А завтра — весь мир! (ЛП) - Биггинс Джон (книги полностью TXT) 📗
— Но насколько я вижу, Микулич, священнику никто не угрожает. Похоже, у него вполне дружеские отношения с местными.
Микулич ухмыльнулся.
— Когда я закончу свою миссию, они перестанут быть таковыми.
Я зримо представил, как он уже видит себя подписывающимся «барон Микулич фон Ное-Шлезиен».
Кадетам предстояло остаться на корабле, никто не присоединился к исследовательским отрядам, и потому нас избавили от муштры, проходящей в тот душный день на палубе. Вместо этого мы проводили обычные занятия, сегодня была последняя лекция профессора Сковронека о расовой гигиене. Она проходила на полуюте, чтобы не болтаться под ногами у остальных, это также позволило профессору Сковронеку закончить цикл лекций до того, как он отправится на берег в очередную экспедицию по сбору черепов.
Он открыл черную доску, тесно покрытую столбиками цифр, представляющими его систему классификаций черепов: сложный и чрезвычайно туманный набор индексов, которые, перемноженные друг на друга и деленные на непонятно откуда взявшиеся цифры, давали коэффициент интеллектуальной и моральной эволюции человека.
Должен признаться, что большая часть всего этого прошла мимо нас. Стоял душный день с тягучим воздухом, вдали гремел гром, а вокруг безостановочно орали, топали и звенели оружием, так что было сложно сосредоточиться. Казалось, лишь Макс Гаусс слушал заинтересованно и делал записи. Вот это вряд ли, подумал я — Гаусс уж точно не из тех, кто воспринимает всё это всерьез. Вскоре лекция закончится — профессор как раз начал подводить итог.
— Итак, кадеты, в результате моих многолетних исследований и сбора этнологического материала, который я пополнил во время этого путешествия, сегодня я могу впервые продемонстрировать вам систему краниометрических индексов Сковронека. Надеюсь, она вскоре заменит ранние модели, предложенные Ретциусом, Велькером, Хаксли, Тореком и другими. С помощью моей системы можно ранжировать европейское население в соответствии с расовым происхождением и генетическим потенциалом. Это откроет двери в историю. Опираясь на форму черепов, мы наконец-то узнаем, почему немцы смелы и усердны, почему латиняне легковозбудимы и ненадежны и почему славяне аморфны и медлительны. Это определяет не климат, история или религия, а форма черепа, и теперь, изучив это, мы получили безупречную систему для...
— ...Для того, чтобы сказать то, что вы и без того знаете, — заговорил Макс Гаусс.
Повисла мертвая тишина, длилась она несколько минут, как мне показалось. Профессор уставился на него, не веря собственным ушам, как будто кошка спросила у него, который час.
— Что вы сказали, юноша?
— Со всем уважением, герр профессор, я сказал, что ваша система лишь говорит о том, что и без того известно, или подтверждает ваши предрассудки, если желаете, чтобы я высказался откровенно.
— Гаусс, — прошептал я в отчаянии, — бога ради, заткнись!
— Что это еще значит, наглый щенок? Да как ты смеешь...
Ученики заерзали и зашептались. Гаусс что, выжил из ума? Да его высекут за такое...
Но он не унимался.
— Ваша «научная система» для определения характера и умственных способностей по форме черепа, насколько я могу судить, просто полная чепуха. Вы начали с того, профессор, что посчитали шведов преданными, умными и так далее, а негров — неуклюжими и глупыми, а затем начали носиться вокруг этой идеи со своими индексами, чтобы доказать ваш посыл.
— Как смеешь ты сомневаться в науке!
— Со всем уважением, герр профессор, но то, что вы только что рассказали, не наука, а какая-то хиромантия. То, что написано на доске — это набор утверждений, и некоторые из них весьма сомнительны с точки зрения математики, между прочим, а основаны они на предпосылках, вызывающих не меньше вопросов, чем то, что вы пытаетесь доказать.
— Ваша безграничная наглость меня изумляет, юноша. Какой квалификацией вы, простой морской кадет, обладаете, что позволяете себе с таким оскорбительным высокомерием разговаривать с самым уважаемым ученым Европы?
— Никакой, герр профессор, кроме здравого смысла.
Сковронек саркастически улыбнулся.
