И один в поле воин - Дольд-Михайлик Юрий Петрович (полные книги txt) 📗
Какой мертвенный свет отбрасывает этот голубой фонарь! Может быть, зажечь люстру и немного почитать, пока усталость возьмёт своё? Генрих приподнимается на локте, и взгляд его падает на огромную картину, висящую на противоположной стене. Протянутая к изголовью рука нажимает на выключатель, комнату заливает яркий свет. Теперь можно, даже не поднимаясь с кровати, хорошо разглядеть картину. На огромном полотне художник, вероятно, запечатлел один из эпизодов Варфоломеевской ночи. Большая каменная стена дома, на которой дрожат отблески невидимого глазу пожара. У самой стены, в луже крови, старик с перерезанным горлом. Его застывшие, остекленевшие глаза с мёртвым равнодушием взирают на Генриха. Возле старика стоит гигант с оголённой грудью. Левой рукой он схватил за косу молодую женщину, отвернув её голову назад, а правую, с большим окровавленным ножом, занёс над нею. Женщина прижимает к груди маленького голенького ребёнка, очевидно выхваченного прямо из тёплой постельки. В глазах матери ужас, мольба, нечеловеческое страдание. Она вся напряглась, старается повернуться к убийце боком, чтобы защитить ребёнка. В глазах палача огонь фанатизма, звериной жестокости.
Генрих долго не может оторвать взгляда от картины. Ему вдруг кажется, что все фигуры на полотне оживают. Дрожат руки женщины, защищающей ребёнка, заносит нож убийца… Нет, это не нож, а штык от винтовки — длинный, острый, окровавленный. И на убийце генеральский эсэсовский мундир. И лицо… лицо… аккуратно прилизанные волосы, подстриженные усики… Так ведь это же Бертгольд!
Немедленно снять картину! Так недалеко и до галлюцинаций. Генрих вскакивает на ноги и нечаянно опрокидывает графин с водой.
— Что случилось, герр обер-лейтенант? — спрашивает полуодетый Курт, вбегая в спальню.
— Хотел погасить свет и задел графин. Убери осколки и сними эту картину, она меня раздражает.
Когда Курт ушёл, Генрих снова улёгся в кровать. Теперь он испытывает жгучий стыд. Так распустить нервы! А ведь железные нервы — это его главное оружие, можно сказать, единственное оружие! И это после всех обещаний, которые он давал себе в Париже… Ну, не думай ни о чём, засни, не упрекай себя! Вот так: спокойно, удобно вытянуться на кровати, теперь вздохнуть… выдохнуть… ещё раз… ещё… до тех пор, пока дыхание не станет совсем ровным… И считать, один, два, три, четыре… Через полчаса Генрих заснул и проснулся лишь в десять утра.
— Курт, почему ты меня не разбудил? — набросился он на денщика.
— Вы так крепко спали, герр обер-лейтенант… Генрих бросился к телефону
— «Жених»?.. Я сегодня неважно себя чувствую и немного опоздаю. Если меня спросит «дядя», придумай что-нибудь. Прекрасно! Тогда я зайду по одному делу к «монаху», а оттуда прямо к тебе. После завтрака, когда Генрих уже собирался уходить, вошла горничная.
— Разрешите убрать посуду, мсье офицер? — почему-то по-французски спросила она.
— Пожалуйста, но в дальнейшем такие вопросы решайте с ним, — Генрих кивнул на Курта. Горничная стрельнула взглядом в сторону денщика. Курт покраснел.
От замка до городка Генрих решил пройтись пешком, чтобы лучше продумать линию поведения с Миллером. Лютц сказал правду, что-то чересчур загордился начальник службы СС, получив благодарность от Бертгольда. Думает, что может теперь обойтись без фон Гольдринга? Надо дать ему понять, что это не так! Бросить невзначай какой-нибудь намёк, властно, как и подобает зятю высокопоставленной особы. Такой трус, как Миллер, тотчас испугается.
Случай проявить характер представился сразу, как только Гольдринг подошёл к службе СС, разместившейся в отдельном доме, неподалёку от штаба.
— Как пройти в кабинет вашего начальника? — спросил Генрих часового с автоматом в руках.
— Второй этаж, — небрежно бросил тот, даже не взглянув на обер-лейтенанта.
— Как ты, мерзавец, разговариваешь с офицером? — одёрнул часового Генрих. Гестаповцы, курившие в стороне, с любопытством повернули головы.
— Разговариваю, как положено! — дерзко ответил часовой, и глаза его насмешливо блеснули.
