Бессмертный - Слэттон Трейси (хорошие книги бесплатные полностью .txt) 📗
ГЛАВА 17
На следующее утро я проснулся оттого, что впервые за больше чем полвека моего лица, как старый добрый друг, коснулось золотисто-лавандовое тосканское солнце. Я переночевал на единственном постоялом дворе в Анкьяно. Это было обветшалое, заросшее плющом строение по меньшей мере столетнего возраста, с неплохой таверной. Я одновременно испытал сожаление и облегчение оттого, что проснулся, потому что был весь во власти увиденного длинного сна: Николо Сильвано читал с кафедры проповедь, тыча в меня пальцем и хохоча безумным смехом. Затем я увяз в паутине и ползал по ней, а паутина была огромной, розово-зеленой, вместе со мной по ней ползали другие люди, одни подползали ко мне, другие уползали. Я кричал и барахтался, наконец прорвал паутину и, выскочив через дырку, вдруг очутился в зале, посреди маскарада. Играла музыка, по зале расхаживали люди в роскошных костюмах и беседовали. Ко мне подошла стройная женщина, и сердце мое заныло еще до того, как она встала передо мной. Это была она, та женщина из видения философского камня, женщина, которую я выбрал, не испугавшись расплаты. Она стояла передо мной в ослепительном сиянии, ее лицо скрывала маска, и все во мне смягчилось, растаяло и раскрылось. Но когда я протянул руки, чтобы коснуться ее и обнять, она отступила. Я бежал за ней, а она все отдалялась, и мое сердце бешено билось от желания. А потом я почувствовал теплые пальцы на щеках и, открыв глаза, понял, что это был длинный лучик света, а не рука моей возлюбленной.
Я почувствовал себя нагим и беззащитным, но со сном не поспоришь. Вчера я понял, что, рассказывая о видении юному Леонардо, я уже знал, что тем самым вызову его из небытия и мною завладеют чары. Тоскуя, я спрашивал себя, когда же наконец я встречу свою избранницу в этой долгой запутанной жизни (если, конечно, я сделал настоящий выбор, и она была настоящей, ведь я прождал ее более ста лет и уже начинал отчаиваться). Я быстро оделся и спустился в таверну позавтракать. Хрустящий хлеб, густая горячая каша, кусочки деревенской ветчины и нарезанная дольками белая груша — все это принесла мне прелестная белокурая девушка. Стремясь избавиться от мучительного наваждения, которое навеяли эти сны, я обратил все свое внимание на эту женщину. Ее золотистые локоны спускались по спине такими мягкими волнами, что у любого мужчины руки сами так и тянулись их погладить. Она взмахнула ресницами и улыбнулась мне полными алыми губами, показав ровные белые зубы. Я ответил ей восхищенной улыбкой, а потом пристально вгляделся в ее большие, широко посаженные на изящно вылепленном овальном лице глаза и понял, кто она такая.
— Катарина, — произнес я.
— На вашей стороне преимущество, синьор. Я вашего имени не знаю, — ответила она грудным голосом, удивленно подняв брови.
— Его зовут Лука Бастардо, — пропел мелодичный голос. — Он будет моим учителем.
Это был Леонардо в изумрудно-зеленой рубахе с неровно обрезанным подолом, как будто он сам укорачивал его своими руками. Он вбежал в комнату и сел рядом со мной на скамью.
— Неужели, молодой человек? — переспросила Катарина и потрепала его по волосам. — Я принесу тебе хлеба с медом, детка.
И она ушла, покачивая стройными округлыми бедрами под платьем без рукавов. Плечи у нее были белые, крепкие: наверное, она поднимала и носила много тяжестей в таверне.
— Не стоит тебе так глядеть на мою маму, — предупредил Леонардо и положил передо мной на стол мой кинжал, а мою миску с кашей пододвинул к себе.
Я смотрел, как Леонардо набросился на еду, и вспомнил, как всегда ел один у Сильвано. Кормили там вкусно и до отвала, правда, в скудной и неприятной компании: компании себя самого. Леонардо и представить себе не мог такую бедность духа и как далеко человек может зайти, чтобы облегчить ее. Его жизнь питало нечто другое, нечто светлое и свободное, что составляло глубинную основу его существа.
— Я не сказал, что собираюсь тебя учить, — в очередной раз возразил я, хотя нежелание рисковать жизнью, оставаясь вблизи Флоренции и обучая этого мальчика, уже шло на убыль.
