Слепой секундант - Плещеева Дарья (книги полностью TXT) 📗
Дверь оказалась заперта, окна — темны.
— Ну вот, — с облегчением сказал Еремей. — Молодцов нет. Там разве что Дедка валяется…
— Он-то мне и нужен. Лукашка, окно нужно выбить.
— С превеликим удовольствием!
Скапен-Лукашка, все еще в бабьем обмундировании, огляделся, высмотрел у сарая козлы, на каких пилят дрова, живо их располовинил и получил орудие для разрушения окна. Выбив из обеих рам осколки, он перекрестился и полез вовнутрь, граф Венецкий с высоты седла целился в темную глубину комнаты. Еремей крикнул Тимошке, чтобы отцепил от возка фонарь и подал его Скапену-Лукашке.
— Вроде никого… — говорил Лукашка, изучая брошенное жилище. — Тут дверь, ну-кась… Ого! Ну, царствие тебе небесное, раб Божий Дедка, отмучался!
— Помер? — переспросил Андрей.
— Да и не просто помер — тут драка была, все вверх дном. Он на полу валяется, да не один. Еще покойничек… Барин, да он живой! Погодите, я вам дверь отворю!
Дверь оказалась заложена засовом. Василиса и прочие обитатели жилища ушли иным ходом, и Скапен-Лукашка объяснил, каким именно.
Андрей вошел, и дядька подвел его к Дедкиному телу.
— Как я и говорил, — сказал Андрей. — Мы очень вовремя вернули Василисе этого мазурика. Она не пожелала отдавать ему власть и дружбу с Евгенией, а молодцы перессорились. Отлично… А другой?
— Другой — вот он. — Лукашка-Скапен осветил лицо мужчины, лежавшего на спине, раскинув руки и нога. — Недолго осталось. Эй, ты, слышишь ли меня? — присев на корточки, он похлопал Селифана по плечу.
— То-то они отсюда разбегались, как тараканы, — сказал Еремей. — Два покойника — тут хоть царскую корону квартальному подари, а замять не удастся. Все соседи крик, поди, слышали.
— Что с ним? — спросил Андрей.
— Нож под ребра, — отвечал Скапен-Лукашка. — С такой раной долгонько можно проваляться, а он детина крепкий. Селифан, голубчик, ты меня слышишь?
— Хорош голубчик. Иуда! Селифашка, сколько тебе дали, чтобы у госпожи Кузьминой угар устроил да все окна отворил? Андрей Ильич, он все слышит, да прикидывается! — Еремей был возмущен до глубины души, и, кажется, тем, что Селифашка позволил нанести себе рану и избежал его, Еремеевых, кулаков.
— Пошли отсюда, — решил Андрей. — Время не ждет.
— А этот? — спросил Лукашка.
— Собаке — собачья смерть, — спокойно сказал Андрей. — А мне за то, что пристрелю сейчас предателя, сорок грехов простятся. Все поняли?
Дядька в ужасе уставился на питомца. Но Андрей уже поднял руку с пистолетом и прислушивался к Селифашкиному дыханию.
— Селифашка, дурень, подай голос, сукин сын! Голос подай! Глядишь — помилует! — торопливо заговорил Еремей. — Глядишь, еще часок поживешь… Тебе, дураку, грехи бы замаливать… глядишь, Господь и услышит, в такую-то ночь!
— Тихо… — вдруг приказал Андрей. — Фонарь спрячьте…
Скапен-Лукашка быстро накрыл фонарь полой тулупа. Из глубины дома приближались шаги — кто-то вошел через другие двери. Все замерли. На дощатом полу возникла светлая дорожка. Раздался голос:
— Эй, есть кто живой?
Не дождавшись ответа, в комнату вошел человек с небольшим фонарем. Он осветил два тела на полу и остановился в недоумении.
— Эй! Вы живы? Артемий, жив?
Очевидно, это было подлинным именем Дедки. И Дедка, естественно, не отозвался.
Человек, судя по голосу и повадке, мужчина средних лет, склонился над покойником. Тут-то на него и рухнул Еремей, всем своим шестипудовым телом расплющив на полу.
— Держу, — сообщил он. — Лукашка, найди, чем связать!
— Погоди связывать. Может, проще пристрелить, — сказал Андрей. — Опишите, на что похож, чтоб знать, как с ним разговаривать.
— Вы чьи? — спросил пленник.
— Божьи! — рявкнул Еремей.
