Евгения, или Тайны французского двора. Том 2 - Борн Георг Фюльборн (бесплатные книги полный формат .TXT) 📗
В испанский отель не доходило ни одной вести о Камерата; он в уединении разрабатывал свои планы, дав себе слово не доверять их никому до тех пор, пока они не осуществятся. Хотя Хуан и подружился с Рамиро, но неизвестность о судьбе принца, которого он напрасно разыскивал, сильно его беспокоила. Он не подозревал о замыслах Камерата и продолжал свои тайные поиски, не имевшие однако успеха.
Принц исчез без следа, и сердце Хуана наполнилось грустью, которую с ним разделял Рамиро.
На другой день после идиллии в Фонтенбло Олоцага решился открыть своему сыну Рамиро тайну его рождения. Он считал своим долгом сказать все юноше, который только знал, что Олоцага его отец, но не знал, кто была его мать. Ему не нравилось, что французский двор и особенно Евгения оказывали Рамиро подчеркнутое расположение – всю свою жизнь Евгения искренне любила только одного человека – Рамиро Теба. Она не только позволяла ему быть с ней и целовать ее руку, но даже, пользуясь благовидным предлогом, сделала ему подарок, вызвавший множество толков при дворе.
Недалеко от Мадрида находились развалины Теба, окруженные громадным лесом и полями. Здесь жил один из предков Евгении, впавший в немилость короля, вследствие чего был срыт и его замок; только груда камней обозначала то место, где некогда возвышались зубчатые стены замка.
По приказанию Евгении на этом месте построили новый замок, развели парк, и все это перешло во владение молодого испанского офицера.
Олоцага более не хотел скрывать от сына, кто была его мать, и однажды поздно вечером, когда они вдвоем сидели в салоне отеля, он открыл ему все прошлое; это было тяжело для него, но иначе поступить он не мог.
Это был его долг по отношению к сыну, который бесконечно любил его и ни разу не спросил о матери, заметив, что подобный вопрос вызывает у отца самые горькие воспоминания.
Олоцага горячо любил Евгению, бывшую в то время наперсницей испанской королевы Изабеллы. Он надеялся тогда обладать ею вечно, тем более, что полагал, будто и Евгения разделяла его пламенную любовь.
– В то время я еще не посвятил себя дипломатии и был наставником молодой королевы, – рассказывал Олоцага, – и потому часто виделся с придворными дамами, из которых Евгения Монтихо произвела на меня сильное впечатление. Она была также молода и, казалось, разделяла мою симпатию. Это было чудное, незабвенное время, озаренное первыми лучами любви, которая так наполняла мое сердце, что я не думал ни о ком, кроме графини!
Как бы случайно, мы часто оставались наедине и однажды высказали друг другу свои чувства; сердца наши были полны южной страсти, и в минуту неги и наслаждения мы позабыли все земное!
Это было в Аранхуесском парке, где мы однажды разговаривали поздно вечером. Мы вошли в одну из тех благоухающих беседок, где забывается внешний мир, слышится только пение соловья да слабый шелест деревьев, освещенных трепетными лучами месяца. Я должен был признаться ей в любви, должен был знать, согласна ли она принадлежать мне навеки; встав на колени, я привлек ее к себе и, обвив дрожащими руками, чувствовал, что любим, что она отвечает на мои поцелуи; нега и блаженство охватили меня; позабыв весь мир, мы отдались наслаждению.
Я не предчувствовал, что эта минута блаженства принесет нам разлуку; напротив, я был уверен, что мы никогда не расстанемся.
Мать Евгении резко отказала мне и старалась воспрепятствовать нашим дальнейшим свиданиям. Я не был подходящим женихом для ее дочери, потому что не обладал высокими, титулами; она мечтала выдать ее за герцога или за принца! Я не достиг тогда еще той высоты, на которой нахожусь теперь, не был еще влиятельным лицом и министром.
Графиня Монтихо вскоре уехала, – около этого времени родился ты.
Первые годы жизни ты пробыл под присмотром одной дамы; я же старался заглушить несчастную любовь волнениями бурной военной жизни.
Через несколько лет в развалинах Теба Евгения передала мне тебя, – мне и теперь еще слышатся слова, произнесенные ею при разлуке.
