Византия сражается - Муркок Майкл Джон (читать книги онлайн бесплатно без сокращение бесплатно .TXT) 📗
Вот каковы были наши благородные красные воины! Большинство из них не могли даже прочесть григорьевских прокламаций. Тех, кто умел читать, ничего не интересовало из-за выпитой водки, они не могли сосредоточиться на словах. И все же многие оставались истинными казаками, сражавшимися за свободы, уничтоженные декретами дюжины никчемных царей. В тридцатых они вызывали ужас у самого Сталина. Он расформировал все казачьи отряды. В сороковых эти отряды были восстановлены, и их прежнюю славу вспомнили вновь, чтобы поднять боевой дух для борьбы с немцами. Многие немедля перешли на сторону Германии и продолжали бороться за свои идеалы. Сталин разгневался. Он отдал приказ расстрелять всех вернувшихся казаков как предателей. Не имело значения, были ли они военнопленными, партизанами или сражались на стороне Оси [133]. Либеральные англичане и добродушные американцы погрузили их в поезда и на корабли и отправили на страшную и постыдную смерть. Немногим удалось бежать. Некоторые остались в Канаде, где погода и земля, а может, и «Макдоналдс» с «Кэмпбеллом», пришлись им по вкусу. Они сбежали, но утратили русские души; они лишились духовного мира, необходимого для русских и тягостного для американцев. Некоторые, оставшись в России, продают свои души по ночам, танцуя и распевая песни для туристов. Даже партизаны Григорьева пили не для того, чтобы утратить сознание, а чтобы обрести души; чтобы найти Бога и получить подтверждение, что все, сделанное ими, было правильно. Увы, нет. И Бог не сказал им, что все сделано верно. И потому они продолжали пить. Тогда я нервничал, глядя на них. Сейчас, оглядываясь назад, чувствую жалость.
Мы вошли в палатку, где стояли две походных кровати. Ермилов поскреб щеку и нахмурился:
– Нам придется найти для вас тюфяк.
– Вы не один живете в этой палатке?
– С моим другом Гришенко.
Теперь мне придется спать рядом с Ермиловым и его господином, стать рабом раба. Ермилов открыл патронный ящик. Он не был заперт. Кто угодно мог украсть то, что там лежало. Мой спутник вынул бутылку хорошей водки: эту этикетку я запомнил еще в Одессе. Я принял его предложение и сделал большой глоток прямо из горла. Алкоголь согревает и стирает воспоминания. Кокаин приносит холод и ясность ума. Я нуждался в алкоголе. Ермилов приказал мне подождать в палатке, закрыл за собой вход, но я мог следить за ним через неплотно сходящиеся края полога. Он зашагал обратно к железнодорожной станции, смеясь и шутя с солдатами, походка его изменилась; я заподозрил, что вежливость Ермилова могла оказаться просто маской. Я сел на одну из кроватей и попытался разобраться в происходящем. Но мне это не удавалось. Меня захватили в плен казаки. Я остался в живых только потому, что Гришенко решил использовать меня для повышения своего престижа, а Ермилову нужна была аудитория для его сентиментальных бредней. Меня в любой момент могли пристрелить. Меня могли пытать. Я выпил еще водки и рассмеяться. Это стало проверкой моего остроумия. Я надеялся, что выпивка поможет мне крепко уснуть; завтра я мог прибегнуть к кокаину. Я решил следовать за Ермиловым. Пока не окажусь в безопасности – буду таким же надежным партизаном, как и мой спутник. Я смогу пробиться наверх, но не так, как собирался пробиться Ермилов, а с помощью интеллекта. Я стану незаменимым для этих дикарей. Я вспоминал истории Конан Дойла и Хаггарда, в которых белые мужчины попадали к аборигенам и ставили их в тупик простыми научными опытами. Я буду равняться не на Гришенко и даже не на Григорьева, а на «Затерянный мир» и «Копи царя Соломона».
Ермилов вернулся и отобрал у меня водку.
– Еле нашел этот хлам, выторговал у женщины за три бутылки. – Он отступил в сторону, когда двое грязных партизан, бороды которых были покрыты инеем и замерзшей слюной, бросили на пол соломенный матрац и одеяло. Сверху кинули рваное пальто, папаху, пару неудобных с виду ботинок и какие-то изъеденные молью меховые рукавицы. – Очень дорого. – Ермилов заткнул пробкой бутылку. – Надевайте.
