Жребий викинга - Сушинский Богдан Иванович (версия книг .txt) 📗

— Пытаетесь убедиться, что перед вами действительно та девчушка, которая запомнилась перед отъездом? — Улыбка, которой было озарено лицо княжны, показалась ему вполне добродушной. Перед ним была уже не та ершистая девчушка, которая каждое слово его воспринимала как повод для язвительных замечаний и отговорок.

— Поражен вашей красотой, — искренне признался конунг.

— Как только присмотритесь внимательнее, это наваждение тут же оставит вас.

— Сам не допущу этого. Вы ждали меня, княжна?

— Судя по количеству золота и камней, которые ваши люди доставляли в Киев, у вас было с кем развеивать свою тоску.

— Я — воин, и мой способ жизни мало чем отличается от способа жизни всех прочих викингов. Мое богатство свидетельствует только о том, что я способен добывать его. Так стоит ли упрекать меня в этом?

— Если вы отправитесь в еще одно такое путешествие, то застанете меня чьей-то супругой и почтенной матерью большого семейства.

— Именно поэтому я буду добиваться, чтобы вы как можно скорее стали матерью семейства конунга Гаральда Сурового.

— Если вы мечтаете видеть в женах дочь великого князя киевского, то завлекать ее следует не титулом матери семейства, а титулом королевы. Или хотя бы герцогини.

Прежде чем ответить, конунг посмотрел в сторону стоявшего неподалеку, в окружении четверых дружинников, Радомира Волхвича. Что-то недоброе, неприветливое почудилось норманну в его взгляде.

— Корону, а значит, и титулы нам придется завоевывать вместе, — сухо заметил Гаральд под впечатлением от этого взгляда. — Во всяком случае, мне бы этого хотелось.

— Я подумаю над вашим предложением, сир.

— Волхвич все еще возглавляет вашу охрану, княжна?

— И мне бы хотелось, чтобы так было всегда. Такая уж у него судьба.

— Но лишь в том случае, когда он смирится с этой судьбой, забыв о ревности и неприязни, — еще жестче заметил норманн, возвращаясь к великокняжеской чете.

Когда он снова увлекся разговором с ее родителями, княжна тут же подозвала Волхвича к себе.

— Ты что, забыл, кто ты такой? — высокомерно спросила Елизавета. — Если еще раз забудешься, до конца дней твоих напоминать об этом будут стражники княжеской темницы.

— Я не сделал ничего такого, что могло бы вызвать ваш гнев, княжна.

— Если осмелишься сделать, я сама выхвачу у Гаральда меч и зарублю тебя.

— Вам не придется прибегать к этому, княжна, — холодно заверил ее Волхвич.

— В ближайшие дни мы с принцем Гаральдом будем помолвлены, а затем нас обвенчают. Ты с этим должен смириться. Как в свое время я смирилась с тем, что с дворовой служанкой Настаськой, вдовой дружинника, ты спишь, как с женой.

Волхвич ошалело взглянул на княжну, и переносица его побледнела, как бледнела всегда, когда парень чувствовал себя в чем-то уличенным. Он хотел что-то возразить, как-то оправдаться, однако Елизавета резко пресекла эту попытку:

— Не смей перечить мне в этом! Не сама слежу за тобой, доносят.

— Хорошо, я смирюсь, княжна.

— Если действительно смиришься, когда-нибудь позволю научить меня всему тому, чему тебя учит Настаська, — вдруг озорно сверкнула родниковой голубизной своих глаз норманнка, заставив Волхвича поразиться еще больше. О таком обещании он тайно мечтал уже давно.

— Я сказала принцу, что хочу, чтобы и там, за студеным морем, ты тоже охранял меня. Вместе с Настаськой, естественно. Без вас я там погибну от тоски по Киеву. Только для этого нужно, чтобы ты служил Гаральду так же преданно, как и мне.

Волхвич молча повернулся и направился к княжеской повозке, у которой, с подведенным ему конем, стоял Гаральд.

— Я буду служить вам так же старательно и преданно, как и княжне Елизавете, — сказал он конунгу, как только княжеская чета уселась на красиво отделанную повозку и немного отъехала. — Можете в этом не сомневаться.

— Вот и не заставляй меня в этом сомневаться, дружинник, — поиграл желваками Гаральд. — Никогда не заставляй сомневаться в себе — только это способно уберечь твою голову от секиры палача.

