Бессмертный - Слэттон Трейси (хорошие книги бесплатные полностью .txt) 📗

— Я не знаю, чему может научить меня честность, но я пытался быть честным в жизни.

Эта тема была гораздо приятнее. Она не вызывала бурю воспоминаний в душе.

— Тогда расскажи честно о своем видении, — потребовал мальчик и улыбнулся своей обаятельной улыбкой.

Я понял, что от этого никуда не уйти, поэтому улыбнулся и вздохнул одновременно. Я окинул взором горы, пышное изобилие полевых цветов: красных маков, лиловых ирисов, вьющихся роз, пучки зеленой и бурой травы, пробившейся между валунами, буйные заросли багульника и роскошные кусты рододендронов и вереска, покрывавшие склон горы выше. Над нашими головами кружил орел, и я улегся на землю, чтобы видеть бескрайнее голубое небо. Плечи мои напряглись, и позвоночник крепко зажали спинные мышцы, как будто меня только что скинула лошадь, но я тут же вскочил на ноги, невредимый и лишь слегка напуганный. Что там сказал этот необычный мальчик? Что он хочет понять небытие? Я и подумать о таком желании не мог. Моим самым сокровенным желанием всегда было познать полноту — полноту любви и человеческой привязанности. Это желание долгое время дремало во мне, ожидая своего часа, пока я утолял прочие, мелкие желания богатства, свободы, знаний и приключений. Шестьдесят четыре года я провел вдали от Флоренции, а теперь, упиваясь голубизной, которую небосвод всего на несколько мгновений набросил на этот несравненный город, я вновь, как при встрече с юным Козимо де Медичи, внезапно понял, что погоня за прихотями опять обманула меня. Это было что-то вроде приятного чистилища. Я не достиг никаких вершин и не падал в бездну. Я был не готов умереть, потому что и не жил по-настоящему в разлуке с Флоренцией, хотя уезжал и жил вдали от нее, чтобы спасти свою жизнь. А сейчас, в первый же день возвращения в Тоскану, едва сойдя на рассвете с торгового судна, прибывшего в гавань Пизы, я был брошен в свою изначальную сущность благодаря белокурому мальчику, ни больше ни меньше. Где-то там, где бы он ни находился, Бог вспомнил обо мне и продолжил начатую шутку. Он смеялся надо мной.

— Синьор? — неуверенно позвал мальчик, снова усевшись рядом со мной.

— Мой умный друг был алхимиком, — начал я, — и моим учителем. Однажды ночью он дал мне философский камень, когда я был очень расстроен и встревожен. Меня выбила из привычного хода мыслей смерть другого друга, я тогда только что похоронил его в холмах Фьезоле своими собственными руками.

— А что такое философский камень? — спросил мальчик.

Моя история привела его в полный восторг, и он таращился на меня огромными глазами, несмотря на яркое солнце. Вместе с красотой и изящностью он обладал даром концентрироваться и быть объективным. Рядом с ним любой мог почувствовать себя важным человеком, которого слушают внимательно и терпеливо. В то же время, несмотря на серьезность и проницательность, он излучал притягательную открытость. Благодаря этому люди всегда тянулись к нему.

— Магический эликсир для познания себя, — ответил я. — Эликсир преображения. Он заставил меня уйти в себя, и там я умер. А после смерти увидел многое…

— Да, это я и хочу узнать, что же ты увидел? — выспрашивал он, подвигаясь все ближе ко мне, пока его коленки не уперлись мне в локоть.

Он был наделен такой грацией, что даже подвинулся, как будто танцуя.

Я сделал глубокий вдох. Даже сейчас, сто шестьдесят лет спустя я боялся, что, рассказав о ночи философского камня, вызову к жизни его магию. Какое-то время после этого я был открыт тайным неземным вещам, которых я старался избегать, предпочитая буквальное понимание. Я вновь взглянул на мальчика, и тот кивком попросил меня продолжить. И я закрыл глаза.

— Я увидел людей и города настоящего и будущего. Я увидел великих королей и великих художников, орудие, которое изрыгало огонь. Я увидел машины, которые летали по воздуху и плавали глубоко под водой. Я даже увидел стрелу, которая полетела на луну! И я увидел войны, болезни и голод, новые государства, которые изменят судьбы мира. Лишь малое из увиденного уже произошло, но я чувствую, что все это будет. Нужно только, чтобы для этого пришло время.

