Харбинский экспресс - Орлов Андрей Юрьевич (читать книги txt) 📗
И так от этой мысли сделалось на душе скверно — хоть назад поворачивай.
Но в эту самую пору из-за угла вывернулись двое заросших мужичков в солдатском. Расхристанные, но при оружии, вели они третьего, совсем молоденького. По всему, троица была мертвецки пьяна. Старшие покуда держались на ногах, а младший совсем обессилел: шел, глаз не раскрывая, и выписывал ногами, обутыми в ярко-желтые кожаные ботинки (несомненно американского производства), такие вензеля, будто они у него были на шарнирах и могли гнуться произвольно в любую сторону.
Столкнулись, можно сказать, нос к носу.
— Эй, кавалерия! — заорал один. — Кого споймали?
Момент получился щекотливый. Прямо сказать — опасный. И ведь разглядели, что карабины кавалерийские! Даром что пьяные.
Симанович остановился и словно стал меньше ростом. Вахмистр в замешательстве оглянулся назад: Павел Романович увидел его чудные, белесые, совершенно оловянные глаза.
Ротмистр выплюнул цигарку:
— Абрашку ведем. Не видишь?
— Ого! Да энто ж наш хотограф! И куды вы его?
— Куды-куды. На кудыкину гору, — ровно ответил Агранцев. — Комиссаров приказ, не твоего ума дело. Проваливай.
Расчет был на властность в голосе и авторитет комиссара, товарища Логова-Логуса.
Однако не получилось.
— Но-но, не задирайся! — закричал второй. — Мы ж вятские, ребята хватские! Чё вынырнул-то, подкопытник? Или леща плескануть?!
И шагнул вперед, сжав кулачищи — изрядного, надо признать, калибра.
Его товарищ, видя такой расклад, сбросил с плеча руку сомлевшего коммунара и тонко крикнул:
— И мы — Воронеж-хрен-догонишь! Раз догонишь, два возьмешь! Ну держись, кавалерия!
По всему, кровопролития было не избежать. И, вернее всего, с самыми печальными для «конвойной» команды последствиями.
Но тут, лишенный опоры, младший коммунар постоял-постоял, а после мягко осел наземь. Это движение неким не вполне ясным образом привело его в соответствие с окружающей действительностью: глядя снизу вверх удивительно чистыми, прямо-таки лучезарными глазами, он вдруг сказал почти трезво:
— Ой, Симанович! Живой! Ну надо же! А кто это с вами?
И тут Павел Романович узнал этого парня. Молодой, розовощекий, синеглазый, с белыми кудрями из-под рабочего картуза — ну конечно же, Лель! Тот самый. Только румянца поменьше, да кудри сбились и потускнели.
— Мое почтение… — пробормотал Симанович. — Таки вот, заарестовали меня. Однако ж спешу доложить, недоразуменьице вышло…
— А-а… — протянул Лель. — Это бывает. Пойдем-кось вместе до товарища комиссара.
— Со всей моей радостью. — Фотограф засуетился и даже руками взмахнул (хорошо, ротмистр дело знал и узлы затянул на совесть, так что веревки выдержали). — Прошу учесть: в моем лице вы имеете человека, прикипевшего всей душой к новой власти. Новая власть дала мне буквально все! Вы не еврей, вы не можете этого знать. А теперь вышла ошибка, да ведь комиссар не даст пропасть бедному Симановичу…
— Ты, это, погоди… — пробормотал синеглазый Лель. — Чего-то я нынче усталый… Ничё, сейчас встану. Нут-ко, подсобите…
Его поставили на ноги, причем помогать принялись обе стороны. И как-то так вышло, что конфликт сам собою развеялся, и далее пошли уже вместе.
— Вы, верно, к нам недавно пристали? — спросил один из солдат. — Откудова?
— Из второго взвода, — кратко сообщил Агранцев.
— Из второ-ого?! — почему-то изумился солдат. — Во, значит, как… А куды ж коней подевал, кавалерия? Или того? — Он выразительно щелкнул себя по горлу.
На это ни ротмистр, ни Дохтуров ответить не успели, потому что второй, до сих пор молчавший, сказал вдруг, оборотившись к Агранцеву:
— Да ведь ты не солдат. Даром что рожа черная… По всему — офицер. Уж я-то навидался вашего брата!..
Ротмистр нисколько не смутился. Пожал плечами, сказал:
— Я и есть офицер. Из волонтеров. На германской в прапорщики произвели.
— А как же ты в партизанах?
