосах. Дверь за ней закрылась, и засов вошел в паз.
— О, Эвридика! Я буду хорошо себя вести! Я обещаю, что буду всех слушаться. Пожалуйста, скажи им, чтобы меня выпустили отсюда.
В квадратике света, падающего из маленького окошка, сидел, привалившись боком к стене, закованный в цепи Филипп. Блестящие белки его глаз четко выделялись на грязном, заплаканном лице. Умоляюще всхлипывая, он протянул к ней руки. Запястья были стерты до крови.
Всю меблировку узилища составляла единственная деревянная скамья, постелью служила соломенная, как в конюшне, подстилка. В глубине темнела небольшая яма с жужжащими над ней огромными синими мухами.
Эвридика продвинулась дальше, туда, где смогла выпрямиться в полный рост, и тогда Филипп увидел ее кандалы. Муж вновь заплакал, размазывая по лицу бегущие из носа сопли. Запах его давно немытого тела вызвал у нее тошноту, он перебил даже вонь экскрементов. Невольно она попятилась, но голова ее вновь уперлась в скат крыши, и ей пришлось опуститься на грязный пол.
— Пожалуйста, ну пожалуйста, Эвридика, не разрешай им больше бить меня.
Только тут она поняла, почему Филипп сидит боком, не опираясь на стену спиной. На его прилипшем к плечам хитоне темнели полосы запекшейся крови. Когда она подползла ближе, он заорал:
— Только не трогай, там все болит!
Куча мух ползала по желтоватым от гноя бороздкам.
Сглотнув подступивший к горлу комок, она спросила:
— За что тебя били?
Он всхлипнул:
— Я набросился на них с кулаками, когда они убивали Конона.
Ей стало ужасно стыдно. Громыхнув цепью, она закрыла руками лицо.
Филипп заворочался, почесал бок. Эвридика вдруг осознала, что вокруг нее все кишит насекомыми.
— Мне нельзя было становиться царем, — вздохнул он. — Александр говорил, что нельзя. Он говорил, что тогда кто-нибудь убьет меня. Они хотят меня убить?
— Не знаю.
Стыдясь себя и понимая, что именно из-за нее он попал сюда, она не могла лишить его надежды.
— Возможно, нас еще спасут. Ты помнишь Кассандра? Он не помог нам в этой войне, но теперь Олимпиада казнила его брата и всех его родственников. Он станет мстить ей. И если победит, то освободит нас.
Эвридика вскарабкалась на скамью, с облегчением положила на колени ноющие от тяжести оков руки и, заглянув в низкое оконце, увидела клочок неба, местами занавешенного листвой растущего вдалеке деревца. Мимо пролетели чайки, покинувшие приволье лагуны ради кормежки на куче отбросов.
Филипп грустно попросил у нее разрешения воспользоваться отхожим местом. Когда необходимость вынудила пойти туда и ее, мухи разлетелись, и она увидела под собой слой шевелящихся личинок.
Время тянулось медленно. Вдруг Филипп оживился и выпрямился.
— Несут ужин, — сказал он, облизнув губы.
Видно, не только убожество обстановки мучило его тут, но и голод. За эти дни он успел основательно похудеть и теперь встрепенулся, услышав приближающееся размеренное посвистывание.
Грязная рука с обломанными ногтями появилась в окне, а с ней долгожданный кусок черного хлеба, с которого стекал жир. Следом появился второй кусок и глиняный кувшин с водой. Лица тюремщика не было видно, мелькнул лишь конец жесткой черной как смоль бороды.
Филипп схватил свой ломоть и впился в него зубами, точно изголодавшийся пес. Эвридике казалось, что она уже больше никогда и ничего не сможет проглотить; правда, конвойные накормили ее нынешним утром. Не было нужды спрашивать, часто ли приносят еду. Она сказала:
— Сегодня ты можешь съесть и мой кусок, а я поем завтра.
Он посмотрел на нее, лицо его засветилось от счастья.
— О, Эвридика! Я ужасно рад, что теперь ты со мной.
Поев, Филипп пустился путано излагать историю своего пленения, но страдания помрачили его и так слабый разум, а потому зачастую он бормотал что-то невразумительное. Она слушала без интереса. Снаружи доносились обычные вечерние звуки, отдаленные и приглушенные, подобные тем, что проникают в комнату не встающего с постели больного: мычание коров и ржание лошадей, вторящих им из конюшен, лай собак, довольные возгласы закончивших работу тружеников, перекличка сменяющихся караульных. Колеса какой-то тяжело нагруженной телеги громыхнули совсем близко, слышно было даже, как натужно сопят волы и как возчик, сердито ругаясь, охаживает их кнутом. Телега не проехала мимо, а со скрипом остановилась и с грохотом вывалила свой груз. Слух Эвридики притупился, и, осознавая, что силы ее на исходе, она вспомнила о кишащих на полу паразитах и привалилась к стене, впав в настороженное забытье.
Шаги приблизились. «Неужели конец?» — подумала она. Филипп похрапывал, растянувшись во весь рост на соломе. Она ждала, когда скрипнет засов. Но послышались лишь глухие голоса мужчин, выполняющих какую-то непростую работу. Она крикнула:
— Что происходит? Что вам нужно?
Голоса стихли. Потом, словно по какому-то тайному знаку, странная деятельность за дверью возобновилась. Оттуда доносились какие-то ритмичные удары, шлепки и похлопывания.
Эвридика подошла к оконцу, но из него ничего не было видно, кроме невесть откуда взявшейся груды грубо отесанных камней. От усталости она медленно соображала, но внезапно с удивительной ясностью поняла, что означают странные звуки. Это были шлепки связывающего кладку раствора и скрежет строительного мастерка.
