Голубица в орлином гнезде - Юнг Шарлотта (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации .txt) 📗
– Я только смотрела в окно, барышня, – сказала Христина, подходя к кровати.
– А! Что же, не видать никого, кто проезжал бы через брод? – живо спросила Эрментруда.
– Нет, я смотрела дальше Не знаете ли вы, что это Ульм что ли виден из здешних окошек?
– Ульм? А разве ты из Ульма? – спросила Эрментруда, утомленным голосом.
– Да, там моя семья, там мои дорогие родные, мой дядя, тетка. Ах, если бы я могла отсюда видеть Ульм, какая бы для меня была радость!
ГЛАВА III
Добыча у Спорного Брода
Жизнь, какую вели в Адлерштейнском замке, лишенная всей поэтической стороны рыцарства, была действительно невыносима. Грубость и неопрятность обитателей замка доходила до крайности; их гордость, высокомерие, жестокость не имели пределов.
К счастью для Христины, все пребывали большей частью в большой зале, в кухне или в каких-нибудь мрачных логовищах, проделанных в стенах. Башня была выстроена не столько для житья, сколько для виду и для защиты; находившаяся в ней большая комната с парадной кроватью, на которой родились и умирали члены семьи Адлерштейнов, собственно для таких только случаев и предназначалась. Только Эрментруда, не могшая переносить шума в нижнем этаже, избрала для себя местом убежища эту комнату. Никто другой не пожелал бы там жить. Верхняя комната была наполнена оружием и разными защитительными снарядами, – на лестницу башни подымались только, когда надо было сменить часового, стоявшего на вышке для наблюдения над дорогами, ведущими к Спорному Броду. У всех Адлерштейнов были дикие инстинкты, заставлявшие их укрываться в возможно малых пространствах.
Баронесса Кунегунда очень редко входила в комнату дочери. Все ее чувства сосредотачивались на сильном, здоровом сыне; им она гордилась, между тем, как слабая, изнемогающая Эрментруда, для которой надо было найти подходящего жениха, и не имевшая даже на столько приданого, чтоб пойти в монастырь, служила для родной матери предметом унижения и почти отвращения. Но, к большему горю баронессы, эта самая единственная дочь была идолом отца и брата; оба готовы были сделать все для исполнения малейшего ее каприза. Они с большим удовольствием замечали в Эрментруде возраставшее расположение к новой подруге.
Старая Урсела сначала завидовала и презирала робкую пришелицу, но кротость Христины вскоре обезоружила старуху; а когда стало очевидным, что нежный уход за больной Эрментрудой значительно облегчил ее страдания, чувства Урселы к Христине совершенно изменились; старая экономка не жаловалась уже на то, что ей тяжело прислуживать обеим молодым девушкам, – не жаловалась даже тогда, когда капризы Эрментруды и педантическая чистоплотность Христины доставляли ей более работы, чем обыкновенно. Наконец Урсела стала искренно радоваться, что бедное, больное дитя, так долго остававшееся в пренебрежении, пользуется теперь христианской любовью и разумным уходом.
Христине было очень выгодно иметь такую союзницу; молодая девушка всегда с трепетом сходила в нижний этаж к обеду. Правда, авторитет ее отца ограждал ее от всяких обид, но все же он не мог, да и не желал избавлять ее от острот и любезностей своих товарищей; он не мог даже понять, что то, что другая приняла бы за лестный комплимент, дочери его казалось оскорблением. Главную же защиту от насмешек и острот этих грубых людей, Христина находила в умении скромно и с достоинством держать себя.
Отец ее, человек образованный в сравнении с прочими обитателями замка, старался по возможности и насколько умел угождать дочери; он мало-помалу перевез в замок все ее вещи, остававшиеся в хижине угольщика. Благодаря этим вещам, и с согласия обоих баронов, Христина совершенно изменила вид большой комнаты. В замке было множество волчьих, ланьих и овечьих шкур; Христина с помощью своего отца и старика Гатты, обила ими нижние части стен; перед камином разостлали большую медвежью шкуру. Из других шкур наделали подушек, волос и пух для подушек были доставлены Урселой.
