Варяжский круг - Зайцев Сергей Михайлович (мир книг .txt) 📗
Димитра бросила на террасе узенький коврик. Они сели на этот коврик и стали пить из кубков вино. Рассматривая дворцы в лунном свете, они говорили о том, что Исмаилу, верно, известен лучший в полисе винодел. Глаза Димитры заметно заблестели, вино вскружило ей голову.
Димитра попросила:
– Сыграй на дудочке, Панкалос. Люблю слушать твою дудочку!
Тогда игрец сходил вниз за дудочкой и заиграл музыку, понятную и близкую каждому греку. Берест слышал ее на пристанях от рыбаков, в эргастириях – от ремесленников, ее пели в тавернах, под нее, положив руки друг другу на плечи, танцевали на площадях. И слова к этой музыке складывали разные, но чаще всего это была песня о том, как женщина ждет любимого; ушел любимый под парусом в море, а она всю ночь сидит на берегу и ждет его, и оборачивается на всякий шорох, и вспоминает, что голос любимого – лучшая музыка.
Димитра сказала:
– Твоя игра – будто свежий ветерок. Играй! Играй еще!..
И она поднялась и показала игрецу, как скрывается за морем косой парус, как тепла ночь и как серебрятся волны, выбегая на лунный путь, как, вздыхая, ложится женщина в песок и как она слушает море и тревожится. Потом Димитра станцевала Бересту, как радуется женщина, услышавшая, что любимый возвращается, – это был полет чайки над берегом, над гребнем волны, это легкая лента, выскользнувшая из кудрей, была унесена ветром.
Танцевала Димитра, не сходя с коврика и не глядя себе под ноги. Она показала великое умение еще и тем, что ни разу не опрокинула и даже не задела стоявших на коврике двух высоких кубков и амфорки с вином. Игрец следил за ногами Димитры, и его восхищала такая точность. Иной раз ему казалось, что вот-вот покатится по террасе сбитый кубок, но нога танцовщицы, будто зрячая, вовремя останавливалась и уходила в сторону. Когда Берест поднял на Димитру глаза, то он увидел, что ее тело было почти обнажено. Только голубоватая полупрозрачная ткань окутывала танцовщицу. Лунный свет пронизывал эту ткань, и она вся как бы светилась. Димитра была в этот час как богиня, спустившаяся с небес, – юна, прекрасна и невесома.
Димитра заметила восторг игреца, и ей захотелось показать еще большее искусство. Она сказала:
– Хочешь, Панкалос, я станцую вон на том пятачке?.. И подбежала к небольшому, всего в четыре ладони, выступу террасы, который приходился как раз над входом в дом.
Но игрец не хотел, чтобы Димитра разбилась, и прекратил игру.
Утром следующего дня в дом Димитры пришел Аввакум и сказал Бересту, что в обители его дожидается один безумный старик, который видит повсюду, даже в самых обычных вещах, следы дьявола и плюет на них. И просил Аввакум игреца увести старика из обители. Сказал, что по доброй воле старик не желает уходить и намерен дождаться игреца. Но если сейчас вдруг вернется кюриос Сарапионас то безумному старику не поздоровится, – кюриос своими руками выбросит его на улицу, ведь кюриос не любит скверны в речах.
Когда игрец и Аввакум пришли в обитель, они как раз застали Кбогушествича за проповедью. Тот собрал вокруг себя нескольких варягов и втолковывал им, что не следует молиться в храмах, ибо храмы не что иное, как нагромождение камней, и в них нет ничего святого, а следует молиться в своих домах – разве не так заповедано в евангелии? Потом Кбогушествич спросил варягов, как они собираются молиться в своем доме, если их дом сплошь населен дьяволами и повсюду видны следы этих дьяволов. Здесь старик показал всем несколько пятен на мраморе, очертаниями точь-в-точь – как следы копытец, и с омерзением плюнул на этот мрамор. Тогда Аввакум вступился за обитель. Он сказал, что бесам здесь нет места.
– Следы эти – следы коз, от которых я беру молоко. А вот старец, хулящий храмы, разве не еретик?..
На это Кбогушествич возразил:
– Если голова на плечах слаба и ничего не умеет доказать, то уходит от спора и говорит: «Ересь!»
