Вторжение в рай - Ратерфорд Алекс (читаем книги бесплатно TXT) 📗
Оглянувшись, он увидел жреца, спешившего к ним с быстротой, какой трудно было ожидать от древнего старца. Лицо его было искажено гневом: он кричал, размахивал руками и своим корявым посохом.
Двое телохранителей Бабура развернули коней и преградили старику путь, не подпуская его слишком близко к правителю.
Тот подозвал Барласа.
— Что ему нужно?
— Он проклинает тебя, повелитель.
— За подобную непочтительность я могу приказать выпороть его, невзирая на возраст.
— Тут все не так просто, повелитель. Он говорит, что для индусов корова — священное животное, которое свободно гуляет, где ему вздумается, и никто не смеет причинять ей вреда. Он подумал, что ты хочешь убить корову и насмерть перепугался.
Бабур воззрился на старика с высоты седла, а потом промолвил:
— Отпустить его. Скажи ему, что я просто не знал здешних обычаев. Пусть знает, что у меня нет намерения оскорблять его веру.
Когда старик выслушал перевод Барласа, черты его разгладились. Тем временем корова, которой надоело валяться на дороге, лениво поднялась на ноги и побрела в тень ближайшего дерева.
Войско Бабура продолжило свой путь по его новым владениям.
Спустя четыре дня Бабур и его воинство достигли Дели, где не встретили ни малейшего сопротивления. По своим размерам и количеству населения то был величайший город, когда-либо виденный Бабуром. Правда, ему явно недоставало изысканности Самарканда или Герата, но и здесь имелись строения и комплексы, радовавшие своей красотой. Он осмотрел огромные, возведенные из песчаника мечети, дворцы с причудливыми арками и украшенную богатой резьбой, сужающуюся кверху башню Кутб-Минар, имевшую более восьмидесяти локтей в высоту, возведенную столетия назад с неизвестными целями.
Усыпальницы правителей с их куполами и колоннадами не уступали роскошью дворцам, и Бабур с усмешкой подумал, что султаны Дели желали и после смерти быть окруженными не меньшим великолепием, чем при жизни. Ну, что ж, теперь им остались лишь кладбищенские палаты.
Бабур не терял зря времени — в ближайшую же пятницу в мечети была прочитана хутба, провозглашающая его владыкой Дели, и уж конечно, он не стал медлить с инспекцией султанской сокровищницы. Золота, жемчугов и драгоценных камней там было более чем достаточно, чтобы оправдать поход. Однако представший перед Бабуром бывший управитель Ибрагима добровольно признался, что главная султанская сокровищница, как Бабур и думал, находится не здесь, а в Агре. Правильно он сделал, что отправил туда Хумаюна.
Распорядившись произвести опись сокровищ и назначив одного из своих командиров новым наместником Дели, Бабур двинулся с войском на юго-восток, вдоль русла реки Джамны, чтобы соединиться с Хумаюном в Агре.
Стоял такой зной, что Бабур дивился, как вообще что-то живое может шевелиться, однако чем дальше продвигалось войско, тем больше людей начинало попадаться им на пути. А довольно скоро местные жители стали привычным зрелищем: они выходили на поля и дороги, и провожали взглядами проходящее воинство с любопытством, но без особого страха. Бабур установил в своем войске железную дисциплину, и его новые подданные, видимо, уже усвоили, что обижать и грабить их никто не собирается.
Большинство местных мужчин обходились одними набедренными повязками, а вот женщины были обернуты в цветастые ткани, покрывавшие и их головы. На лбах у них красовались красные метки, многие носили в носу золотые кольца. Всякий раз, когда колонна проходила через какое-нибудь селение, наполненное едким запахом пропеченного солнцем навоза, туземцы высыпали навстречу, предлагая на продажу зерно, фрукты и овощи.
Но время шло, и эта бескрайняя, плоская, высушенная безжалостным солнцем равнина, так же, как и однообразный вид населения, стали утомлять Бабура. Ему казалось, что здесь не хватает настоящей жизни. После изнуряющей дневной жары ночи почти не приносили облегчения, ибо к духоте добавлялся еще и писк вездесущих москитов, а все попытки слуг привнести прохладу в его, рассчитанный на куда более холодный климат, шатер, почти не давали результата. Не приносила облегчения и близость Джамны: вид потрескавшейся грязи ее зловонных берегов заставлял его с тоской вспоминать о быстрых, прохладных реках, что протекали в его родной земле, севернее Инда.
