Лебединая Дорога (сборник) - Семенова Мария Васильевна (читать книги без сокращений .TXT, .FB2) 📗
Людота поднялся перед ним, и Чурила сразу приметил, как необычно опрятен был нынче неряха коваль. Вымыт, расчёсан и даже в чистой рубашке… не то на смерть, не то на свадьбу.
– Здрав будь, батюшка князь, – поклонился кругличанин. Он стоял возле наковальни, сложив руки у пояса… Руки дрожали.
– Да что с тобой? – чуя недоброе, повторил Чурила. И, суровея, приказал: – Говори!
– А сам знаешь что, Мстиславич, – запинаясь под его взглядом, тихо выговорил кузнец. – Улеба под плети положишь, меня рядом клади. А голову рубить сдумаешь, руби и мне…
Немало скрытой отваги жило, оказывается, в сердце обычно трусоватого Людоты… Чуриле вдруг показалось, что тот даже вырос, раздался в плечах, стал молод и необыкновенно красив. Ибо мало что так красит человека, как мужество. Неслыханную дерзость следовало наказать – но гнева почему-то не было. Только удивление… и ещё обида.
– За что, коваль? – спросил он негромко. – С Улебом братаешься? А как вот этот меч вместе работали, забыл?
Людота страдальчески покосился на его ножны.
– Ты… князь, – ответил он уж вовсе еле слышно, но с прежним отчаянным мужеством. – Ты, ведаю, мальчишкой отцу колодцы рыть помогал, да ведь лет-то сколь минуло… Теперь тебе и колодец забава, и кузня забава. А кормить, так тебя нынче меч кормит да ноги резвые, точно волка. Улеб же, как я: что руки наработают, с того и сыты…
Голос звучал всё тише, погасая, как огонек на конце лучины, и наконец вовсе затих.
Чурила слушал молча. Именитые бояре давно не бывали столь смелы с ним, как этот коваль, им же пригретый… Сдвинувшись с места, он не спеша обошёл Людоту кругом. Тот закрыл глаза, взмокая от страха. Жидкая бородёнка обречённо торчала вперёд.
Князь сел на подвернувшийся чурбак, поставил длинный меч между колен и долго сидел так, ничего не говоря. Зловещее молчание наказывало Людоту хуже всяких плетей.
– Лют, – позвал он в растворенную дверь. Негромко позвал, но кузнец так и задрожал. Вот сейчас князь укажет на него вошедшему плечистому пареньку, что и без того поглядывает на Людоту куда как неласково… И – в тёмный поруб, к бедолаге Улебу… И прости-прощай только-только обжитый дом, и многотрудное любимое дело, и самая жизнь…
А князь протянул руку, взял Люта за ворот, заставляя нагнуться, и принялся что-то объяснять ему на ухо. Совсем помертвевший Людота напрасно напрягал слух.
Но наконец Лют послушно кивнул и выскочил вон. И опять придавила тяжёлая тишина. Чурила сидел молча, утвердив подбородок на рукояти меча. Не двигался и на Людоту не смотрел. Зато тот изредка взглядывал на него – и тут же отводил глаза…
Вернулся запыхавшийся Лют. Сунул руку за пазуху и отдал плотно набитый кошель. Не заглядывая внутрь, Чурила протянул его кузнецу:
– Держи!
Людота отскочил, как от змеи. И замотал головой, пряча за спину руки.
Чурила рывком поднялся. Едва по плечо ему оказался Людота коваль.
– Держи, говорю, – повторил он, как прежде, негромко, но кругличанин явственно понял – ещё чуть, и вышибет из него душу железный княжеский кулак. Он зажмурился, во рту мигом пересохло. Ждал услышать, как затрещат его же белые косточки. Ан нет… Только звякнуло в кошеле, шлепнувшемся на наковальню, а с неё на пол.
– Дружка своего выкупишь, – трудно переводя дыхание, сказал Чурила сквозь зубы. – Зарезал бы гостя моего… обоих отдал бы Богам, чтобы дуб наш рос получше! Ныне же… не вас милую, волочуг… жену мою, княгиню, а кабы не непраздна была, и её бы не послушал. Ноги ей целуйте, холопы…
Сказал, повернулся – и только стукнула дверь. Людота поднял трясущуюся руку, отёр рот. Потом провёл ладонью по глазам. Да так и сел прямо на пол, у деревянного подножия наковальни.
21
Утро хлынуло в дверь, затопив поруб косыми потоками прохладного света.
– Эй, тать! – долетело снаружи. – Выходи!