— Ах, вот как! Ротенфюрер! — зло окликнул Генрих унтер-офицера, стоявшего среди курильщиков. Унтер-офицер шагнул вперёд и вытянулся.
— Сию же минуту передайте герру Миллеру, что барон фон Гольдринг просит его немедленно выйти!
Ротенфюрер скрылся за дверью. Не прошло и минуты, как на крыльце появился Миллер. Вид у него был встревоженный.
— Что случилось?
— Именно об этом я и хотел спросить вас! Как могло произойти, что у ваших дверей несут службу не солдаты, а хамы, которые позволяют себе оскорблять офицера?
Глаза Миллера сузились, как у кошки. Он шагнул к солдату и наотмашь ударил его с такой силой, что тот пошатнулся.
— Немедленно сменить этого остолопа и отправить в карцер! Я сам потом поговорю с ним и научу вежливости!
Подхватив Генриха под руку, Миллер повёл его на второй этаж, извиняясь на ходу.
— Отец не напрасно намекнул мне во время нашей дорожной встречи, что он немного поспешил, выразив вам благодарность, — холодно прервал его Генрих, — Если уж в службе СС солдаты начинают забывать о своих обязанностях…
— Барон, ещё раз простите, уверяю вас — это единичный случай! Неужели нашу дружбу, такую искреннюю и проверенную, может испортить один идиот, которого я проучу…— Миллер сжал кулаки, и Генрих понял, что действительно нагнал на него страху.
— Ну, ладно, будем считать инцидент исчерпанным! — снисходительно бросил Генрих.
Они вошли в комнату, служившую Миллеру приёмной. Здесь, кроме Кубиса и гестаповца-фельдфебеля, находился ещё какой-то человек в штатском. По тому, как он свободно держался, Генрих понял, что это не арестованный. Быстрый, пытливый взгляд тотчас же отметил характернейшие особенности лица. Особенно брови — необычайно широкие и густые, они так низко нависали над глазницами, что глаз почти не было видно.
— Проводите его через двор в боковую калитку! — приказал Кубис фельдфебелю и бросился навстречу Генриху.
— Барон, рад вас приветствовать в нашем храме справедливости и возмездия! — воскликнул он своим обычным шутовским тоном.
— Вы обещали молиться обо мне денно и нощно, но, надеюсь, не в этом храме?
— Нет, в этом храме мы служим другие мессы! — цинично рассмеялся Кубис. — И я скорее выступаю в роли демона-искусителя… Но, шутки шутками, а сердце моё замирает от беспокойства. Вы принесли?
— Как и обещал — одну ампулу.
— Грациа, синьоре! — картинно поклонившись, Кубис вышел, а Генрих направился в кабинет Миллера.
— Знаете, Ганс, я вчера долго думал о приказе генерал-фельдмаршала Кессельринга, с которым ознакомился. Боюсь, что работы у вас теперь прибавится, — начал Генрих, опустившись в кресло напротив Миллера.
— Приказ немного развяжет мне руки — отпадает необходимость церемониться с этими животными, именуемыми местным населением. Я уверен, что каждый из них, если не партизан, так помогает партизанам. Вы можете себе представить, на следующий день после нашего приезда сюда обстреляли мою машину и убили шофёра!
— И какие меры вы приняли?
— Для большой операции у нас ещё маловато сил. Но скоро они будут и мы с вами, Генрих, устроим отличную охоту на этих макаронников. А пока главное внимание я сосредоточил на вербовке агентуры среди местного населения. «Очевидно, густобровый и есть один из „агентов“, — подумал Генрих.
— Но я просил вас зайти ко мне по совершенно другому делу. Вам ничего не говорил генерал?
— Нет.
— Так я и знал! А обещал мне подумать и посоветоваться с вами. Ему, конечно, безразлично, что я не сплю ночами из-за хлопот, свалившихся на меня!
— И вы хотите использовать меня в качестве снотворного?
— Не смейтесь, Генрих, мне, право, не до шуток. Дело в том, что я, ссылаясь на наши с вами разговоры, поставил перед генералом вопрос о вашем переходе к нам. Мне совершенно необходима ваша помощь!
— Начали разговор с генералом, не спросив меня?
— Я не мог ждать, на меня, кроме обычных моих обязанностей, взвалили ещё одну, и, может быть, самую трудную: внешнюю охрану какого-то очень важного объекта, о котором я абсолютно ничего не знаю. У Миллера был такой озабоченный вид, что Генрих невольно улыбнулся.
