Сын графа Монте-Кристо - Лермин Александр (прочитать книгу .txt) 📗
Виконт не сводил глаз с портретов.
— О, дорогой мой отец! — прошептал он.— Только теперь я понимаю, насколько я бессилен и слаб… Я страшусь жизни, боюсь недостойным поступком унизить свое имя!…
Да, Монте-Кристо был прав: он сделал своего сына ученым, но не смог сделать из него философа. Сперо, дожив до двадцати двух лет, привык смотреть на все глазами отца, во всем полагаться на него, ждать от него решений.
И теперь, одинокий и лишенный опоры, он был похож на ребенка, покинутого матерью. Но вдруг, будто собрав всю свою энергию, Сперо решительно вскричал:
— Да, я буду жить! Я хочу этого! Меня не устрашит неизвестность!
Раздался звонок, возвещающий о прибытии гостя. Сперо вновь обратился к портретам своих родителей.
— О, милая матушка!— произнес он громко.— Дай мне твое нежное сердце, пыл твоих желаний и твою чистую, беззаветную любовь! А ты, отец, дай мне свою энергию и силу! Да буду я достоин вас обоих! — И опять скрыл портреты от посторонних глаз.
Вошел Кукушка, державший серебряный поднос, на котором лежала визитная карточка. Сперо взглянул на нее, и радостная улыбка озарила его лицо.
— Просите в столовую,— сказал он,— и подавайте завтрак!
3. Вперед
Сперо сошел в столовую, где его ждал гость. Это был молодой, высокий и хорошо сложенный человек лет двадцати пяти с открытым и веселым лицом.
Виконт протянул ему руку:
— Очень рад, что вы пришли, милый Гонтран. Не знаю, как мне благодарить вас…
— Вы слишком добры, виконт,— ответил гость, которого звали Гонтран де Собранн.
Гонтран был довольно известным живописцем.
Сперо, до сих пор не имевший друзей, горячо привязался к молодому художнику, и между ними установилась тесная дружба.
Вот как это случилось.
Гонтран написал картину, имевшую большой успех на выставке. Виконту она очень понравилась, и он послал к Собранну своего управляющего, поручив ему купить картину. Но художник наотрез отказался продавать ее.
Сперо, удивленный отказом, поехал к живописцу сам в надежде уговорить его.
— Виконт,— сказал ему де Собранн,— вы предлагаете мне двадцать тысяч франков за картину, которую я с трудом продал бы за пятьдесят луидоров, а между тем я ни вам и никому другому ее не отдам. Ваше внимание очень лестно мне, и потому я должен объясниться. С этой картиной связано у меня одно воспоминание, и потому я с ней никогда не расстанусь.
Сперо вопросительно взглянул на него.
— Не думайте, впрочем,— продолжал Гонтран,— что тут кроется какая-то драма. Ничуть не бывало. У меня была любовница, которую я горячо любил. Она страдала чахоткой. Мы часто гуляли с ней в Медонском лесу. Как-то раз до нашего слуха долетели странные, необычные звуки. Мы тихонько подошли… На лесной прогалине стояла молодая цыганка и играла на скрипке…
Никогда я не слыхал раньше подобной игры. Это были какие-то дикие, нестройные звуки, в которых слышался гнев и отзвук пережитого горя.
Долго стоял я в каком-то оцепенении… Как вдруг моя подруга склонилась ко мне на плечо, лишившись чувств. Я отнес ее домой.
Спустя неделю она окончательно ослабела и сказала мне: «Я бы хотела еще раз услышать игру той цыганки!»
Покинуть больную я не мог и поручил отыскать цыганку своим друзьям. Больная спрашивала каждое утро: «Нашли цыганку?» «Нет»,— отвечал я. Она слабо улыбалась: «Я хочу еще раз услышать ее, и до тех пор не умру!»
На четвертый день она внезапно приподнялась на постели и сказала: «Вот она! Я могу теперь спокойно умирать!»
За стеной нашего садика раздались тихие звуки — играла цыганка. Каким образом узнала больная— о том, что это пришла она?
«Позовите ее в комнату»,— сказала моя бедная подруга.
Я исполнил просьбу умирающей. Цыганка вошла и, не говоря ни слова, заиграла… тихо, чуть слышно…
Бедная моя Эме не сводила с нее глаз и ловила каждый звук. Вруг она привлекла меня к себе, обняла, крепко поцеловала и закрыла глаза. Она умерла.
В этот момент смолкла и музыка.
На этой картине, виконт, я изобразил образ цыганки, и поймите меня, что я не отдам ее ни за какие деньги.