Все эти украшения восхищали Эрментруду; бедная девочка никогда еще не была окружена таким вниманием; она была слишком молода и деликатна, чтоб не увлечься удобствами цивилизованной жизни, и когда Христина купала ее, причесывала и одевала, девушка чувствовала какое-то благосостояние, похожее на возвращение здоровья. Однако Христина вскоре убедилась, что ей невозможно будет приучить Эрментруду к какому-нибудь рукоделью; она умела немного прясть и немного шить, но всего чаще непокорные пальчики только перебирали зря иголки, шелк и струны Христининой лютни. Однако все эти вещи нельзя было поправить в Адлерштейне также легко, как в Ульме, а Эрментруда более всего любила сидеть праздно, смотреть как работают более искусные и проворные пальчики ее подруги, слушать как та поет романсы, или рассказывает какое-нибудь происшествие из деятельной жизни городов.
Такая заботливость и новые интересы, внесенные в жизнь Эрментруды, произвели счастливую перемену в ее здоровье; старый барон был в восторге, а Христина надеялась скоро возвратиться к дяде. По временам, девицы всходили на вышку башни подышать свежим воздухом; отсюда Эрментруда смотрела на Спорный Брод, – а Христина различала сквозь слезы вдали Дунай и город Ульм. Кое-когда случалось им гулять по дернистому склону горы; здесь Христина собирала различные растения, и вздыхала, вспоминая о гирлянде мейстера Годфрида, стараясь доказать Эрментруде, что эти цветы были достойны внимания. Однажды пущен был в дело смирный мул Христины. Эрментруда с Христиной, Гуго Сорелем и своим братом поехала на муле в деревню Адлерштейн. Деревня эта была ничто иное, как куча бедных лачуг, расположенных по южному склону горы, и окруженных кое-какими тощими полями, засеянными рожью, с которых владельцы земли получали подать. На скале была маленькая сельская церковь; под ней находилась пещера, где когда-то святой пустынник жил и умер в такой святости, что день его праздника, совпадавший с Ивановым днем, праздновали наравне с Провозвестником Христа.
Праздник этот был единственным удовольствием для маленькой деревни, где в этот день была ярмарка, служившая жителям исключительно возможностью честно приобрести себе кое-какие продукты. В пещере святого постоянно обитал какой-нибудь пустынник. Тот из Адлерштейнских баронов, который был современником блаженного Фридмунда, был человек благочестивый. Он совершил крестовый поход с императором Фридрихом Барбароссой; привез с собой камень из залы Никейского собора, и пожертвовал его маленькой часовне, выстроенной им над пещерой. Барон назвал своего сына Фридмундом, и о временах его властвования рассказывали, как о золотом веке; тогда отрасль Адлерштейнов-Виндшлоссов еще не похитила у старшей линии лучшей части владений.
Со времени своего отъезда из Ульма Христина в первый раз видела еще церковь, за исключением домовой часовни в замке, обратившейся теперь в пустой погреб; но в ней все еще сохранились полуразрушенный алтарь и старое, заржавленное распятие, свидетельствовавшие о святости места.
Теперешний барон Адлерштейнский был отлучен от церкви уже двадцать лет тому назад, с тех пор, как ограбил обоз архиепископа Аугсбургского; хотя дом барона и его семейство и не подверглись этому проклятью, но тем не менее, никто в замке не соблюдал воскресных дней по-христиански. После долгих настояний, Христине удалось получить позволения посетить маленькую церковь; но едва успела она постоять там на коленях несколько минут, как пришел за ней отец, и Христина стала его просить привести ее сюда когда-нибудь к обедне, – но отец отвечал уклончиво. Дело в том, что тогда в пещере жил пустынник светского звания, и в церкви служил только по большим праздникам монах из монастыря св. Руперта, находившегося по ту сторону горы; да кроме того, еще этого монаха подозревали в сочувствии Шлангенвальдам. Самое верное средство успеха для Христины было заставить Эрментруду пожелать также быть у обедни; смотря как Христина молится, и задавая ей некоторые вопросы, больная барышня начинала несколько яснее понимать религию. До сих пор, оба барона беспрекословно исполняли малейшее желание Эрментруды.