Я все смотрел на него, не в силах по какой-то причине отогнать воспоминания о том, как я и другие дети жили у Сильвано. Я несколько десятилетий почти не вспоминал о публичном доме, а теперь вспомнил все до мелочей. Вспомнил ночь, когда впервые собрали всех детей вместе и Бернардо Сильвано перерезал сухожилия на ногах Марко. Вспомнил, как из ног Марко хлестала кровь прямо на дорогую одежду Сильвано. Вспомнил, как Марко закричал и упал, вспомнил, как он, худенький и окровавленный, сидел, прислонившись к опоре моста. Леонардо, столь уверенный в своих привилегиях, и понятия не имел о таких страданиях. Я бы посчитал его поведение заносчивым и нескромным, если бы в нем не было столько искреннего тепла и доброты, если бы не ореол покоя, окружавший его, как нимбы над головами ангелов на картинах.
— Ты вернулся, а значит, решил учить меня, — сказал он между ложками каши. — Пожалуй, начнем сегодня. Я готов к занятиям, учитель.
— Сегодня я еду во Флоренцию посмотреть на собор, — возразил я немного резко, потому что мне никогда не нравилось, когда мной командовали или водили на поводке, как домашнее животное, а в последнее время это случалось слишком часто.
На моем кинжале остались следы засохшей крови, я взял его со стола и вытер своей рубашкой, а потом сунул в ножны на поясе.
— Флоренция, отличная идея! — с восхищением воскликнул он.
Его мать вернулась с тарелкой хлеба, намазанного сливочным маслом и густым медом.
— Мама, Лука сегодня везет меня во Флоренцию!
— Попридержи коней… — начал было я.
— Ах да, тот чудный конь в конюшне твой? Гнедой жеребец? — тут же перебил меня Леонардо. — Я бы хотел его нарисовать! Начну прямо перед отъездом, даже если мне не хватит времени закончить!
— Тебе не кажется, что надо сначала сказать папе о новом учителе? — спросила Катарина.
Она поставила тарелку перед Леонардо и сама села напротив нас. Ее полную грудь обтягивал желтый фартук, надетый на простое синее платье, а из расстегнутого воротничка выглядывала белая шея. Кроме цветочных духов, от нее пахло тушеным мясом, дрожжевым хлебом и разлитым вином. На нижней губе блестела капелька меда, который она, видимо, пробовала. Мне так и хотелось слизнуть этот мед. Она наклонилась ко мне через стол и спросила:
— И сколько вы спросите за уроки, синьор? Сер Пьеро щепетильно относится к деньгам.
— Я не знаю, сколько зарабатывают учителя, — ответил я и сделал большой глоток воды из чашки, чтобы скрыть, как от ее чар забилось мое сердце и участилось дыхание.
— Мы хорошо ему заплатим, я поговорю с папой, — серьезно заявил Леонардо. — Хорошо, но не слишком, чтобы папа не рассердился.
Он дотянулся до моей тарелки и стащил ветчину, сначала подмигнув маме, затем мне — и повторив все заново. Он был неотразим и знал это. Выхода просто не оставалось: мне придется стать его учителем. Я даже не представлял, чему буду его учить, зато ему, похоже, это было известно. Он будет руководить мною. С любым другим человеком, хоть живым, хоть мертвым, меня бы такое положение дел удручило. С тех пор как я вырвался из публичного дома, самым важным для меня было сохранять свою свободу. Ранее никогда и ни для кого я не сделал бы в этом ни малейшей уступки. Даже великую любовь из видения, женщину, обещанную мне в жены, я отодвинул в область туманного будущего, а сам отправился странствовать по свету. Теперь же, из-за просьбы Леонардо и потому что Козимо лежал на смертном одре, а мое непоседливое сердце полюбило их обоих, я добровольно согласился остаться в городе, где меня могли бросить в тюрьму и убить. Я злился, что оказался в таком положении. Я не мог понять, сержусь ли я на Леонардо за его просьбу, на себя ли — за то, что я так не хотел и в то же время так страстно желал это сделать, на Сильвано ли — за то, как он осквернил и испортил меня; или на Козимо — за его близкую смерть и за то, что он находит утешение в моем присутствии; на Гебера ли — за то, что он вызвал видение, повлиявшее на всю мою дальнейшую жизнь; или на Бога, который в этот момент, без сомнения, смеялся до слез. Кому-то как-никак доставляло удовольствие смятение в моей душе.
