Меч мертвых - Семенова Мария Васильевна (книга регистрации txt) 📗
Страхиня ответил ему:
– Он не хочет этой войны.
Выжившие походники лежали на самой княжеской лодье, в палубном шатре на носу. После скитания по болотам чистая одежда на теле и кожаный кров над головами были за счастье. Не говоря уж о том, что все их мучения остались наконец позади. И были не зря. Смерть, предательство и чужая вина, запятнавшая славное имя… всё это обрело достойный венец. Откупленный кровью.
– А не будет никакой рати, – прошептал Искра. Копьё какого-то Замятнича, попавшее в спину, добралось до лёгкого: от сильного вздоха на губах возникали алые пузыри, и он отваживался только шептать: – Замятня погиб… и с ним люди его… кто в Новом Городе остался, тех на поток за измену… и всё…
Страхиня сидел против него, привалившись спиной к бортовым доскам. Он даже спал в таком положении, поскольку не мог опустить голову из-за раны. В полутьме шатра он осмелился приоткрыть свой новообретённый глаз. И поглядывал сквозь щёлку в повязке, заново привыкая к Богами данному зрению. Слова Искры заставили его очень нехорошо усмехнуться.
– Какая измена?.. – спросил он. – Ты про что?.. Какая измена?..
– Так они ж… – с горячностью начала Крапива, устроившаяся между Искрой и отцом. Начала – и осеклась. Продолжать было нечего. Все видели мёртвое тело Замятни, с которого гридни, пытаясь помочь, содрали рубашку, а вновь обрядить так и не успели. Все видели сизый шрам на левом плече у боярина, знак, втёртый некогда пеплом в глубокий ожог. С таким-то знаменем, коего лишь первые ближники Вадимовы удостаивались, да на чудовищную измену пойти? На убийство Твердяты, на то, чтобы князя своего и весь Новый Город втянуть с Рюриком в смертельную сшибку?..
Или…
Иное предположение Крапива произнести не решилась, потому что оно было ещё хуже боярской измены. Когда у отца много детей, среди них попадаются и дурные. Это можно понять. Но вот чтобы отец собственных детей предавал… даже ради их вольности, ради их счастья, как он его разумеет…
Страшно об этом даже подумать.
– А ты, Болдырь? – спросила Суворовна без большой, впрочем, надежды. – Сказывал тебе Замятня, чьею волей пришёл?
Бывший разбойный вожак лежал на боку, с зашитым и стянутым плотными повязками животом. Держал руку Милавы в своей.
– Нет, – ответил он медленно. – Не сказывал. Добычи долю сулил…
Говорить ему было так же больно, как Искре.
Твердятич помалкивал, хмурил чистый лоб. Крапива посмотрела на него и подумала, что он тоже ищет ответ, который лучше бы вовсе не находился.
Мотнула головой, повернулась к Страхине и сказала совсем о другом:
– Ты, я вижу, меч батюшкин добыл у Замятни… Вернул бы!
Варяг ответил спокойно:
– Прежде твоего батюшки были люди, хранившие этот меч.
Пока Крапива переваривала его слова, не зная, как их понимать, заговорил Харальд. Он единственный из всех мужчин не был ранен в бою на болоте, и это не веселило его. Девкам было простительно не участвовать в битве, но не ему, Рагнарссону! Он подумал о сражении, которого не хотел конунг Альдейгьюборга. Харальду тоже не хотелось его, потому что с обеих сторон окажутся люди, которых он успел полюбить. Однако если правдой было то, о чём говорили венд и словене, и хольмгардский вождь содеял предательство… Честь требовала отмщения.
– Почему Хрёрек конунг не желает войны? – спросил молодой викинг. – Такие, как он, становятся миролюбивы, лишь когда не надеются победить. Но ведь хольмское войско на четверть состоит из наших селундцев. И они перейдут к Хрёреку, когда увидят меня!
– Ну а дальше, – отозвался Страхиня, – будет так, как ты сам обещал, когда мы сидели в лесу. Придёт твой отец, и Рюрик уже не встретит его, как встретил когда-то, потому что битва с Вадимом выкосит войско.
– Но я… – начал было Харальд.
– Вряд ли они поладят добром, – безжалостно перебил варяг. – Если ты останешься жив, твой отец посадит тебя в Ладоге, как Ивара у англов, в Эофорвике. А если погибнешь, значит, княжить станет кто-нибудь из твоих братьев. У тебя ведь их много.
Харальд промолчал. Лишь мучительно, до слёз покраснел, как будто Страхиня сказал про него что-то невыносимо постыдное.
