Сын шевалье - Зевако Мишель (бесплатные книги полный формат TXT) 📗
Затем он вернулся в город, добрался до улицы Арбр-Сек, долго там простоял, забывшись в мечтах, под окошком той, кого разыскивал столь безуспешно, — и с тяжким вздохом двинулся дальше.
Голова его была пуста, сердце ныло от тоски; приступ яростного отчаяния овладел им. Машинально, не разбирая дороги, продолжая свой путь, он оказался на улице Сент-Оноре и сам не заметил, как прошел ее до конца.
В тот день как раз был большой конский базар у подножия холма Сен-Рок. Как известно, холм этот высится прямо у городских ворот — по правую руку, как выйдешь из города. По случаю базарного дня народа толпилось там множество. Жеан замешался в толпу. Мрачные мысли не оставляли его…
От ворот Сент-Оноре до Монмартрских, вдоль городского рва, тянулась длинная полоса земли, обсаженная деревьями — площадка для игры в шары. На такой же точно, перед Арсеналом, мы прежде видели Пардальяна.
Жеан Храбрый остановился и принялся наблюдать за игрой. Впрочем, он за ней не слишком-то следил: он весь был в своих мрачных думах, за гранью реальности… Он оцепенел от усталости и почти не воспринимал того, что происходило вокруг…
В это время через базар проходил Кончини со своими телохранителями. Жеан стоял к нему спиной, но итальянец его узнал. Глаза Кончини засверкали, губы его раздвинула зловещая усмешка, рука схватилась за шпагу. Он весь подобрался, как хищник, готовый к прыжку.
Накинуться на бретера, пока не опомнился, схватить, связать — вот была его первая мысль. Глаза Кончини налились кровью; он озирался кругом, яростно тряся головой. Нет — в такой толчее ничего не сделать! Флорентиец это понял, выругался про себя и, побледнев от ярости, заскрежетал зубами. Подумать только: упустить врага, когда можно разом покончить с ним!
Всадить Жеану кинжал между лопаток и тут же затеряться в толпе? Это возможно — но что за жалкая месть в сравнении с тем, что выношено в мечтах! Кончини еще помедлил — и на губах его вновь мелькнула злобная улыбка. Как хорошо, что он сумел сдержаться! Поняв, что Жеан не в себе, он сразу придумал, как быть.
Кратко отдав приказания, Кончини закутался в плащ и отошел в сторонку. Один из его людей бегом помчался прочь, трое остальных встали в нескольких шагах за спиной у Жеана, не сводя с него глаз. Особо прятаться им было ни к чему: Жеан их не знал. Тем более он не мог догадаться, что это люди Кончини.
По-прежнему задумчивый, он двинулся дальше. Три соглядатая не отставали от него ни на шаг. Кончини следовал поодаль за своими клевретами, надвинув шляпу на глаза и закрыв лицо плащом.
— Радости вам и преуспеяния, господин Жеан, — произнес вдруг степенный голос.
Жеана словно кто ударил. Подобно человеку, вернувшемуся из иного мира, он рассеянно поглядел на того, кто его приветствовал. Тут он пришел в себя, и по губам его пробежала тень улыбки.
— А, это вы. Равальяк! — негромко сказал он. — Говорите, радости и преуспеяния? Провались все к дьяволу! Знать бы мне, исполнится ли ваше пожелание! Когда вы меня окликнули, я как раз думал, не всадить ли себе в сердце кинжал — сами видите, как много радости в этом сердце. А что до преуспеяния… У меня в кармане есть три экю, и это все мое богатство.
И он хрипло и отрывисто расхохотался, подобно безумному.
Равальяк глядел на Жеана с глубоким состраданием; лицо его исказилось, словно и сам он томился той же скорбью…
— Вы так бледны… — сказал он, покачав головой. — Похудели, глаза у вас блестят, как в лихорадке… Уж не больны ли вы?
— Болен? Нет, я здоров как никогда. Вот что болит!
И Жеан несколько раз с силой стукнул себя в грудь.
Равальяк побледнел. По лицу его разлилось отчаяние, взор наполнился страшной мукой, отражавшей тяжкую душевную борьбу. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но лишь глухо застонал.