– Но мое пальто…
– Мы, казаки, не очень хорошо относимся к людям, которые слишком горды для того, чтобы одеваться как все.
Он говорил беззаботно, почти весело, но сопровождал слова такими красноречивыми жестами, что я предпочел последовать его совету. Мое прекрасное пальто было снято; взамен я надел принесенное тряпье. Вши уже ползали по моему телу. Поношенные ботинки были слишком велики, и я мог их надеть поверх своих башмаков. Я почти тотчас же согрелся. «Отрастите бороду, если можете», – сказал Ермилов. Меня это оскорбило. Я пытался отрастить бороду. В результате стал похож на больного спаниеля. Прошло еще два-три года, прежде чем борода начала расти как следует. К тому времени, конечно, бороды вышли из моды, поскольку их носили люди старшего поколения, доказавшие свою никчемность, развязав войну. Маленькие усики я отрастил к 1925 году.
Ермилов отступил назад и внимательно осмотрел меня.
– Носите шапку повыше и чуть набок. – Он сам поправил мой головной убор. – Разве вам не знакомо выражение «Берегитесь мужчин, которые прячут под шапкой глаза»? Если шапка сдвинута вверх – вы храбрый, русский, настоящий казак, не нуждающийся ни в чьей защите. Говорите, ваш отец был запорожцем. Разве он вас этому не научил?
– Он мертв. – Как все теперь переменилось. Теперь мне шло на пользу то, что до сих пор я считал своим позором. – Он был эсером. Убийцей. Его застрелили в тысяча девятьсот шестом из-за участия в восстании.
Ермилов был доволен.
– Вы и впрямь такой, как говорите! Вы – загадка, юный майор. Гениальный мальчик, убежденный социалист, наполовину запорожский казак. А кто ваша мать?
– Ее семья из Польши.
Это было важной информацией. Ермилов кивнул, но промолчал. Я снова сел на край кровати. Он откупорил бутылку.
– Сделайте на сей раз небольшой глоток. Я берегу такую хорошую водку.
– Вам не стоило оставлять ее здесь. Бутылку могли украсть.
– Казаки не крадут друг у друга. – Ермилов был преувеличенно серьезен. – Запорожцы блюдут свою честь. – Он расстегнул пальто и протер шею какой-то тряпкой. – Вы посмели бы украсть у одного из них?
– Я не вор.
– Все мы не воры. Мы фуражиры, прежде всего в гетто. Мы присваиваем имущество, особенно если имеем дело с неохраняемыми поездами.
– Меня учили помнить о казачьей чести. Вам не стоит напоминать мне об этике истинных запорожцев и не стоит насмехаться над ней. Те люди снаружи – просто отбросы.
– Казачьи войска начинались с таких отбросов. Когда Москве понадобилась их помощь в борьбе с татарами, русские превратили их в изысканных романтических героев. То же самое происходит сегодня с трапперами и ковбоями в Америке.
Это звучало просто смешно. Но мне лучше было промолчать. Ермилов вынул один из своих черных с серебром кремниевых пистолетов и осмотрел ствол.
– Они бесполезны, если вы попытаетесь обращаться с ними как с современным огнестрельным оружием. Логически рассуждая, из них нельзя ни в кого попасть. Именно поэтому они мои. Кто-то может управляться с привередливыми лошадьми, а я – с этими пистолетами. Они – символ моего выживания!
Меня это не впечатлило. Позднее Париж и Берлин стали напоминать арсеналы девятнадцатого столетия. Каждый атаман продавал свою добычу под видом семейных реликвий.
Полог палатки распахнулся. Вошел Гришенко. Его сопровождала грубоватая с виду девица. Он ничего не сказал, но Ермилов застегнул пальто и сделал мне знак рукой. Мы удалились. Гришенко засмеялся и что-то сказал девице по-украински. В ответ раздалось ужасное хихиканье. Я не ожидал услышать подобное от такой опытной шлюхи.
Ермилов посмотрел на небо. Оно было серым, как снег. Он чертыхнулся:
– Я оставил водку. Гришенко может выпить сколько угодно.
– Я думал, что казаки никогда не крадут друг у друга.
Ермилов зашагал вперед. Он снова превратился в бандита.
– Гришенко – мой друг. Все, что есть у меня, принадлежит ему, – резко ответил он.
