И один в поле воин - Дольд-Михайлик Юрий Петрович (полные книги txt) 📗
— Учти, Генрих, что бы ни случилось, мы с тобой должны встретить будущее как люди предусмотрительные и рассудительные. Сократи расходы, береги каждый доллар. Возможно, вам всем придётся переехать в Швейцарию, тогда наши сбережения очень пригодятся. «Ещё одна крыса, собирающаяся бежать с корабля»,отметил про себя Генрих.
Прощаясь, будущий зять и тесть обнялись, расцеловались. Бертгольд, как всегда, в последнюю минуту расчувствовался:
— Береги себя и не только от партизанских пуль, но и от итальянок. Они, говорят, хороши. О француженке, будь уверен, я Лоре не скажу ни слова. Все мы грешные! Греши, но знай меру, ведь тебя ждёт молодая жена.
Бертгольд с охраной уехал первый. Генриху пришлось подождать, пока позавтракает Курт. И снова машина понеслась на юг.
ПЕРЕД НОВЫМИ ЗАДАНИЯМИ
В городок Кастель ла Фонте Генрих прибыл под вечер. Солнце уже скрылось за горами — лишь на снежной вершине Гранд-Парадиссо задержались его золотисто-розовые лучи. Ниже гору окутывало плотное кольцо туч. Казалось, они рассекали её пополам, и вершина, подобно венцу, который поддерживают невидимые руки, свободно плавала в воздухе.
Гранд-Парадиссо словно замыкала кольцо гор, со всех сторон окруживших большую буйно зелёную долину, разделённую на две равные части лентой неширокой, но бурной горной речки… Лишь вблизи городка река смиряла бег и, чем дальше, тем тише несла свои чистые, прозрачные как хрусталь воды.
Стояла та предвечерняя тишина, когда даже лёгонький ветерок не коснётся деревьев, словно боясь нарушить тот удивительный, царящий в природе покой, который, бывает только в конце лета по вечерам, после жаркого и ещё длинного августовского дня.
И как диссонанс, как напоминание о войне — о том, что бомбы и снаряды убивают людей, разрушают города и села, как нечто чужеродное и поэтому особенно бросающееся в глаза, дорогу у самого въезда в городок перекрывал длинный шлагбаум. Расписанный белыми и чёрными полосами, он казался траурным знаком по тишине в мире.
А рядом, как отвратительный прыщ на теле природы, расположился бетонированный бункер. Метрах в пятидесяти — второй, за ним — третий, четвёртый, пятый… Живописный городок, который ещё так недавно привлекал своей прелестью тысячи людей, приезжавших сюда отдохнуть и подышать прозрачным, пьянящим воздухом, усилиями тоже людей, но других, превратился в своеобразную крепость, так не гармонирующую со всем окружающим.
По улицам городка, слонялись озабоченные солдаты вооружённые, в наглухо застёгнутых мундирах, вспотевшие, пыльные. Иногда встречались и чернорубашечники. Казалось, в городке не осталось ни одного штатского человека.
Штаб дивизии разместился на центральной улице, в помещении бывшей гостиницы. Разыскав кабинет Лютца, Генрих постучал.
— Войдите, — донёсся до него из-за закрытой двери хорошо знакомый и сейчас немного сердитый голос.
— Герр гауптман, разрешите обратиться? — шутя откозырял Генрих.
— Наконец! — вскочил с места Лютц. — Как я соскучился по тебе, неутомимый путешественник!
После длительного пожатия рук, взаимных приветствий, вопросов о здоровье, обычных после разлуки, офицеры коротко рассказали друг другу, что произошло с каждым из них за это время. Ни один из них не произносил имени Моники, словно боясь коснуться этой темы. Наконец Генрих не выдержал.
— Ты ничего больше мне не скажешь, кроме того, что написал? — тихо спросил он Лютца.
— Все мои попытки узнать, кому принадлежала сбившая её машина, оказались тщетными. Миллер провёл расследование, но оно, по его словам, не дало никаких результатов… На похоронах я был вместе с Кубисом. Мне до боли стало обидно, когда он положил на могилу венок от тебя. Хоронили её перед заходом солнца, и мне на какую-то долю секунды показалось, что руки Кубиса красны от крови.
Генрих поднялся, подошёл к окну и долго смотрел на снежную вершину Гранд-Парадиссо. Лютц не решался нарушить молчание.