«Мы должны расстаться, – сказала она дрожащим голосом, – дороги наши разошлись».
«И ты в состоянии забыть прошлое, изменить данной клятве? – вскричал я в страшном волнении. – О, Евгения, возможно ли, чтобы женщина забыла свою любовь?»
«Я не могу отвечать вам, вы требуете очень много, – проговорила твоя мать. – Я никого не полюблю, верьте мне, вы также не должны более любить. Любовь загораживает дорогу ко всему высокому и великому».
Евгения передала мне тебя, Рамиро, и, запечатлев последний поцелуй на твоих губах, она сказала: «Вот твой отец, Рамиро, о котором я так часто рассказывала тебе; люби и повинуйся ему», потом обратилась ко мне: «Я расстаюсь с ним и с вами, отдаю вам его судьбу и уверена в его счастье. Мою судьбу отдать вам в руки мне не суждено, и если вас может утешить одно из моих убеждении, то вот оно: самые страстные желания человека никогда не осуществляются, вероятно, для того, чтобы напомнить нам, что мы простые смертные! Прощайте навеки, дон Олоцага!»
Мы расстались, чтобы после долгих лет снова увидеться в Париже. Евгения сделалась французской императрицей.
– Она – моя мать! – вскричал Рамиро, который, затаив дыхание, слушал Олоцага.
– Все остальное тебе известно! Я поручил тебя старому Фраско, жившему в развалинах Теба; впоследствии ты вступил в армию. Только ты один смягчал мою горестную жизнь! Только на тебе одном сосредоточилась моя любовь; ты был утешением в минувших страданиях. Я невыразимо страдал, Рамиро!
– Отец, – пылко вскричал молодой офицер, бросаясь в объятия Олоцага, которого очень любил.
– Теперь ты знаешь все, Рамиро, не проклинай меня, я сам себя жестоко наказал!
– Я буду любить тебя больше, чем прежде, – проговорил юноша, – я постараюсь смягчить скорбные воспоминания, соединюсь с тобой еще крепче и неразрывней.
Отец и сын до глубокой ночи просидели вместе; они обменялись мыслями и нашли утешение и поддержку друг в друге; последняя преграда исчезла, не оставалось ни одной тайны, ни одного недоразумения. Рамиро довольно твердо выслушал рассказ отца, потому что любовь к отцу возвышала его и делала неизъяснимо счастливым.
Было уже далеко за полночь, когда они разошлись по своим комнатам; перед каждым из них, вероятно, пронеслись скорбные картины Олоцага выдержал самую тягостную борьбу в своей жизни, он нашел в себе столько силы, что мог видеть женой другого ту, которую любил безгранично.
Но Рамиро! Ему еще предстояла жесточайшая борьба, и разлад гораздо скорее проник в его душу, чем он ожидал.
На другой день в его комнату вошел Хуан с расстроенным лицом.
– Совершенно неслыханное зверство, – произнес он глухим голосом.
Рамиро поспешил ему навстречу и протянул руку.
– Ты пугаешь меня! Говори, что случилось?
– Принца Камерата убили!
– Убили! О, ужас! Где и кому следует мстить за его смерть?
– Был ли ты на празднике в Фонтенбло?
– К чему этот вопрос?
– Не слышал ли ты в боковом зале неожиданного шума и смятения?
– Действительно, опустили портьеры, и никто не узнал причины тому.
– Итак, в то время, как компания гостей острила и шутила, в боковом зале убили принца Камерата!
– Невозможно! Кто же совершил это злодеяние?
– Бачиоки, по приказанию Евгении, окружил его тайными агентами, из которых двое и убили его! Кровь его обагрила ковер, между тем как рядом беззаботно веселились.
С широко раскрытыми глазами выслушал Рамиро это известие, потом закрыл лицо руками и застонал под тяжестью этой страшной новости.
– По приказанию Евгении… – прошептал он наконец, как будто не веря своим ушам, он должен был собрать всю силу и твердость, чтобы взять себя в руки.
– Точно так, Рамиро! Она одна виновата!
Молодой офицер, точно в припадке безумия, сделал несколько шагов назад; тело его дрожало; он задыхался, грудь его высоко поднималась.
– Пресвятая Мадонна, что с тобой? – испуганно вскричал Хуан, подбегая к своему другу.