– Страшные слова ты молвишь, варяг… – прошептал Сувор. Он выглядел заметно приободрившимся, но был ещё очень слаб.
Страхиня безразлично пожал плечами:
– Объясни, в чём я ошибся, и я с тобой вместе порадуюсь.
Некоторое время все молчали, только слышен был плеск воды под бортами и гул холодного северного ветра, наполнявшего паруса. Потом Харальд заговорил снова:
– Ведь ты, ярл, будешь рядом с Хрёреком конунгом, когда мой отец огородит ему поле?..
– Всегда был, – ответил Сувор спокойно. – И тогда буду.
– Ну так пусть лучше Эгиль бранит меня в Вальхалле за то, что я оставил его смерть неотмщённой. Пусть не будет сражения с хольмгардцами, если оно повлечёт немирье между Хрёреком и моим отцом. Я сын конунга и рад был бы завоевать себе державу, но против тебя, Сувор ярл, не пойду. Потому что ты спас меня, когда я умирал.
Куделька, сжавшаяся в комочек у него за спиной, вдруг жалобно всхлипнула. Харальд повернулся к ней:
– Дома у меня была сестра, её звали Гуннхильд. Норны замкнули её глаза, чтобы она зорче видела сердцем. Торгейр мне рассказал, что она умерла, и это была большая потеря. Но теперь кажется мне, будто могу я привезти в Роскильде другую провидицу, и не меньше её дивная сила. Поедешь ли ты со мной, чтобы носить моё кольцо и ждать меня из походов?
Страхиня отвернулся от них, обмотанное повязкой лицо сделалось совсем деревянным. Он опустил ресницы, давая отдых глазам, и стал ждать ответа ведуньи.
Куделька прижалась к плечу Харальда, захлёбываясь слезами:
– Я не провидица, любый… Я не умею видеть будущее так ясно, как зрит его моя наставница или твоя сестра Гуннхильд… Я только чувствую, как оно надвигается на нас, и мне страшно… Уезжай к отцу, любый, не оставайся с нами на смерть…
– На какую смерть? – изумился датчанин. – Почему на смерть?..
– А ты думаешь, что с нами будет, если у них с Вадимом миром дело решится? – медленно проговорил Болдырь. – Выболтаем вдруг, что никому не потребно…
– А кмети? – похолодела Крапива. – Кмети-то княжьи… Лодья целая видела…
– То кмети, – сказал Болдырь. – А то мы.
– Я бы за этой правдой ещё раз пошёл, – прошептал Искра.
Харальд обнял плачущую Кудельку и неожиданно увидел перед собой море. Бескрайнее море, величественно вздымающее увенчанные гребнями волны. Облака над ним, летящие неведомо куда и откуда… Солнце, гаснущее в пучине…
Парус из пророчества Гуннхильд, наконец-то явившийся вдалеке…
Он сказал:
– Не по праву будут меня называть сыном конунга, если я не смогу защитить тех, кто в этом нуждается. Ты примешь моё приглашение, ярл?
Старый воин посмотрел на него и грустно, ласково улыбнулся. Харальд успел понять эту улыбку и то, что Сувор ответит отказом: ему ли, столько лет служившему своему князю, теперь от него уходить, словно он был в чём виноват?.. И Крапива, гордая и отчаянная, не бросит отца, а за ней ещё Искра, не только по слову Твердяты принявший узы жениховства… Искра, которого он, Харальд, называл побратимом…
Что же до Страхини…
В это время снаружи раздались голоса, по палубе прошуршали шаги, откинулся колеблемый ветром полог, и в шатёр вошёл князь.
Восемь человек смотрели на ладожского государя, и у каждого в ушах ещё звучали слова, только что произносившиеся под этим кожаным кровом. Они ожидали, что Рюрик вот сейчас заговорит с ними о том же. О рати с князем Вадимом и о том, как её избежать… Однако ошиблись. Князь сел рядом с Сувором и начал рассказывать ему, что тела отроков, найденные на корабле, наконец-то должным образом приготовлены к погребению и ждут только костра:
– Датский княжич даёт свою лодью, чтобы твои кмети и его витязь Эгиль приняли равную честь.
…Когда вошёл князь, Страхиня словно бы отодвинулся ещё дальше в тень, и не потому, что его глаза не терпели яркого света. Наоборот – он преодолевал жестокую резь, но смотрел только на Рюрика и взгляда не отводил. Он никогда не видел его до битвы в болоте. Да и тогда – мельком. А вот теперь глядел и глядел, и пытался представить его себе молодым.
