Безымянное семейство (с иллюстрациями) - Верн Жюль Габриэль (электронная книга txt) 📗

Что же до сыновей, то в их отношении к главе семейства можно было, пожалуй, заметить некоторую разницу. Старший — Джоан — чаще держался в сторонке, стараясь даже не думать о позоре, отныне покрывшем имя Моргазов. Он отвергал все доводы, как за, так и против, приходившие ему на ум, отгоняя их от себя, не желая углубляться в них. Сын не желал судить отца, слишком страшась, как бы этот суд не оказался правым. Он прикрывал глаза, отмалчивался, уходил, когда мать и брат принимались защищать отца...

А вот Жан вел себя иначе. Он верил в невиновность сподвижника таких людей, как Вальтер Годж, Фарран и Клерк, несмотря на очевидные улики против него. Более пылкий, чем Джоан, и менее сдержанный в суждениях, он был весь во власти чувства сыновней привязанности. Мальчика прочно держали те кровные узы, разрыву которых так упорно противится природа. Ему хотелось публично защитить отца. Когда до него в очередной раз доходили слухи насчет Симона Моргаза, сердце его начинало неистово колотиться, и матери приходилось удерживать его от какого-нибудь необдуманного поступка. Итак, многострадальная семья жила в Вершере под вымышленным именем, глубоко подавленная морально и стесненная в средствах. И неизвестно, что предприняли бы против этого семейства жители деревни, если бы вдруг случайно обнаружилось их прошлое.

По всей Канаде, и в больших городах и в крошечных селениях, имя Симона Моргаза стало позорным клеймом. Его часто ставили в один ряд с именем Иуды [69], а особенно с именами Блэка и Дени де Витре, уже давно ставшими нарицательными, обозначавшими понятие «предатель» на языке франко-канадцев.

Да, да! В 1759 году один француз — Дени де Витре — имел подлость привести к Квебеку английский флот, чем помог англичанам отнять этот столичный город у Франции! Да, да! В 1797 году англичанин по имени Блэк выдал властям доверившегося ему изгнанника-американца Мак-Лена, участника повстанческого движения канадцев! И этот щедрый душою патриот был повешен, после чего ему отрубили голову, а внутренности вырвали из тела и сожгли!

И вот теперь имя Симона Моргаза произносилось всеми так же, как имена Блэка и Витре, — с величашийм отвращением и презрением.

Вскоре жителей Вершера стало беспокоить присутствие семейства, о котором они ничего не знали: необщительное и окруженное таинственностью, оно, естественно, наводило на подозрения. И вот однажды ночью на двери дома Симона Моргаза кто-то написал слово «Блэк».

На следующий же день он с женой и сыновьями покинул Вершер. Переправившись через реку Св. Лаврентия, Моргазы прожили несколько дней в деревеньке на левом берегу; потом, когда на них и здесь обратили внимание, покинули ее, перебравшись в другую. Они стали теперь бродячим семейством, за которым неотступно следовало всеобщее презрение. Можно сказать, само Отмщение с пылающим факелом в руке преследовало злополучную семью, подобно тому как это, согласно библейской легенде, произошло с убийцей Авеля [70]. Поскольку Симон Моргаз и его близкие теперь нигде не могли обосноваться, они прошли через графства Ассомпсьон, Тербон, Де-Монтань, Водрель, достигнув, таким образом, малозаселенных восточных приходов, но и здесь рано или поздно им бросали в лицо ненавистное имя.

Два месяца спустя после приведения приговора в исполнение скитания привели отца, мать, Жана и Джоана на территорию Онтарио. Из Кингстона, где их узнали на постоялом дворе, им пришлось поспешно убраться. Симону Моргазу с трудом удалось скрыться под покровом ночи. Тщетно пытались заступиться за него Жан и Бриджета! Они сами едва не пострадали, а Джоана чуть не убили, когда он прикрывал их бегство.

Они сошлись все вместе, вчетвером на берегу озера, в нескольких милях от Кингстона. С этой минуты они решили пробираться вдоль северного побережья, чтобы достичь Соединенных Штатов, поскольку не могли найти себе прибежище даже в такой, еще не подверженной влиянию реформистских идей местности Верхней Канады. Но как знать, не ждет ли их по ту сторону границы, в стране, где осудили предательство гражданина американской федерации Блэка, тот же прием, как и всюду?