Жеан, в свою очередь, внимательно вгляделся в Равальяка — и лицо его также выразило сострадание:
— Да ведь и вы, бедный, сами на себя не похожи! Это все ваши мрачные видения. Мало вам бедности — еще нужно нарочно изнурять плоть и стать палачом собственному телу. А ведь вы человек нестарый, неглупый, образованный, собой недурны… Мало ли на свете таких, которые вас не стоят, а живут куда лучше. И вы бы так могли — а отказываетесь от этого ради каких-то химер! Куда же они вас заведут? Страшно вымолвить! Что-то с нами будет?
Жеан с ласковой улыбкой взял Равальяка под руку и продолжал:
— Знаете, я ведь богат. Я вам уже сказал — у меня есть целых три экю. Пойдемте — я вас угощаю. Съедите добрый обед; выпьете бутылочку — и поймете, что не стоит так мрачно смотреть на жизнь. Пойдемте же!
Равальяк с невыразимым умилением молча глядел на него. Слеза блеснула на его ресницах, прокатилась по исхудалой щеке, пропала в клочковатой рыжей бороде. Он вдруг схватил руку Жеана и поднес к губам.
— Полноте! — в изумлении и в смущении воскликнул Жеан. — За что мне такие почести?
— За вашу неизреченную доброту, — взволнованно ответил Равальяк. — Вы забываете свои беды и скорби, чтобы утешить несчастного. А я ведь вам никто. Но знали бы вы…
Он загадочно посмотрел на Жеана; тот — на него.
— Я знаю больше, чем вы полагаете, — произнес Жеан.
Равальяк вздрогнул; взгляд его стал тревожен. Тогда Жеан прибавил с деланной веселостью:
— Прежде всего, я знаю, что сейчас пять часов, я совсем забыл про обед, а теперь умираю от голода и с ума схожу от жажды. Черт побери мою забывчивость! От голода мне и было так тоскливо — как я раньше не догадался! Пойдемте — поев, мы станем другими людьми, вот увидите!
Равальяк не тронулся с места, но вовсе не из застенчивости, как подумал было Жеан. Вот каковы были мысли Равальяка: «Что это? Или у меня камень вместо сердца? Даже такая доброта — и то не может тронуть меня! А отчего? Все этот демон ревности! Он любим… он, он, а не я! Он пожалел меня. Он — меня пожалел! А я не пожалел его юности, оставляя наедине с отчаянием! Возможно ли? Но нет! Я не простой человек — я вершитель Божия правосудия, и останусь им и впредь. Я должен быть выше людских слабостей. Если я промолчу — буду недостоин своей миссии. Итак, я все скажу. Так надо — я должен очиститься этой жертвой. «
Решение было принято. Душа Равальяка успокоилась, лицо прояснилось. Он покорно пошел вслед за Жеаном.
Они вошли в кабачок, сели в углу под сводами. В другом углу заняли стол люди Кончини. Они ничего не могли слышать, но из вида Жеана не теряли. Пока им этого было довольно.
Жеан бросил на стол экю и приказал проворно подбежавшему хозяину:
— Еды и вина на все деньги, — а затем обернулся к Равальяку и добродушно сказал: — Осталось еще два экю. Разделим их по-братски!
При этом слове Равальяк опять вздрогнул. Юноша протянул ему экю. Равальяк ответил взглядом, в котором смешались и благодарность, и братская любовь, и безнадежность.
Они долго молчали — оба были голодны. Жеан и вправду забыл про обед, бедняга же Равальяк постился гораздо чаще положенного… Немного подкрепившись, он первый нарушил молчание:
— Вы помышляли о самоубийстве? Поистине невыносима должна быть ваша скорбь! Такому человеку, как вы, подобные мысли не приходят, если только чаша его терпения не переполнена.
Сердце Жеана жаждало в этот миг раскрыться — казалось, оно разорвется, если юноша не поведает кому-нибудь своей тайны. Но он все еще сдерживался. Почему? Да потому, что был из числа людей замкнутых, ревниво хранящих печали свои при себе.
Однако сил молчать уже не было — и он заговорил. Как ни убеждал, как ни ругал он себя — все напрасно. Таинственная неодолимая сила понуждала его быть откровенным с несчастным, которого он, собственно, вовсе не знал — просто однажды оказал ему милость. Разумеется, он догадывался о тайной страсти Равальяка, но не видел в нем своего соперника. Впрочем, обо всем, что могло Равальяка задеть или огорчить, Жеан деликатно умолчал.
Рассказал же он о покушении Кончини (не называя имени злодея) и о том, как удалось спасти девушку. Рассказал, как отвез ее в дом, где, думал он, ей ничего не грозит. О том, как она загадочно исчезла. О своих упорных, но безуспешных поисках.