— А, вот оно что, я вас вспомнил. Вы же еврейский мальчик, да? Вот, курсанты, перед вами идеальный пример придирчивого, критикующего, всезнающего мироощущения Вечного Жида — продукт мозговой формации, прекрасно адаптированной к уничижению чужого труда, но совершенно стерильной и неспособной создать что-то собственное.
— Простите, профессор, но я всегда думал, что цель науки — объяснять, а не создавать...
Сковронек чуть не взорвался.
— Объяснять? Ах ты, безродный дегенерат! Может, жидовская наука и объясняет, а немецкая наука создает! Цель нашей науки, мой юный еврейский друг — это не наблюдать за реальностью, а придавать ей форму! Немецкая наука не объясняет то, что мы видим собственными глазами. Она подтверждает то, что у нас уже в крови!
Эта пламенная речь была прервана прибытием старшины корабельной полиции и двух унтер-офицеров, которые утащили беднягу Гаусса в карцер, а профессор Сковронек тем временем в самых крепких выражениях жаловался капитану на то, что его публично оскорбил какой-то кадет.
Несомненно, теперь Гаусса за это запрут в карцере в кандалах до конца плавания и с позором исключат из Морской академии, когда мы прибудем домой. Да что в него вселилось? Вот же идиот! В 1903 году в Австрии обучение было не настолько похоже на армейское, как в Германии, где университетские профессора обычно в мундирах читали лекции. Но недостаток армейской суровости восполнялся высокомерием.
В нашем обществе вырабатывалось уважение к возрасту. Никто моложе тридцати не считался способным произнести что-то путное, а человек за сорок обычно очень старался выглядеть на шестьдесят. Семнадцатилетний кадет, осмелившийся спорить с университетским профессором, просто напрашивался на проблемы.
Визит мистера Масгроува тем вечером не помог разрядить натянутую обстановку на борту «Виндишгреца». Так случилось, что он стал единственным гостем на приеме. Мистер Трайб, как мы поняли, отклонил приглашение, а отец Адамец вызвался помочь больному прихожанину.
А значит, пророк из Пенджа получил всю кают-компанию в свое распоряжение, как и внимание всех офицеров. Он явно счел божественным провидением возможность прочитать им проповедь. Большинство офицеров владели английским, и, тем не менее, мало кто был способен разобрать путанное бормотание Масгроува — он прочел свою проповедь, не вставая со стула. Этикет не позволял кому-нибудь вставить хоть слово.
Но всё равно офицеры пребывали в полном смятении. Под конец мы смогли разобрать лишь (не считая рассказ о трех жабах и доктрину частичного бессмертия), что мистер Масгроув полагал, будто корабль послан Господом, чтобы уничтожить миссию мистера Трайба и провозгласить царство Божие на Новой Силезии. В заключение мистер Масгроув призвал нас преклонить колени в молитве.
Это вызвало ропот, но в конце концов законы гостеприимства возобладали, и линиеншиффслейтенант Свобода жестом велел всем опуститься на колени. И с десяток офицеров, по-прежнему с бокалами в руках, и выглядя на редкость неуклюже, встали на колени рядом с мистером Масгроувом для молитвы и благословения.
А потом, не успел кто-либо сообразить, что происходит, Масгроув извлек из кармана склянку с латунным разбрызгивателем и начал трясти ею над собравшимися. Когда на безупречно белые мундиры полетели красные капли, раздались возмущенные возгласы.
— Мистер Масгроув, что всё это значит?..
— Омовение кровью агнца. Апостол Иоанн крестил водой, но я крещу свою паству кровью... Чтобы вписать имена ваши в Книгу жизни агнца...
Он продолжил мямлить что-то о крови и молодом барашке, но тут Микулич и фрегаттенлейтенант О'Каллахан подхватили его с обеих сторон и потащили к выходу из кают-компании, чтобы сгрузить на шлюпку в сторону берега. Тем временем в кают-компании я вместе с другими младшими чинами суетился со влажными салфетками, пытаясь помочь офицерам оттереть красную жидкость с одежды. Корабельный врач пришел к выводу, что это красный растительный краситель, потому как настоящая кровь в склянке свернулась бы. Но всё равно — это было уже слишком. Все знали, что не очень хорошо владеют английским, и на это следует сделать скидку, но даже если и так...