— Одет в тулуп, — доложил Скапен-Лукашка, — но выбрит. Еремей Павлович, повороти-ка его… Причесан по-господски, в две букольки, коли это не парик. Еремей Павлович, ну-ка, дерни!
— Парик, — сообщил Еремей. — А сам — плешивый! Может, из лакейского сословия? — он имел в виду не тех лакеев, которых растят господа из шустрых крепостных мальчишек, а вольных, что нанимаются исполнять эту должность, часто соединяя ее с камердинерской.
— Угадал! — сказал пленник. — Черт меня дернул поступить к этому господину, который и не господин вовсе! Вот теперь лежи и жди, пока пристрелят.
— Господин Бехер? — спросил Андрей.
— Он самый, ваша милость. А теперь из-за него пропадай!
— И давно ты к нему поступил?
— Да дня три всего!
— И уже знаешь, как зовут покойника? Будет врать-то, — почти миролюбиво ответил Андрей. — Это может знать лишь тот, кто имел с ним дело. А он уж давненько ни с кем дела не имел, потому как лежал раненый. А теперь говори — для чего тебя послали? И кто послал?
— Да он же и послал, господин Бехер то есть…
— Для чего?
— Кое-кто у нас пропал, думали — тут сыщется.
— Не сыщется, — с понятным злорадством сообщил Андрей. — Она, переодевшись, деру дала! И с добычей вместе.
— А ты почем знаешь? — спросил ошарашенный пленник.
— Я и то знаю, что ей госпожа Позднякова принесла. Дедка с вами честно дела вел, а Василиса сообразила, что слишком хорош хабар, — за него-то и боролась. Так своему господину Бехеру и передай. А хочешь совет?
— Хочу, — благоразумно ответил пленник.
— Как передашь — тут же улепетывай без оглядки. Бехер тебе более не господин.
— Да какой уж господин…
— Сейчас пойдешь с нами, да знай: дернешься, тут же нож в спину получишь. Дяденька, поставь его на ноги. Венецкий! — и тут Андрей, перейдя на французский язык, велел ему узнать у Савки, где сидит в санях Евгения, ожидая Василису, и всех туда собрать, но незаметно, и подогнать в то место большие сани.
— Слуга покорный! — по-французски же ответил граф и ускакал.
— Стало быть, ты знаешь, что не господин, а госпожа? — спросил Андрей.
— Как не знать…
— И думаешь за эту тайну выторговать себе помилование?
— Ваша милость разве в полиции служить изволит? — осведомился пленник.
— Считай, что так. Ты жил с этой госпожой в Рогачевом переулке?
— Да, там мне чуланчик отвели.
— А знаешь ли, что у нее есть и другое жилище?
Пленник ничего не ответил.
— Ты сейчас хочешь меня перехитрить, — преспокойно сказал Андрей. — Ты хочешь сообщить мне то, что я и без тебя знаю. Весьма разумно. Да только я таких дипломатов не люблю. И сейчас могу велеть своим людям тебя заколоть. Десятским, которые завтра по совету местных жителей сюда заглянут, все равно, о двух покойниках или о трех докладывать начальству. Соседи скажут: в доме была ругань, крики, — и молодцы. Вот и станешь безымянным трупом. Мало ли кто в Дедкиной шайке состоял? Дедка у них паспортов не спрашивал. Ну, решай.
— Есть другое жилище.
— Ты там бывал?
— Нет. Знаю только, что она по два, по три дня там живала.
— Оно в городе или где-то в окрестностях?
— В окрестностях.
— Как ты догадался?
— Гаврюшка сказал, кучер: «Выехавши из Екатерингофа, Гнедаш захромал».
— Из Екатерингофа?
— Да, ваша милость…
И тут Андрею стало несколько не по себе. Он подумал о незнакомке, которую Маша называла Аннетой. О незнакомке, которая являлась в мужском платье и называла себя Александром Дементьевым. А может, все-таки маркизом де Пурсоньяком — перед девицами, которые не читают французских пьес, а может, соответственно, и господином Бехером? …Отчего Маша ее покрывала — бог весть, но, сдается, настало время задать молодой графине Венецкой самые прямые вопросы и не деликатничать.
Что же означал тот ночной визит? Чего незнакомка добивалась? Для чего ей то легкое безумие, которое возникает, как светящееся облако, вокруг мужчины и женщины, когда они страстно целуются? И ночная исповедь — для чего она?
Однако Граве определенно утверждал, что незнакомка — не Евгения. Были ли у него основания выгораживать Евгению? Что вообще известно о фальшивом немце Граве не от него самого, а от иных лиц, не имеющих нужды лгать?