Рассказ Гонтрана, переданный им просто, без всяких прикрас, произвел сильное впечатление на Сперо, но виконт в то время до мелочей подражал отцу и отчасти рисовался своей холодностью и невозмутимостью. Поэтому он сказал самым флегматичным тоном:
— Премиленькая история, сударь, и теперь я охотно дам вам пятьдесят тысяч.
Гонтран был поражен подобным бессердечием и повторил еще раз:
— Эту картину я вам ни за что не продам.
Сперо был тогда недоволен собой, сердился на других, на весь мир.
В какой-то момент, не поверив рассказу художника, он увидел в нем лишь уловку для того, чтобы подороже сбыть картину. Но вскоре понял свою ошибку и на третий день поехал к живописцу.
— Два дня назад я поступил крайне бестактно,— сказал он.— Прошу вас, простите меня.
Гонтран, обладавший добрым сердцем, охотно простил виконта: он ясно видел, что этот гордый юноша не более, чем взрослый ребенок, нуждающийся в опоре, в сочувствии, и полюбил его.
Молодые люди подружились. Гонтран не вызывал виконта на откровенность, зная, что со временем она явится сама собой…
— Мой отец уехал,— сказал Сперо, придвинув Гонт-рану стул и садясь сам.
Зуав подал завтрак.
— Что такое? Когда? — спросил де Собранн.
— Сегодня в ночь.
— Куда же он поехал?
— Не знаю. Он оставил мне коротенькое письмо. Вот и все.
Гонтран не выразил никакого удивления. В этой семье существовали свои порядки… Отец уехал, не простясь с сыном, а сын отнесся к этому вполне равнодушно.
— Итак,— сказал он,— теперь вы свободны и предоставлены самому себе!
— Разве прежде я был в чем-либо стеснен или ограничен? — с грустной улыбкой спросил Сперо.
— Конечно нет! Впрочем, не будем говорить об этом. Я приехал к вам с просьбой.
— Очень рад. Вы знаете, что я весь к вашим услугам.
— Еще одно слово, и вы предложите получить мне из вашей кассы миллиона два-три. Но дело не в том. Я знаю, что вы богаты, и очень богаты, но моя просьба совсем другого рода. Будьте любезны, окажите мне большую услугу.
— Говорите, я вас слушаю.
— Прокатитесь вместе со мной на омнибусе.
— Что такое?
— Не думайте, что я шучу, милый Сперо. Несмотря на ваши миллионы, на всю окружающую вас роскошь, вы несчастливы и вы… страдаете!
— Позвольте…
— Да, вы страдаете, потому что никогда не выходили за известные условные границы. Появление на империале омнибуса вы считаете чем-то неслыханным. Скажите откровенно, влезали вы туда когда-нибудь?
— Нет.
— Когда вы хотите отправиться из дому, что вы делаете? Звоните, и через минуту вам подают экипаж. В театре вас ждут в вашей ложе. В обществе все жмут вам руки: вы видите везде улыбки, точно отлитые на заказ, слышите везде одни и те же заученные фразы… И это вы называете жизнью?
— Почему? — перебил его Сперо,— почему вы раньше никогда не говорили со мной об этом?
— Потому, что я выжидал случая. Вы, миллионеры, совсем не знаете жизни, проходите мимо нее и… скучаете.
Сперо молчал. Ему было неприятно, что художник угадал истину.
— Вы говорили о какой-то услуге? — спросил он.
— Прежде всего, позвольте мне чокнуться с вами,— ответил Гонтран, налив два стакана хереса.
Виконт, во всем подражавший отцу, с детства не пил ничего, кроме воды.
В первый раз в жизни он отступил от своих правил и, чокнувшись с художником, выпил стакан вина.
— А теперь,— продолжал де Собранн,— я объясню вам, в чем дело. Во-первых, я должен сообщить одну новость, а во-вторых, я желаю кое-что у вас занять…
— Говорите, милый друг.
— Завтра я даю вечер и бал.
— Вы?
— Да, я.
— В вашей мастерской?
— Да.
— Но по какому случаю?
— Это целая история, но я изложу ее вам в двух словах. Когда я еще учился живописи в Риме, то находился под покровительством одного мецената, графа де Веллини. Теперь он приехал в Париж, и я хочу ввести его в наш кружок. В своей мастерской я устраиваю картинную галерею из произведений моих товарищей… И вот я хотел бы попросить вас, чтобы вы одолжили мне на этот вечер японскую материю и несколько турецких ковров, которых у вас так много.
