Последний часовой - Елисеева Ольга Игоревна (книги онлайн без регистрации полностью txt) 📗
Те Волконские, что остались по европейскую сторону Уральского хребта, с благоговением вспоминали этот случай. Те, что уехали, – осуждали бабушку. Кто был прав?
Мари не винила свекровь, но и не видела в ее поступке ничего патетического. Слишком много мелочной заботы о сиюминутных выгодах оставшихся детей было в обер-гофмейстерине. Поплакав, она смирилась и уже считала Сержа как бы не существующим – отрезанным ломтем, покойником в гражданском и семейном смысле слова. Его жена немного мешала, тем более что глупец сын завещал все состояние ребенку. Но вскоре она уедет и, глядишь, заберет ненасытного галчонка с собой. А если и оставит, то под опекой родни мужа, – значит, богатство не уйдет из рода.
– Боюсь, Мари, что ты жестоко обманываешься в своем поэтическом энтузиазме к этому человеку, – продолжал увещевать дочь Раевский. – Переступая черту, оно обращается в сумасшествие. Дай Бог, чтобы ты осталась в своем заблуждении, ибо опомниться уже на месте было бы большим несчастьем.
Все очень умно и рассудительно. Но вот беда – на ее плечах своя голова, и эта голова варит иначе, чем у отца. А вдруг она действительно любит? И кого?
– С другой стороны, девочка, ехать по любви к мужу почтенно. Если сердце жены влечет тебя к супругу, тогда никто не может тебе препятствовать в исполнении долга. Но, Машенька, если тебя пленили похвалы Волконских твоему геройству…
– Ах, оставьте, папа… Эти люди не питают ко мне даже дружбы.
– Если бы я знал, что ты едешь по любви, я бы понял все и благословил.
– Я еду по долгу.
– Нет и не может быть у женщины долга святее, чем долг перед ребенком!
Они опять возвращались к тому, с чего начали.
Однако нити их дальнейшей судьбы находились теперь в руках у государя. От него зависело утвердить духовную Сергея. Решить дело с опекой. Да и позволить самою поездку. Волконские хлопотали, как и прежде, выставляя Мари мученицей, уже решившейся навсегда покинуть мир. Вдохновившись романтической жертвой, Александра Федоровна заявила как-то вечером мужу:
– Если бы тебя сослали, я бы тоже за тобой поехала.
Никс был близок к тому, чтобы громыхнуть кулаком по столу. Но сдержался.
– Если бы победили эти, некого было бы ссылать, – отрезал он.
– Ах! Ты, как всегда, несносен!
В душе она знала: Николя прав. Его бы не пощадили. Как не пощадили бы и остальную семью – ее, детей. Но так сладко было испытывать противоестественное чувство дружбы к поверженным врагам – великодушно восхищаться благородством их жен, лить слезы над суровой участью страдальцев, воображать на ногах несчастных кандалы и… примерять все это к себе.
– Если ты не выбросишь подобные мысли из головы, я сюда больше не приду. – На словах государь был непреклонен. Но в душе…
– Кто-нибудь объяснит мне, в чем нужда этой бедной девочки? – потребовал он у Орлова после заседания Государственного совета. – Я хочу хоть раз спокойно пообедать дома, не слыша ее имени.
– Она просит разрешить ей ехать за мужем, – немедленно отозвался Алексей Федорович.
– Не запрещаю. Однако предостерегите ее на счет последствий.
– Осмелюсь доложить, есть отягчающие обстоятельства, – подал голос Бенкендорф. – Родня князя Сергея ведет недостойную игру. Если Мария Николаевна уедет с ребенком, то завещание отца потеряет силу – деньги останутся у них. Николай Николаевич со своей стороны настаивает, чтобы дочь ехала одна. Вот его письмо ко мне. – Генерал порылся в папке. – «Когда сын ее у меня, тогда она непременно воротится. Нужно сохранить ей причину для возвращения, ибо нынче она летит, как бабочка на огонь».
– Что же сама княгиня? – Николай потер лоб.
– Умоляет отдать опекунство Раевскому.
Император помолчал.
– Не вполне по традиции, кажется… Ну да ведь и нет закона, чтобы непременно опекали родные со стороны отца.