— Герр Гольдринг? — послышался голос генерала.
Генрих оглянулся. Эверс стоял на пороге своего кабинета уже в фуражке. Очевидно, он собрался уходить.
— Яволь, герр генерал, десять минут, как прибыл из Парижа.
— Зайдите ко мне!
Не снимая фуражки, генерал сел на своё обычное место у письменного стола и движением руки указал своему офицеру по особым поручениям стул напротив.
— Что вы привезли мне от моего друга из Парижа? Генрих повторил слова Гундера.
Если первая фраза о здоровье Гундера явно понравилась генералу, то вторая, о климате в Северной Италии, который может хорошо повлиять на самочувствие Эверса, вызвала совершенно иную реакцию.
— Людям всегда кажется хорошо там, где их нет, раздражённо заметил он и поднялся. — Очень благодарен, герр лейтенант. Ну, а теперь отдыхайте, завтра придётся приниматься за работу, у нас теперь её хватает. Лютц ждал, пока Генрих закончил разговор с генералом.
— А как дела с квартирой? — спросил Генрих, когда они остались вдвоём.
— Очень плохо, как и все здесь. Хотел что-нибудь тебе подыскать, но ничего приличного найти не сумел. Сегодня переночуешь у меня, а завтра сам что-нибудь поглядишь. Лютц жил на третьем этаже того же дома, где находился штаб.
— Мы здесь живём по-походному, — пояснил гауптман, приготовляя на краешке стола незатейливый ужин. Со временем все уладится, но пока питаемся как придётся и где придётся… Если ты не устал, можно пойти в замок, его хозяин, граф Рамони, очень радушный, гостеприимный человек.
— Граф Рамони? Он здесь?
— Ты его знаешь? — удивился Лютц.
— Знать не знаю, но у меня есть к нему рекомендательное письмо от Бертгольда. Это его старый знакомый.
— Так это же совершенно замечательно! Граф приглашал меня поселиться у него в замке, но я отказался — пришлось бы далеко ходить. У тебя же машина и ты сможешь жить у него.
— Ты так говоришь, словно уверен, что граф пригласит и меня?
— Если этого не сделает граф, так наверняка сделает его племянница Мария-Луиза.
— Что она собой представляет?
— Увидишь сам! Должен только предупредить, что молодая племянница графа страшно тоскует в этом, как она говорит, богом забытом уголке. Она считает, что всевышний, создавая землю, позабыл создать в Кастель ла Фонте модные магазины, театры, оперу, весёлые кабаре, не послал сюда даже пристойного падре, которому можно было бы поверять свои грехи.
— А у неё много грехов?
— Мне кажется, значительно больше, чем положено молодой вдове, которая ещё не сняла траур. Так думаю не я один, а и все наши офицеры, привлёкшие внимание молодой графини.
— Ого! Выходит таких счастливчиков несколько! Может быть, и ты в их числе?
— Меня она придерживает в резерве, с её точки зрения, я очень старомоден в отношениях с дамами. Да ну её к чёрту! Нам надо поговорить с тобой о делах более важных, чем эта великосветская потаскуха. Прежде всего я хотел бы предостеречь тебя от присущего тебе легкомыслия, благодаря которому ты всегда сталкиваешься с опасностью там, где её можно избежать. Не обижайся и не спорь. Дело в том, что нам досталось крайне плохое наследство. До нас здесь стояла дивизия СС. Ну, а ты ведь сам знаешь — там, где стоят эсэсовцы, население или на кладбище или в партизанах. И партизаны здесь значительно активнее, чем во Франции. Единственное наше счастье, что между собой они разобщены.
— Как это?
— Они не действуют единым фронтом, а много сил тратят на разногласия между собой. Среди них есть националисты, демократы, христиане, гарибальдийцы — да всех не перечесть. Самые ожесточённые — гарибальдийцы. Это в большинстве коммунисты, и дерутся они, как черти. Об этом тебя проинформирует лучше, чем я, твой приятель Миллер. Или этот Кубис. Такая сволочь, я тебе скажу!
— Ты это только узнал?
— Я ему никогда не симпатизировал, а теперь просто ненавижу!
— Почему?
— Поскольку борьба с партизанами значительно усилилась, у нас есть здесь свой дивизионный госпиталь, а в госпитале главный врач Матини…
