Камеристка - Вайганд Карла (книги хорошего качества .TXT) 📗

После очаровательного вечера «португальский посланник» покинул зал, свистнул своему псу и вышел в полночь через главный вход из дворца.

— Королева нездорова, — сообщила на следующий день моя госпожа, — она не может встать с постели. Вчерашний вечер лишил ее последних сил.

Глава девяносто седьмая

Интеллектуалы в клубе спорщиков, демагоги в кафе в Пале-Рояле, простые граждане в бистро, рабочие в пригородах или жены рыбаков на Сене — все озабоченно спрашивали себя, что общего имело это с подозрительным приближением австрийских войск к границе. Кто скрывался за этим?

Ответ был прост: это «невозможная» иностранка и бывший король. Они ведь попытались уже бежать из страны и доказали свое коварство. А потом были еще и изгнанники-аристократы в немецком Кобленце, которые постоянно болтали о контрправительстве и не прекращали создавать заговоры против своих свободолюбивых соотечественников. Потом еще высшая аристократия, жалкий монархистский сброд. И ни на йоту не лучше были ленивые делегаты в парламенте, которые охотно прислушивались к предательским слухам.

«Каждый, кто не отдает все силы для укрепления свободы народа, — враг революции. И чтобы исключить всех этих врагов, есть всего одно-единственное средство — война. Только вооруженное столкновение очистит авгиевы конюшни от навоза и от контрреволюционных свиней. Всего одна битва, и как можно более кровавая, которая надолго останется в памяти у всех, может придать новый порыв слабевшему движению.

Этой патетической статьей Камиль Демулен постарался привлечь к себе внимание».

Нашлось и несколько разумных людей, которые отважились противопоставить разжигателям войны контраргументы. Например, возражение, что французская армия вообще не в состоянии выдержать даже самую короткую битву.

— Они бы страшно опозорились, — сказал папаша Сигонье, который, как всегда, мыслил трезво.

— Кому удавалось когда-нибудь выиграть войну, не имея достаточно офицеров? — спросил и Жюльен. — Большинство из них ведь покинули страну. Запасы и вооружение армии чрезвычайно скудны. И еще одно: швейцарские полки сразу откажутся участвовать в таком сражении.

Но голоса разума мешали, и поэтому их намеренно не слышали. То, чего хотели, было в принципе довольно просто: предатели славной революции должны быть ликвидированы, а австрийцев нужно уничтожить.

Самыми злобными подстрекателями войны являлись жирондисты.

Как уже сообщалось, Австрия и Пруссия, которой боялись со времен Фридриха Великого, стали союзниками в Пильнице.

— Количество тех, кто считает прусских солдат непобедимыми, довольно значительно, — сказал Жюльен. А мне казалось, что в его голосе прозвучало большое уважение.

Но 1 марта 1792 года и император Леопольд II вдруг неожиданно умер в замке Шенбрунн. Получив это сообщение, королева от отчаяния чуть не лишилась разума и уверяла, что «агенты революции» будто бы отравили императора. Но по Парижу ходил слух, что Габсбург скончался на руках уличной девки вследствие передозировки средства, повышающего половое влечение.

Так как у него не осталось наследника, на трон взошел воинственный племянник Франц. Граф Колоредо, [65] его воспитатель, в одном доверительном докладе, который позже окольными путями попал во Францию, высказался о своем воспитаннике так:

— Он противник всякого вольнодумства, всяких реформ, всякой ответственности.

Собственно, новый император ненавидел свой высокий пост. Для него важны были только его собственные, совершенно личные права и его удобства. Как говорят, он никогда не читал книг.

Он даже похвалялся этим публично и утверждал: «Всякое знание вредит моему трону».

Император Франц вынужден был терпеть вокруг себя людей, которые не представляли никакой опасности для его умственных способностей. Кредо племянника Марии-Антуанетты гласило:

— Я — император Франц Второй Австрийский, и этого мне достаточно.

Чтобы иметь покой, он сделал из своей страны полицейское государство, в котором за каждым следили и в котором боролись со свободомыслием. Он придерживался убеждения, что с помощью Пруссии он мог бы за короткое время покончить с «французским призраком».

В конце марта 1792 года Франция переслала императору Францу II официальное предостережение. Если Австрия не прекратит немедленно свое агрессивное поведение по отношению к Франции, то это может повлечь за собой объявление войны со стороны французов.

Точно через три недели Людовик XVI вынужден был подписать декрет о войне против тех стран, которые, как он надеялся, спасут его. После этого король несколько дней болел.

Между тем в Париже вошли в моду дурацкие «якобинские колпаки». Носители красных шерстяных колпаков объединялись в банды и издевались над мнимыми врагами революции.

— Теперь красношапочные пьяницы нападают на священников, аристократов и всех, кто не выглядит как революционер, — жаловалась мадам дю Плесси. — Они останавливают их, вытаскивают из карет, избивают и вынуждают надевать красные дурацкие шапки.

Некоторые из атакованных таким образом были так горды, что защищались или даже плевали на символ «священной» революции. Якобинцы, как правило, не церемонились, срывали одежду со своих жертв и розгами из боярышника рвали им кожу в клочья. Некоторых убили дубинками, другие кончили жизнь на ближайшем фонарном столбе.

— Во многих местах, где она была бы нужна и где разыгрывались эти драмы, Национальная гвардия появиться просто не может, — недовольно говорила мадам Турнель, и не только она.

— Насильственные выступления растут с каждым днем. В рабочих пригородах разбойные нападения и убийства — дела обычные, и никто не отваживается с наступлением темноты выйти на улицу. При этом все держатся друг за друга. Если полиция пытается провести расследование, то наталкивается на стену молчания — никто ничего не слышал и не видел, — рассказывал мне папаша Сигонье. Для него-то никаких ограничений не было. Он, как и прежде, носил только свою меховую шапку и бесстрашно передвигался по улицам Парижа днем и ночью. И ни один, даже самый радикальный революционер никогда не попытался напасть на старика.

Когда парижане узнали о смерти императора Леопольда, то вышли на улицы злорадствовать. Праздновали это событие совсем особым образом: убийцы ходили по центру Парижа, насадив на пики отрубленные окровавленные человеческие головы, а чернь, ликуя, танцевала вокруг них.

Огромная толпа собралась, горланя, перед Тюильри и затянула a Ira, песню, которую уже сто раз слышали за последние недели. Потом раздались крики: «Смерть королю!», «Убейте королеву!», «Тираны, трепещите, потому что мы — санкюлоты!». [66]

Глава девяносто восьмая

25 апреля 1792 года стал особым днем. Казалось, все население города с раннего утра направилось к Гревской площади, где сегодня должна была состояться казнь.

— Но, моя дорогая, с каких это пор вы интересуетесь казнью? — удивленно спросила мадам Франсина, когда я попросила у нее разрешения присутствовать при этом. Моя госпожа, казалось, на самом деле была сбита с толку, это я заметила по тому, что она обратилась ко мне на «вы». — Я всегда считала, что такой кровавый спектакль скорее оттолкнет вас.

— Так и есть, мадам, но… — И я просветила графиню об особенности сегодняшней казни.

Казни в последнее время стремительно возросли, топор палача отсекал головы одним, других преступников вздергивали на веревке, третьим палач сначала разбивал кости, чтобы потом привязать их ставшие гибкими тела к колесу. Четвертование, когда жертву разрывают четыре сильные лошади, применялось теперь редко, несмотря на большую популярность у публики, но все это уже бывало много раз, а «после сотого раза самая красивая казнь приедается», как говаривала демуазель Жинетта.