И дальше он сказал вот о чем: пусть те следы – следы коз, но ведь сама эта обитель со всей своей роскошью и изобилием—храм Сатаны, а на стенах изображены деяния его и сам лик его, а мрамор, покрывающий здесь все, – сатанинский камень, и люди, здесь живущие и вкушающие от изобилия, не думают денно и нощно о Боге, а тешат и холят презренные и порочные тела свои и час за часом приближаются ко времени, когда станут единообразными с Сатаной, с бесами. Скоро уж разуются они и обнаружат на ногах копыта вместо привычных перстов… Называют хулой слова богомила, насмехаются над истиной – копят, копят кошели во имя порока, возводят над собой порочные стены, рождаются от порока, веселятся от порока и гибнут от порока, порока не объяв. Здесь Аввакум воскликнул:
– Всех призываю в свидетели! Этим скверным человеком лик императора был отнесен к образам Сатаны…
Но игрец увел Кбогушествича из обители, хотя тот не хотел уходить, думая довести спор до конца. Уже с улицы старец сказал Аввакуму, запирающему дверь:
– Начертано на входе – обитель. Но вижу здесь обитель бесов! И ты – бесовский привратник. Прорицаю тебе: вот-вот настанет день всеобщего гнева, и тогда падут храмы Сатаны. И сам Сатана сникнет – будь он Сатана Сатаною или императором в пурпурных сандалиях! Куда тогда пойдешь ты, привратник?..
А игрецу Кбогушествич сказал, что хочет показать ему те силы, которые, единственные, противостоят проискам Сатаны. И если бы не те силы, то всё сущее давно бы уже оказалось в Тартаре, за тройным слоем мрака. Старец сказал, что богомилы —последняя надежда Христа.
К полудню они достигли ворот св. Романа и здесь, в тени зданий, присели отдохнуть. При старце в этот день не было осла, и ноги его устали от ходьбы.
Так, сидя на камнях, Кбогушествич спросил стоявших неподалеку стражников и таможенников, не бродит ли за городской стеной белый конь. Один из стражников, добрый человек, вышел за ворота посмотреть, а когда вернулся, сказал:
– Да, ходит чей-то конь под стенами.
– Белый?
– Белый конь, – подтвердил стражник, – без седла и узды.
– Это мой конь! – сказал Кбогушествич, а Бересту незаметно шепнул – Вот! Это знак нам!..
Таможенники переглянулись, они были удивлены:
– Уже пятый или шестой человек признает этого коня своим. Видно, конь ничейный…
Кбогушествич и игрец отошли от ворот чуть дальше и сели в таком месте, где стражники и таможенники уже не могли их видеть. Здесь старец набросил себе на голову клобук, который до этих пор, откинутый, свисал у него за спиной. И теперь из-под клобука были видны только кончик носа Кбогушествича и реденькая борода. Берест удивился – зачем старику клобук в такую жару. Но скоро он понял, что это тоже знак. И заметил игрец, как многие из людей, войдя в город, при виде Кбогушествича останавливались и, также скрыв лица под клобуками, садились рядом. По одному, по двое, по трое… Мало-помалу на мостовой собралось человек до двухсот сидящих. И всё у них были черные, темно-синие, лиловые, а то и просто серые выцветшие клобуки. Сидели эти люди молча, склонив головы, не мешая идущим идти, а торгующим торговать. И хотя среди богомилов было немало рослых мужчин с угрюмыми, порой даже свирепыми лицами, они держали себя миролюбиво и с достоинством, как подобает добродетели. И это верно: всем было известно, что богомилы добродетельны. Однако среди горожан нашелся один человек, которого смутил вид множества богомилов, и тот человек, прячась в толпе, побежал к воротам и доложил декарху о том, что видел. Декарх, молодой и отважный, не побоялся целой толпы, один пришел к богомилам и сказал, что в этом месте сидеть запрещено, и предложил всем убраться. Тогда богомилы поднялись и по улице, прямой, как натянутая нить, двинулись к площади Быка.
Игрец увидел, что по мере движения число людей в клобуках все увеличивалось. Словно ручейки, родники и ключики, они стекались к единому руслу отовсюду и питали собой могучий поток.
Кбогушествич сказал:
– Вот какая сила! Целое лето богомилы просачивались в полис!