— Я хочу летать, — признался мальчик, придвигаясь ко мне. — Я хочу узнать, как летают птицы и бабочки. Люблю птиц. И лошадей, потому что на спине скачущей лошади мне кажется, что лечу. Я люблю всех животных, но больше всего птиц и лошадей! — страстно воскликнул он.

— Возможно, именно ты и станешь тем, кто построит летающую машину, — прошептал я, все еще не открывая глаза.

Члены мои сковал сон, и врата в голове приотворились. Я понял, что сила философского камня даже спустя сто лет не иссякла до конца.

— Это мое самое заветное желание! — воскликнул мальчик. — Я все время наблюдаю за птицами, пытаясь узнать секрет полета, чтобы однажды построить летающую машину! А ты видел это в своем видении? Видел меня?

Вздрогнув, словно внезапно пробужденный ото сна, я открыл глаза.

— Я тебя не видел, — признался я и сел, пристально всматриваясь в его тонкие черты, умные глаза и волнистые золотые волосы с глянцевыми каштановыми прядями. — По крайней мере, не мальчиком. Интересно, каким ты будешь выглядеть в старости…

— У меня будут длинные вьющиеся волосы и длинная вьющаяся борода, — с полной уверенностью ответил он, — я по-прежнему буду хорош собой, но по-другому. Я тоже иногда вижу будущее во сне, и это я видел. Я буду известным и уважаемым человеком, и все будут помнить мое имя еще долгое время, даже после смерти. Меня зовут Леонардо, сын сера [104]Пьеро из Винчи.

— А я Лука Бастардо, — ответил я, — и не знаю своих родителей.

Хотя и искал их гораздо упорнее за время последнего изгнания.

— Я тоже незаконнорожденный, — признался он, шаловливо под мигнув. — Моя мать — Катарина, кухарка из таверны, очень красивая, веселая и добрая, она сама кормила меня грудью, и я очень ее люблю. Но какая, собственно, разница, законные мы или нет? У всех есть внебрачные дети, даже у священников и тем более у королей. Главное, кого ты вылепишь из себя, верно? Если посеешь добродетель, пожнешь честь, а происхождение тут ни при чем.

— Да, я тоже так думаю, — тихо произнес я, смущенно отведя взгляд.

Такого взгляда на безродное происхождение мне никто еще не высказывал. И снова этот мальчик затрагивает больные вопросы, которых я так старательно избегал! Он толкал меня на более глубокое изучение самого себя и своей жизни. Что я вылепил из себя за прошедшие сто лет? Состоятельного искателя приключений и любителя прекрасных женщин. Хорошего фехтовальщика и опытного врача. Мне выпала честь знать людей, которые повлияли на судьбы мира, провидцев и мечтателей: Джотто и Петрарку, Боккаччо и Козимо де Медичи. Я был близким другом мудрых и проницательных людей: алхимика Гебера, Странника, Моше Сфорно. Я научился читать и писать, выучил языки и математику, освоил ремесло врача, воина, купца и моряка. Меня наделили красотой и, по-видимому, вечной молодостью. И как же я воспользовался столь счастливыми дарами и преимуществами, чего достиг сам? Достоин ли я того, чем меня одарила жизнь? Я никогда не задавался этим вопросом, потому что еще не зажили раны от жизни, проведенной в публичном доме Бернардо Сильвано, я до сих пор был зол на те годы и работу, которую меня заставляли делать. Обида и злость до сих пор не давали мне раскрыться. Время научило меня не держаться за обиду и злость так крепко, как прежде, они жили во мне, как птица в клетке с открытой дверцей. Пора бы уже расстаться с клеткой, а заодно выпустить птицу.

Нужно было подумать над тем, что я делаю, как трачу неистощимые запасы времени. Лечить людей на полях брани и в чужеземных городах недостаточно. Ждать в изгнании своей судьбы, которая, я знаю, сама давно ждет меня, тоже недостаточно. Пора набраться смелости и заявить права на свою судьбу. Мне повезло, что Козимо позвал меня обратно во Флоренцию. Наверное, Бога крайне позабавили такие мысли, поэтому Он послал мне серого волчонка. Волчонок пробежал по склону, карабкаясь по нагретым солнцем камням и каменной осыпи. В следующий миг за ним показались два крупных поджарых волка. Где-то внизу под нами заржала моя лошадь, предупреждая меня об опасности. Я снял с пояса свой короткий клинок. Волки, видимо, искали своего сбежавшего детеныша, но я считал, что от божественных знамений всегда следует ожидать непредвиденных и опасных последствий.