На шестой вечер пути колонну догнал гонец, доставивший дар из Кабула. В обитом металлом деревянном ящике, куда в начале пути, видимо, был добавлен лед, он обнаружил дыни, посланные Ханзадой, знающей, как он любит эти фрукты.
Когда Бабур, оставшись в шатре один, отрезал себе кусок и впился зубами в сочную мякоть, к глазам его вдруг подступили слезы: он ощутил себя одиноким изгнанником. Ханзада, действуя из лучших побуждений, хотела доставить ему удовольствие, но невольно причинила боль.
Взяв перо и чернила, Бабур достал свой дневник, к которому в последние месяцы почти не обращался, и начал писать:
«В Индостане мало очарования. Здешний люд непривлекателен с виду… Здесь не сыскать хороших коней, собак, мяса, винограда, ароматных дынь и других вкусных фруктов. Льда здесь нет и в помине, холодной воды не сыщешь, так же как и отменной снеди на здешних базарах. Бань здесь нет, точно так же, как и медресе. За исключением рек, текущих, по большей части в ущельях и лощинах, здесь ни в поселениях, ни в садах, не увидишь проточной воды…»
Он прервался и задумался. Что бы сказал на это Бабури, столько сделавший для завоевания Индостана? То, что он сейчас пишет, похоже на какую-то слезливую жалобу, а чего тот терпеть не мог, так это жалости к себе и всяческого нытья. Он наверняка сказал бы Бабуру, что тому выпал невероятный шанс, и он просто не имеет права пренебречь всем этим. Другое дело, что будь друг сейчас с ним рядом, он, возможно, и чувствовал бы себя иначе.
Запустив руку за пазуху туники, Бабур извлек мягкий кожаный мешочек, в котором хранился Кох-и-Нур, Гора Света. Алмаз светился даже в сумраке шатра, и этот могущественный символ его новых владений облегчил Бабуру душу, влив в него обновленную энергию. Сейчас не время для сожалений. Если Индостан пока и не такая страна, какой ему хотелось бы править, значит, он и его сыновья должны превратить его в край мечты. Их долг создать такую державу, о которой люди веками будут говорить с благоговейным восторгом.
Он открыл чистую страницу дневника и начал писать снова:
«С первого же года своего воцарения в Кабуле я жаждал овладеть Индостаном. И вот, в силу великой милости Аллаха, я победил могущественного противника, султана Ибрагима, и завоевал для себя и своих потомков новую державу…»
Ненадолго задумавшись, он добавил:
«Индостан хорош уже тем, что это огромная страна, изобильная золотом и иными сокровищами…
Да, человек может добиться здесь очень многого, была бы на то его воля…»
По мере дальнейшего продвижения на юг настроение Бабура стало улучшаться. Он стал замечать, что земля здесь не так пустынна и бесплодна, как казалось поначалу. Несмотря на зной и жаркие ветра, здесь расцветали дивные цветы, такие, например, как чудесный красный гудхал, с лепестками даже более насыщенного оттенка, чем гранат, с тонким, изысканным ароматом.
Вместе с новообретенным оптимизмом пришла и мысль, что если он хочет по-настоящему утвердиться в новых владениях, ему следует попытаться лучше понять эту страну и разобраться в ее обычаях. С помощью Барласа, служившего переводчиком, он стал вступать в разговоры с попадавшимися по дороге людьми, расспрашивая крестьян, торговцев и мастеровых обо всем, что привлекало его внимание. Однажды он заметил мужчину в пурпурном тюрбане, бившего колотушкой по большому, как поднос, латунному диску, подвешенному над резервуаром с водой. Как оказалось, это был гхарийяли, хранитель времени. На родине Бабура сутки делились на двадцать четыре часа, а каждый час на шестьдесят минут, но как оказалось здесь, в Индостане, его новые подданные делят день и ночь на шестьдесят частей — гхари, равных, по его счету, двадцати четырем минутам. При этом как ночь, так и день делились на четыре «стражи», или пахар. Гхарийяли отмеряли прохождение каждого пахара, опуская в воду особую емкость с отверстием в днище, на заполнение которого уходил ровно гхари. По прохождении первого гхари хранитель времени ударял в свой гонг один раз, по прохождении второго — дважды, а истечение «стражи» отмечалось частой дробью.