29

Весь остаток лета Гаральд и Елизавета провели в княжеской резиденции в Вышгороде. Потом, уже в Норвегии, они не раз вспоминали эти дни как самые счастливые в своей жизни. Переложив все хлопоты, связанные с содержанием варяжской гвардии и ее службой, на конунга Гуннара, принц устроил себе и невесте «вольную жизнь». Теперь все дни они проводили в конных выездах к речным лугам, в охотничьих блужданиях или в катании на специально сработанной мастерами уютной «королевской» ладье.

— А может, нам и не следует затевать войну за корону с недавно возведенным на трон королем Норвегии Магнусом? — молвила однажды Елизавета, когда они возвращались к пристани после очередного плавания по Днепру. — В низовьях этой реки много дикой, необжитой земли. Ты сейчас очень богат, и под твоим командованием тысячи воинов. Мы можем построить где-то там, на берегу, мощную крепость и, потеснив степняков, создать новое княжество, которое со временем станет королевством. Отец и мои братья помогут нам в этом.

— Даже там, в Дикой степи, я всегда буду оставаться чужестранцем. Перед своей последней битвой король Олаф, которого, как мне сказали, теперь уже возвели в сонм святых, взял с меня слово, что, если мы потерпим поражение и он погибнет, я все равно вернусь в Норвегию, изгоню ставленника датчан и восстановлю самостоятельное Норвежское королевство. Поэтому никогда больше не предлагай ничего такого, что отвлекало бы меня от мысли о возвращении на отчую землю.

Княжна тогда промолчала, а на следующее утро, во время завтрака, произнесла:

— Ты будешь королем норманнов, принц Гаральд. Сегодня ночью мне это явилось.

— Что и как тебе явилось? — не понял норманн.

— Разве вы не знаете, принц, что у Елизаветы Господний дар ясновидения? — вполголоса молвила прислуживавшая им за столом крутобедрая, грудастая Настаська.

— Но проявляется это не всегда, и порой не тогда, когда хочу, — охладила ее восторг Елизавета.

Гаральд задумчиво посмотрел на княжну и вполголоса проговорил:

— Не смей «проявлять» это в Норвегии. И не только потому, что там тебя могут объявить ведьмой. Об этом даре никто не должен знать, кроме меня. И видения твои открываться должны только мне.

— Одно из них открою прямо сейчас. Свадьба, которую ты просил моего отца назначить на начало лета, не состоится. Тебя вновь ждет долгий поход.

— В Норвегию?

— Нет, за то море, из-за которого ты недавно вернулся.

— Поход на Византию?! Перекрестись, княжна! Князь Ярослав никогда не решится идти против Константинополя. Это безумие.

— Не знаю, — слегка смутилась Елизавета. — Но так мне явилось.

Хотя Гаральд отказывался верить ее пророчеству, тем не менее после этой беседы он стал понемногу отдаляться от нее. Нет, внешне все оставалось по-прежнему: каждый солнечный день они использовали для того, чтобы показаться где-нибудь на людях вместе, несколько раз оставляли Вышгород, чтобы насладиться красотами прибрежных киевских холмов и храмов. Однако теперь норманн сосредоточеннее прислушивался к словам своей избранницы, постепенно избавляясь от пылкости в словах и поступках. И все чаще отмалчивался, понимающе улыбаясь или задумчиво пропуская девичью игривость мимо ушей.

А после их осеннего возвращения в столицу Гаральд стал видеться с ней еще реже: кроме забот, связанных с варяжской гвардией, теперь добавились переговоры с посланцами от норманнов. Сначала это были какие-то ярлы, прибывавшие из Ладоги, города, который был частью личных владений Ингигерды и в котором теперь гнездились норвежские изгнанники. Там действительно скопилось немало тех, кто когда-то принимал участие в последнем походе в Норвегию Олафа Святого, поэтому теперь выступал и против союза с датчанами, и против правления короля Магнуса, считая, что корона по праву должна достаться участнику этой битвы Гаральду Суровому.

Но весной стали появляться настоящие послы. Первыми примчались послы от претендента на датский трон Свена Эстридсена, племянника Кнуда Великого. Свен давно добивался датского трона и на этом основании предлагал Гаральду совместно выступить против Магнуса, чтобы затем по-братски поделить: ему, Свену, — датская корона, а Гаральду — норвежская. Но едва завершились переговоры с датчанами, как появились послы. Сначала шведского короля, отца Ингигерды, который был озабочен ситуацией, складывающейся в отношениях между Свеном, Гаральдом и правителем Норвегии Магнусом, а затем — и от самого Магнуса.