Роковое наследство - Феваль Поль Анри (бесплатные онлайн книги читаем полные .txt) 📗
Ирен минуло десять лет. Она обучалась искусству вышивания.
Ренье недавно исполнилось пятнадцать. Он овладевал мастерством резьбы по дереву и самостоятельно занимался живописью.
Кроме того, Ренье полностью вел все домашнее хозяйство – от уборки до стряпни; последняя была, впрочем, незатейливой.
Он уже выглядел настоящим юношей. Торговки дровами со второго и третьего этажей называли его красавцем – и не без оснований. У него было нежное умное лицо, обрамленное черными локонами, густыми и мягкими, как шелк.
На свету черные кудри паренька отливали рыжиной, которой могла бы позавидовать любая из этих дам; впрочем, соседки находили, что прекрасная шевелюра делает очаровательное и доброе лицо Ренье еще привлекательнее.
Доброта Ренье и правда бросалась всем в глаза.
Мужья торговок поговаривали, что он глуп. Почему? Загадка.
Лучащееся добротой лицо отнюдь не приводит людей в восхищение. И это относится не только к торговцам древесиной. Доброта нередко очень мешает карьере.
Злой человек лучше защищен. Его не любят, но боятся.
Я говорю о чувствах, которые испытывают мужчины. Женщины судят иначе.
Неверно сказать, что они ненавидят агнцев, – они их съедают.
Когда Ренье распевал у себя в мансарде, соседки с нижних этажей все до единой распахивали окна. Юноша пел хорошо, его чистый голос так и брал за душу.
Однажды госпожа Пютифа, пухленькая подружка канатчика с третьего этажа, остановила Ренье на лестнице и спросила, сколько сейчас времени.
Но у Ренье не было часов.
Тогда госпожа Пютифа поинтересовалась, откуда он родом. Этого Ренье тоже не знал.
Он помнил, что маленьким мальчиком скитался по австрийской Италии с бродягами, которые лудили кастрюли и гадали на картах.
Он жил милостью Божьей в самом прямом смысле слова, занимаясь там и сям делами, столь же презренными, как и попрошайничество: работал носильщиком в Венеции, чистил сапоги в Милане, еще чем-то в этом роде перебивался в Неаполе – до тех пор, пока не повстречал госпожу Карпантье, прекрасное и несчастное создание с печатью смерти на челе. Такой Ренье и запомнил эту женщину...
Он сидел у ее смертного одра, качая на руках малютку Ирен. В тот день, когда Ренье и Винсент проводили вдвоем молодую мать к месту ее вечного упокоения, мальчик стал членом семьи Винсента Карпантье.
Понятно, ничего этого Ренье не рассказал охочей до бесед на лестнице госпоже Пютифа, и та, присоединившись к мнению противоположного пола, сочла Ренье болваном.
Но это не огорчило юношу.
Он просто не догадывался об этом, хотя и обладал весьма обширными для своего возраста познаниями.
Ирен утверждала, что ему известно все на свете.
Ренье был ее единственным наставником, он научил ее читать и писать. Где овладел этой премудростью он сам, неизвестно. На чердаке у него лежало несколько старых книг, но прекрасные истории, которые он рассказывал Ирен, имели иное происхождение.
Когда у девочки не ладилось с вышиванием, Ренье с легкостью выводил ее из затруднения. Пальцы у юноши были ловкими, как у феи.
Застав его с иголкой в руках, Винсент всякий раз подшучивал над ним.
Но если Винсенту надо было поднять что-нибудь тяжелое, он звал на помощь Ренье, которому по плечу была любая ноша.
В свои пятнадцать лет юноша обладал силой атлета.
В мастерской резчика по дереву Ренье не зарабатывал ни су, однако кое-какие деньги у него водились, и он любил дарить Ирен разные дамские безделушки. Одежда его отличалась опрятностью, и юноша носил свой костюм с врожденным изяществом.
Ирен обожала своего отца – и Ренье. Ренье же любил Ирен больше всего на свете.
Мы уже знаем со слов Винсента, в чем проявлялась эта любовь: Ренье заменил Ирен мать.
В то утро, возвратившись домой, Винсент Карпантье нашел свою дочь спящей. Белая кроватка девочки стояла в первой комнате, окно которой выходило на восток. Потому комнатку заливали сейчас лучи восходящего солнца.
