Прусский террор - Дюма Александр (книги бесплатно полные версии txt) 📗

XXXIX. ВДОВА

Когда Елена вернулась к Карлу, Бенедикт сразу заметил, как сумела себя сдержать эта девушка: она была бледна, глаза у нее покраснели, но из них не катилось ни слезинки. Голос ее оставался спокоен, а улыбка уводила от всякой мысли о роковом событии, которое только что облекло в траур весь дом.

Увидев, что появилась Елена, Бенедикт знаком попрощался с Карлом, пожал руку девушке и вышел.

Оказавшись на лестничной площадке, он задумался над тем, что нужно было сделать прежде всего: нанести визит генералу Штурму или же сообщить Эмме о той части завещания ее мужа, которая относилась непосредственно к ней.

После некоторого размышления он подумал, что самым действенным способом отвлечь женщину от большого горя служит исполнение ею великого долга.

В итоге он посчитал, что ему следует начать с сообщения Эмме о последней воле ее мужа.

Он поднялся на этаж, отделявший его от комнаты Фридриха, и еще с порога бросил туда взгляд.

Воздев глаза к Небу и плача, Эмма держала мужа у себя на коленях примерно так же, как держит своего сына Иисуса Мадонна Микеланджело в его скульптуре, которую называют «La Pietа» note 27.

Тут же стояла и баронесса, созерцая горестное зрелище своей внучки, оплакивавшей в свои двадцать лет умершего тридцатилетнего мужа.

На миг Бенедикт остался неподвижен и нем.

Потом он сказал своим звучным голосом:

— Эмма, сестра моя, ваш муж, умирая, оставил вам благое поручение; вам нужно его выполнить без отсрочки, ибо желание умерших священно.

Эмма повернула голову и обратила к нему растерянный взгляд.

— Что вы мне говорите? — произнесла она. — Я не понимаю.

— Сейчас вы меня поймете, — промолвил Бенедикт, показывая Эмме те несколько строк, что Фридрих написал перед смертью.

Эмма жадно схватила бумагу — просто вырвала ее из его рук.

— Он, значит, что-то написал? Он, значит, думал обо мне? — вскричала она.

И она стала читать.

— О да, да! Да, мученик своей чести, — дочитав до конца, прошептала она, — я послушаюсь тебя! Да, при жизни ты был добр, и я помогу тебе стать великим после смерти. Бабушка! Черную одежду, траурные вуали, я еду в Берлин!

Старая баронесса покачала головой: она подумала, что ее внучка сошла с ума.

— О! Этот презренный Штурм! — добавила Эмма. — Бедный Фридрих мне ведь говорил в своих письмах, что с этим человеком к нему придет несчастье. Дорогой Бенедикт, — продолжала она, протягивая руку другу своего мужа, — он обязывает вас отомстить за него; отмщение это в надежных руках, и я благодарю за то Бога.

Затем, поскольку бабушка не сводила с нее удивленных глаз, она сказала ей:

— Ах! Моя милая бабушка, да, я уезжаю в Берлин. Мой муж хочет, чтобы, пока из его раны еще сочится кровь, до того, как будет засыпана его могила, я, обливаясь слезами, поехала просить королеву Августу, августейшую по рангу и по имени, милости для нашего города, и таким образом, несомненно, он надеется, что одной жертвы будет достаточно, чтобы купить эту милость.

Потом, поцеловав мужа в лоб, она обратилась к нему:

— До скорого свидания, дорогой, жди меня на своем смертном ложе, куда ты лег так безвременно. Я же еду туда, куда ты мне приказываешь, и добьюсь успеха, ведь ты будешь со мною. Бабушка! Дайте мне черные одежды и траурные вуали.

Она мягко и нежно положила голову мужа на диван, где сама сидела, потом встала и медленным шагом, размеренным и автоматичным, какой бывает у людей, чье сердце бьется уже не в их собственной груди, а в груди другого, она в сопровождении бабушки спустилась по лестнице и, оставив на Бенедикта охрану мужа, прошла к себе.

Бенедикт оказался прав.

Горе Эммы, конечно, оставалось таким же глубоким, но сознание великой миссии, которую она должна выполнить, придало ей силы вынести это горе.