– Ошельмованного отца, – подсказал Орлов. – А Раевские себя не запятнали.
Николай посмотрел на него с гримасой полного недоверия.
– Как будто вы правы. Я подписываю духовную князя Сергея, а опекуном назначаю Николая Николаевича.
Проходя по залам Зимнего, Орлов заметил Софи Волконскую и сдержанно хмыкнул. Ему очень хотелось положить левую руку на сгиб правой, но он воздержался от неприличного жеста и только пробормотал сквозь зубы: «Хер вам!»
Вечером того же дня Мари получила письмо от императора.
«Княгиня! Я считаю себя обязанным еще раз предостеречь вас относительно дальней поездки. Впрочем, предоставляю вашему выбору поступить по велению сердца. Вы тронули меня проявлением преданности, какую нечасто встретишь. Благораположенный к вам Николай».
«Я страстно любил Отечество и желал его счастья с энтузиазмом, вот в двух словах моя вина. – Павел Иванович оторвал перо от бумаги, окинул взглядом камеру и, не найдя ничего утешительного, вернулся к письму. – Добрые родители, умоляю, умерьте огорчение. Я не смог составить ваше счастье, но у вас есть другие дети, которые, конечно, постараются исполнить свой долг».
Он дорого бы дал, чтобы мать, отец, милая сестра Софья и три брата смогли совершенно его забыть. Жить дальше, будто ничего не случилось. Но нет надежды на их жестокосердие. «Никогда ни один сын на земле не был так нежно любим своими родителями, – писала бедная госпожа Пестель. – Если бы в мире исполнялись все благословения, то ты стал бы счастливейшим из смертных». Каково теперь это вспоминать? «Вы наше единственное утешение, вы для нас все».
Был ли он плохим сыном? Положа руку на сердце, нет. Семья оставалась магнитом, притягивавшим, иногда помимо воли, его мысли и чувства. Когда отца, бывшего сибирского генерал-губернатора, подсидел Сперанский и после ревизии император с позором отставил от должности, Павел Иванович принял на себя все родительские долги. «Сделайте мне великую милость, – просил он стариков, – перепишите на меня ваши заемные письма. Тогда вас не будут более терзать и тревожить заимодавцы, а для меня это станет счастливейшим днем жизни». Мать с отцом смогли уехать из столицы и тихо жить в родном Васильково под Смоленском, где за ними числилось 149 душ.
Павел содержал братьев, помогал сестре. Но что же теперь? Родители немощны. То немногое число дней, которое им осталось, скрашено только надеждой на детей. А он сам сводит стариков в могилу, хотя охотно отдал бы за них жизнь.
Если отец не догадывался о тайных делах сына, то мать подозревала неладное. Они всегда были друзьями и обсуждали такие темы, о которых большинство людей даже не задумывается. Павел верил мучительно, рывками, насильно заставляя себя отыскивать свидетельства существования Бога. «Если нельзя доказать бытие Господа, то нельзя доказать и обратное, – писала ему мать. – Почему же я должна принимать то, что меня огорчает, гнетет и не дает поддержки, вместо того, что помогает душе встать на ноги в самых трудных обстоятельствах?»
Удивительная женщина! У нее достает самообладания скрашивать печальную жизнь мужа, в то время, как она сама пребывает в грустном уединении. Сколько твердости, сердечной бодрости, силы! Великий образец для подражания.
Что теперь? Выдержит ли мать известие о его гибели? А ведь она предупреждала: «Если среди молодых людей с горячими головами нашелся бы хоть один добросовестный, порядочный человек, не движимый личным честолюбием, он бы долго не остался в их кругу. Разум и вера сказали бы ему, что он не призван изменять лика империй, что он преступает пределы своих познаний. Он увидел бы мысленным взором ужасные последствия, которые вызовет один миг революционного исступления. Он открыл бы для себя простую истину: люди могут сделать много доброго и в том кругу, куда поставило их Провидение».
Павел наклонил голову, снова взял перо и приписал: «Милая матушка, мне следовало прислушаться к вашим советам и больше полагаться на Промысел. Вместо того чтобы участвовать в делах, не соответствующих обязанностям скромного положения, в которое поставил меня Бог. Не стремиться выйти из своего круга».