— Обыкновенно. Лечился тут по ранению, а обратно на фронт не поехал. Обосновался в Харбине, да только и там теперь мобилизация началась — адмирал Колчак всех под ружье ставит. Вот и подался в леса.
Солдат презрительно сплюнул.
— Не очень-то складно у тебя получается. Брешешь, поди.
— А ты и сам на окопника не слишком похож, — сказал Агранцев. — Ишь, рожу наел. Гладкая, сытая. И страха-то Божьего в глазах не видать. Я так думаю, отсиделся где-нибудь в конвойной команде, а войну только на афишках и видал.
От этих слов у солдата кровью налилась шея. Видимо, угодил Агранцев в самую точку.
Солдат сверкнул глазом, глянул на Павла Романовича. По всему — тоже хотел опасения либо упреки высказать.
Но Дохтуров его упредил:
— Я — врач. Доктор.
— Ври больше!
Тут уж пришла пора Павлу Романовичу удивиться.
— Глупости. К чему мне врать? А вот ты мне лучше скажи: голова-то часто болит?
— Голова?.. — непонимающе переспросил солдат. — Ну, болит… напохмелок…
— А когда трезвый?
— Бывает, что и на трезвяк допекает.
— Это от многокровия, — заключил Павел Романович. — Вон, лицо-то — впору прикуривать. Придем, кровь тебе отворю.
— Для какой такой надобности?!
— Чтоб удар не хватил. По-вашему — кондрашка. Апоплексия. От лишней крови бывает. Так что отворять непременно. А еще есть трава, называется сушеницей. Я тебе ее покажу. Будешь делать взвар и пить каждый день. Через месяц забудешь о своей головной боли.
Солдат посмотрел на Павла Романовича удивленно и даже немного испуганно и ничего не ответил. Замолчал, да и бочком-бочком отодвинулся в сторону.
У Дохтурова была некоторая надежда, что попутчики по дороге отстанут. Но вышло иначе. Лель со своими спутниками сперва рядом вышагивали, а потом даже и обогнали. И здесь уж ничего поделать было нельзя — не бежать же бегом, в самом-то деле. Хороши будут конвоиры!
Миновали почти всю улицу, и уже в самом конце Лель со своими присными свернули в палисад, к большому нарядному дому — темно-красному, с белыми наличниками. Симанович, по всему, тоже сюда нацеливался. Повернул в калитку без размышлений.
Когда ступили на крыльцо да распахнули дверь, Павлу Романовичу стало не по себе: в сенях расположились двое стрелков из «парижского» батальона. Сидели небрежно, винтовки у стены составлены, зато у каждого револьвер — не в кобуре, под рукой. И глаза — волчьи.
Задерживать гостей они не стали. Кивнули, а один сказал коротко:
— Привели? Ну, проходьте.
И все. Словно давно поджидали.
Дохтуров с ротмистром молча переглянулись. Без слов было ясно: попались.
Зашли в горницу. В красном углу празднично возвышался накрытый кумачовой скатертью стол, за которым расположились двое — Лель и памятный еще по прошлой таежной встрече комиссар Логус. У окна стояла Авдотья, поигрывала концами платка. А сбоку, возле двери, устроились недавние провожатые. Тот, которому Дохтуров обещал отворить кровь, что-то шепнул своему товарищу, и оба покатились со смеху.
В общем, скверно.
— Ну, служивые, заходите. Не стесняйтесь, — весело сказал комиссар и даже привстал навстречу. — Кого это вы привели?
— Зотий Матвеевич, это фотограф, — пояснил Лель. — Я ж говорил.
— Да вижу, — весело сказал Логус. — Столь примечательную личность не узнать трудно. Здравствуйте, господин Симанович. Сами, значит, вернулись. Да еще не один. Похвально. И с кем же вы к нам пожаловали?
На фотографа было жалко смотреть.
— Не слышу ответа, — сказал комиссар. — Что это за господа с вами? Откуда и какого роду занятий?
Тут Симанович замычал, закрутил головой и подсеченным снопом повалился на пол.
— Но-но! — прикрикнул комиссар. — Не в театре! Признавайся: для какой такой цели незнакомых привел?!
— Отомстить он надумал, — сказала молчавшая до сих пор Авдотья. — Ты ж его выпороть велел. Вот он и вызверился.
— Ну и что, что выпорол? Для его ж пользы. Так сказать, профилактически. Дабы разбирал впредь, кого и каким манером снимать на свой фотографический аппарат.