Несомненно, если Фридрих не оставил бы ей своей последней воли, ей бы и и голову не пришло хоть как-то противостоять этому несчастью. То устремив глаза к Небу, то не спуская их с тела своего мужа, она бы долго плакала, плакала бы всегда. Теперь же, напротив, какая-то напряженность — она сама не отдавала себе отчета в ней — охватила все ее существо. Слезы текли у нее по щекам, но, вместо того чтобы предаваться горю всем своим существом, она плакала, не замечая этого.

У нее еще сохранилась после похорон матери траурная одежда. Мы помним, как она ожидала окончания этого траура, чтобы выйти замуж за Фридриха. И вот, через год после свадьбы, она вновь облачилась в тот же самый траур, который тогда перестала носить.

И этот траур должен был длиться всю ее жизнь.

Одеваясь, она с лихорадочным пылом отдавала бабушке распоряжения — ни одно из них не слетело бы с ее губ, если бы она оставалась во Франкфурте. Эмма объясняла бабушке, что ей хотелось бы, чтобы Фридриха, одетого в парадную форму, положили на траурное ложе и чтобы все друзья могли его увидеть. Она рассчитала, что одна ночь у нее уйдет на поездку в Берлин, день — на посещение королевы, еще двенадцать часов — для того чтобы вернуться во Франкфурт. Выходило, что она уезжала из дома на сорок восемь часов. Эти сорок восемь часов ей придется быть вдалеке от этого дорогого тела, и она вернется к нему с тем же пылким стремлением, как если бы Фридрих был жив. Тогда она ему расскажет все, что сумела сделать. Она не сомневалась в успехе, поскольку Фридрих сказал ей, что его дух будет с нею. Фридрих будет доволен ею и успокоится у себя в могиле.

Она попросила бабушку и даже Ганса ввести ее в курс всего, что происходило в городе, всего, от чего страдал бедный Франкфурт, рассказать ей обо всех притеснениях и обидах, жертвами которых оказались франкфуртцы, обо всех контрибуциях, как в деньгах, так и натурой, которые на него налагались. Она попросила также рассказать ей во всех подробностях о смерти Фишера. А уж того, как умер ее муж, она не забудет. Она ничего не произносила по поводу презренного ничтожества, этого Штурма, ударившего Фридриха, что стало причиной его смерти. Ведь

Фридрих замещал Бенедикту отомстить за себя. Разве она не была умерена, что муж будет отмщен?

Она спешила с одеванием, смотрела на часы, спрашивала о часе отправления поезда. Она словно получила поручение с Небес, ибо его принес ей ангел Смерти.

Полностью одевшись, она поднялась в ту комнату, где, как ей казалось, ее ждал Фридрих. Несмотря на то, что он был мертв, между ними установилось общение.

Фридрих спрашивал ее:

— Ты готова сделать то, что я приказал? Ты едешь? И она отвечала:

— Смотри, вот я одеваюсь во все черное, я еду. Она нашла Бенедикта у тела его друга.

Бенедикт удивлялся силе ее воли. Эмма дала ему возможность глубже понять Лукрецию и Корнелию древности.

Ее шаг был тверд, руки сжаты, нахмуренные брови указывали на торжество ее моли не над горем, а над слабостью.

Она страдала все так же, но стала сильнее.

С письменного стола мужа она взяла ножницы, отрезала прядь его волос, обернула их в бумагу и положила себе на грудь.

Она повторила и Бенедикту свои наставления, которые уже дала бабушке, сама вспомнила, что уже пора отправляться на железнодорожный вокзал, и сказала Бенедикту:

— Брат мой, вы собирались его отвезти на вокзал, а теперь везете меня вместо него. Бог так пожелал! Длань Господа иногда тяжела, но всегда священна! Дайте я обопрусь на вашу руку, и поедем.

На лестнице она увидела бабушку. По естественному ходу сердечных помыслов бабушка напомнила ей о ребенке. Эмма еще раз вошла к себе в комнаты, поцеловала сироту и, выходя, отерла слезу. Госпожа фон Белинг спросила, обнимая ее на прощание:

— Разве ты не попрощаешься с сестрой Еленой? Эмма ответила:

— У Елены свои слезы, у меня — свои. И продолжила свой путь.

Проходя мимо двери, что вела в комнаты Штурма, она на миг остановилась. Ее глаза, глядя на эту дверь, приняли сумрачное выражение, грудь ее приподнялась, зубы сжались, и, не произнося ни слова, но ужасным движением она указала на эту дверь Бенедикту, а скорее, указала ему на того, кто скрывался за нею.