Не лучше ли добраться до какого-нибудь затерянного уголка, даже обосноваться где-нибудь в индейском племени, куда, возможно, еще не проникла постыдная слава Симона Моргаза? Но этого несчастного отвергали всюду. Его везде узнавали, словно он носил на челе Каинову печать.

Стоял конец ноября. Каким же тяжелым был этот поход, во время которого пришлось противостоять непогоде, ледяному ветру, жестоким холодам, сопровождающим зиму в этом краю озер! Деревни отец обходил стороной, сыновья же покупали там какую-нибудь провизию. Ночевали они, когда это удавалось, в заброшенных хижинах, если же такой возможности не было, то — в расщелинах скал или просто под деревьями в тех бескрайних лесах, что покрывают территорию Канады.

Симон Моргаз становился все более мрачным и угрюмым. Он все время оправдывался перед своими близкими, будто невидимый обвинитель, преследующий его по пятам, кричал ему: «Предатель! Предатель!» Он уже не осмеливался глядеть жене и детям прямо в глаза. Тем не менее, Бриджета продолжала ободрять его ласковыми словами, и если Джоан по-прежнему хранил молчание, то Жан, как и прежде, стоял на своем.

— Отец, отец! — повторял он. — Не позволяй себе пасть духом! Время осудит клеветников!.. Все убедятся в том, что ошибались... что просто обстоятельства сошлись против тебя! Чтобы ты, отец, вдруг предал своих товарищей, продал страну!..

— Нет, нет! — отвечал Симон Моргаз, но так тихо, что его едва было слышно.

Пробираясь таким образом от деревни к деревне, семья прибыла на западную оконечность озера, оказавшись в нескольких милях от форта [71] Торонто. Достаточно было, обогнув Онтарио по побережью, дойти до Ниагары, пересечь реку в том месте, где она впадает в озеро, чтобы оказаться, наконец, на американском берегу.

Неужели Симон Моргаз хотел обосноваться здесь? Не лучше ли было уйти подальше на запад, куда еще не дошла дурная слава о нем? Какого места искал он? Ни жена, ни сыновья этого не знали, потому что он шел все вперед и вперед и они едва поспевали за ним.

Третьего декабря, ближе к вечеру, ослабев от усталости и лишений, бедняги сделали привал в какой-то пещере, наполовину заросшей кустарником и колючками, — вероятно, покинутой берлоге хищного зверя. Прямо на песке разложили те немногие припасы, которые у них еще оставались. Бриджета изнемогала от физической и моральной усталости. Семейство Моргазов уже и не чаяло найти в деревне какого-нибудь ближайшего племени хоть каплю гостеприимства, в котором им так безжалостно отказывали соотечественники.

Терзаемые голодом Джоан и Жан поели немного холодной дичи, а Симон Моргаз и Бриджета не хотели или не могли ничего проглотить в этот вечер.

— Отец, тебе надо подкрепиться! — упрашивал Жан.

Симон Моргаз ничего не ответил.

— Отец, — сказал тогда Джоан (с момента ухода их из Шамбли он заговорил с отцом впервые), — отец, мы не можем идти дальше! Мать не выдержит новых испытаний! Мы уже почти у американской границы! Вы собираетесь пересечь ее?

Симон Моргаз взглянул на старшего сына и почти тотчас отвел глаза. Джоан решился настаивать.

— Взгляните, в каком состоянии наша мать! — снова заговорил он. — Ей больше не сделать и шага! У нее уходят последние силы! Завтра она уже не сможет подняться! Мы с братом, конечно, понесем ее! Но тогда нам тем более надо знать, куда вы намереваетесь идти и далеко ли это! Что вы решили, отец?

Так и не ответив, Симон Моргаз опустил голову и ушел в глубь пещеры.

Наступила ночь. Тяжелые облака покрывали небо и грозили слиться в тучу. Не было ни ветерка, лишь какие-то завывания вдалеке нарушали безмолвие этого пустынного места. Начал падать серый густой снег.

В пещере стало очень холодно. Жан вышел, набрал сучьев и разжег костер в углу, возле самого входа, чтобы дым мог вытягиваться наружу.