В душе Винсента после смерти жены что-то надломилось. Никаких личных амбиций у него больше не было – так, по крайней мере, ему казалось. Если у него и возникали мысли о будущем, то относились они только к дочери.
Она улыбалась во сне, и личико ее было несказанно прекрасно. Краше ипредставить себе невозможно. Золотистые волосы, разметавшиеся по подушке, обрамляли ее ангельское чело.
Склонившись над кроватью, Винсент восхищался девочкой, отыскивая в лице Ирен черты, воскрешавшие образ ее покойной матери.
Трудно поверить, но любуясь дочерью, он в то же время думал о событиях минувшей ночи, уже наложивших неизгладимый отпечаток на его душу.
Напротив, образ улыбающегося во сне ребенка естественно влился в поток путаных мыслей, где смешались ежащийся от холода старик, загадочное путешествие, тайник, сооружавшийся для неизвестных целей, смутные страхи и туманные надежды, целиком захватившие ум Винсента.
Карпантье коснулся губами лба дочери и обронил фразу, столь же непонятную, как и весь ход его мыслей:
– Как знать, быть может, смерть ее матери была последней из наших бед?..
Винсент прошел во вторую, свою собственную комнату.
При виде своей побелевшей от штукатурки рабочей одежды, висевшей возле жалкой постели, он мрачно нахмурился.
– Ради Ирен я готов работать от зари до зари, – проговорил Винсент. – Стал бы я это делать для себя?
Он раздраженно скинул сюртук и швырнул его на спинку стула.
– Я устал! – подумал вслух Карпантье. – Стоит ли жить для того, чтобы вкушать такой горький хлеб? Напарники по работе косятся на меня с недоверием, поскольку чувствуют, что я не из их среды. Богатые меня презирают, бедные не принимают. Я отчаянно одинок.
Взгляд Винсента упал в тот угол комнаты, где узенькая лестница в четыре ступеньки вела к двери из плохо подогнанных еловых досок.
Под дверью Карпантье заметил узкую полоску света.
Винсент снова натянул на себя скинутый было сюртук.
– Ренье еще не лег! – прошептал архитектор. – Он изнуряет себя работой.
Винсент бесшумно пересек комнату и толкнул дверь, ведущую в клетушку под крышей, оконце которой выходило на задворки дома.
На крохотном чердаке едва умещались стол, стул и койка, но зато из окна открывался великолепный вид: справа поднимались амфитеатром Шайо и Пасси, прямо находились Булонский лес и Сен-Клу, слева, вдалеке, между веселыми рощами Бельвю и тенистыми склонами Кламара, виднелся Медон.
На столе, заваленном бумагами, среди которых поблескивала металлическая пластинка, слегка тронутая резцом, горела лампа.
Ренье работал над этой пластинкой, когда его сморил сон. Голова юноши склонилась на плечо.
Лампа ярко освещала лицо Ренье с мягкими, почти женскими чертами, но мужественным выражением. Как мы уже говорили, лицо Ренье поражало прежде всего своей добротой, но доброту излучал умный и открытый взгляд юноши.
Сейчас же, когда сомкнутые веки с длинными шелковистыми ресницами скрывали этот светлый взор, в изящных чертах юноши проступала решительность и энергичность.
Винсент стоял на пороге – собственно, стоять тут больше было негде – и разглядывал Ренье, будто никогда не видел его прежде. Бывают такие минуты, когда словно впервые открываешь для себя характер того, с кем прожил бок о бок долгие годы.
Давняя близость мешает читать по книге человеческого лица. Никто не знает своих собственных детей.
Увидев пластинку, на которую Ренье начал наносить гравировку, Винсент улыбнулся. Эту работу Ренье держал в секрете от всех, она позволяла ему покупать подарки Ирен и даже своему названому отцу. За резец юноша брался по ночам.
Взгляд Винсента скользнул по рисунку и книгам и остановился на лице спящего Ренье.
Ставшая уже навязчивой идея преследовала Карпантье и здесь.
Он думал о прошедшей ночи. Он говорил себе:
– Могу поклясться, что это был один и тот же голос... «Что везете?» «Спасибо...» Я отчетливо помню... Но может ли прекрасное лицо отрока до такой степени походить на лицо дряхлого старца?