В глубине шевельнулось – выплыла светловолосая голова, повела туда-сюда всклокоченной бородой. Улеб явился из темноты, как из воды: лицо, плечи, грудь, а там и весь ладожанин возник в солнечных лучах, непугливо посматривая на двоих хмурых воинов – постарше, что поигрывал ключом, и второго, совсем молодого парня, державшего в руке копьё.
– Что смотришь, иди, – сказал молодой.
Улеб не спеша наклонился подтянуть завязки кожаных, красиво вырезанных поршней. А потом так же неторопливо зашагал впереди воинов, в Верхний конец, мимо хором боярина Вышаты, к Новому княжескому двору. Люди выглядывали из-за заборов. Мало не весь город выскакивал из калиток, шёл следом. Ни дать ни взять, на вече.
В самом же Новом дворе было ещё малолюдно. Не князьям ждать, пока приведут судимого, – пусть-ка сам постоит на утреннем солнышке, посмотрит на него, может, в самый последний раз, да и добрым людям даст на себя посмотреть…
И не было у Улеба родни, что с мечами пришла бы посмотреть, по чести ли вершился над ним суд. А в случае чего встала бы за сородича, оспаривая неправый приговор, отстаивая истину в единоборстве… Один Людота. Тот-то пришёл раньше всех, да толку… Улеб, вступив во двор, увидел его сразу. Коротко глянул на него кругличанин, почему-то виновато покраснел и отвернулся, моргая. Ну что же, спасибо и на том… Улеб разгладил пятёрней бороду и встал посреди двора.
Ждали князей. Седоголовые деды припоминали давнишнее. Молодые грызли орехи, сплёвывая под ноги шелуху. Парни, похваляясь силой, пальцами давили скорлупки, угощали ядрышками девчат. Те переглядывались, кидали с плечика на плечико тугие косы. Вертелась под ногами ребятня, которой, конечно, тоже до всего было дело.
Впрочем, говорить было особо не о чём. Совсем другое дело, если бы у кого пропало добро или, сказать, того же Олега сыскали бы уже холодного, а рядом невесть чьи следы… Тут, глядишь, и раскалили бы железо или вынесли горшок с кипятком и живо разобрались бы, кто прав, кто виноват. А то – дали бы тяжущимся по мечу и велели бы, согласно прадедовскому обычаю, решать дело самим…
Пришли на суд и урмане. В городе на них смотрели уже как на своих: потеснились, дали место, угостили орехами. Видга с непривычки о первый же орех намял пальцы, но ничего, совладал. Скегги попробовал тоже, не осилил, но и не опечалился – сунул в рот и разгрыз.
– А у вас как судят? – спросила Скегги бойкая ровесница, дочь одноглазого ярла. Юный скальд сперва смутился, польщённый необыкновенным вниманием, потом ответил:
– У нас судят редко…
– Как так? – подняла брови боярышня. Пришлось объяснять:
– Это у вас конунга позовут, он и выйдет из дому. А у нас он большей частью где-нибудь далеко и сражается, да и судит обычно только своих врагов, когда берёт их в плен… Так что люди сами решают дела… а кто не может справиться с обидчиком, тот жалуется на тинге, но так бывает редко. Вот наш Халльгрим хёвдинг…
Видга слушал с завистью: Скегги болтал по-гардски как на своём родном. Дочь Радогостя хотела спросить о чём-то ещё, но не успела. Во двор вышли вагиры. Эти все были оружны, и их, а особенно Олега с его перевязанной рукой, встретил сдержанный гул. Воины, караулившие Улеба, приметили, как ладожанин напрягся, точно перед прыжком, и на всякий случай подступили поближе. Но Улеб не двинулся. Только сцепил пальцы за спиной – и будто закаменел…
После варягов, более не медля, появились князья.
Помогая себе костылем, опираясь на сильную руку сына, степенно прошествовал старый Мстислав. Приблизился к деревянному креслу и сел, и когда, распрямив спину, зорко оглядел разом притихшее подворье, стало видно, каков был в молодости этот князь… Чурила стоял рядом с отцом, и отличались они друг от друга по большей части тем, что один был сед и согбен, а другой чёрен и прям, точно кондовая сосна.
Вышли и обе княгини и сели на скамейку чуть поодаль от мужей. Бок о бок – всем на удивление.
Тут стало очень тихо. Неугомонная молодежь и та попрятала свои орехи, убрала с лиц улыбки.
– Слушай, господине славный Кременец, – выждав немного, проговорил старый Мстислав. Отчётлив и громок был его голос, и люди притихли ещё больше, и даже Улеб, стоявший гордо, и тот не выдержал, провёл языком по губам. – Жестокую обиду тебе нанесли, – продолжал князь. – Виданное ли дело – гостя тронуть! Одно добро, что собака та не нашего рода, не кременецкого… Отвечай, господине, каким судом его судить!
