Служа науке и отечеству - Северов Петр Федорович (читаем книги онлайн .txt) 📗

Пётр Фёдорович Северов

Служа науке и отечеству

Он был сыном простого солдата Петровских времён. Именно потому, что происходил он не из дворянского рода и отец его не был отмечен титулами и чинами, здесь, в стенах Славяно-греко-латинской академии барчуки относились к нему свысока, пренебрежительно.

Однако в период, когда начинались экзамены, это отношение обычно резко изменялось.

Солдатский сын Степан Петрович Крашенинников был одним из лучших учеников Славяно-греко-латинской академии. Пытливый и жадный к знаниям, он неизменно оставался отзывчивым товарищем и безвозмездно помогал своим богатым и знатным соученикам, имевшим и гувернёров, и репетиторов.

Сам Крашенинников жил бедно. У него нередко нехватало даже на скромный обед. Но учился он страстно и горячо и неспроста заслужил высокий отзыв Ломоносова, который позднее отмечал его «способности и рвение к науке».

В 1732 году имя Степана Крашенинникова получило первую известность: как лучшего ученика его направили для дальнейшей учёбы в Академию наук, незадолго перед тем учреждённую в Петербурге.

К этому времени первая экспедиция Беринга — Чирикова уже возвратилась из своего дальнего, сурового похода, и в Петербурге велось много споров о путешествии: одни считали его и удачным и смелым, другие называли бесплодным.

Споры велись и в Академии наук, и Крашенинников не только жадно прислушивался к отзывам учёных, но и сам участвовал в спорах. Он понимал, что великое задание Петра I — исследовать, соединяются ли Азия и Америка или между ними существует пролив, — Беринг, несмотря на огромные усилия, не смог выполнить. Берегов Америки капитан-командор не увидел, хотя и находился, очевидно, недалеко от них. И все же Крашенинников доказывал, что экспедиция дала огромные результаты, во многих отношениях обогатив отечественную науку.

— Завидую спутникам Беринга и Чирикова, — говорил он увлечённо. — Почему не выпало мне счастье — быть среди них?.. Они видели так много нового на трудном, благородном своём пути!

А когда стало известно, что правительство разрешило вторую, ещё более грандиозную экспедицию к берегам Северной Америки, — участие в этом походе стало для Крашенинникова заветной мечтой.

С жадностью слушал он рассказы бывалых людей, вернувшихся из первой экспедиции. Необъятные просторы Сибири, горы и пади Камчатки, суровая даль Чукотки, неизвестные берега Америки, — все это звало и влекло молодёжь волнующей перспективой новых ценных открытий. Все было исполнено в далёких тех землях глубокого познавательного интереса, — и неизвестные племена, что населяли побережье студёных морей и Тихого океана, и мир растений, зверей, рыб и птиц, и камни, и руды, и «горелые сопки», полыхающие грозным пламенем извержений…

Однако мечтать ли ему, студенту, о славном таком походе? В «академической свите», как именовался отряд учёных при экспедиции Беринга — Чирикова, называли фамилии знаменитостей: академик-историк Миллер, академик-естествоиспытатель Гмелин, академик-астроном Людвиг Делиль де ля Кройер… Солдатскому сыну, который только великим упорством и трудом проложил себе путь в Академию, мечта об участии в походе казалась слишком смелой и неосуществимой.

Но к удивлению и восторгу Крашенинникова ему вдруг предложили принять участие в походе. Учёные не посчитались с простой родословной студента — ведь он мог пригодиться им как хороший помощник.

По прибытии в Якутск, испытав на себе трудности сибирского пути, Миллер и Гмелин призадумались. Академиков-немцев серьёзно волновали новые трудности, которые ожидали путешественников впереди. И, посоветовавшись между собой, они решили послать на Камчатку одного Крашенинникова.

Позже академик Миллер писал:

«Между тем прибывши академические члены в Якутске 1736 году уведомились, что учреждения к вступлению в морской путь далеко не доведены ещё до такого состояния, чтоб можно было продолжать им путь до Камчатки без замедления… Потому рассудили они за благо послать на Камчатку наперёд себя надёжного человека… и в сию посылку выбрали господина Крашенинникова…»

Возможности продолжать путь «без замедления» были, конечно, одинаковы и у Крашенинникова и у академиков. Но молодой исследователь, в отличие от своих руководителей, по-прежнему с нетерпением рвался на Камчатку, не боясь никаких трудностей.

Услышав о принятом учёными решении, Степан Крашенинников заявил, что готов немедля отправиться в путь.

Какая почётная задача выпала на долю безвестного петербургского студента!

Камчатка все ещё оставалась мало изученной, хотя русские не раз посещали её, а Владимир Атласов ещё за сорок лет до Крашенинникова сделал даже географическое описание этого края. Но Атласов погиб, многого не успев сделать. В центральных районах полуострова, на заснеженных перевалах, у горных озёр и истоков бесчисленных рек почти никто из русских не бывал и никто не дал полного научного описания Камчатки, её населения, животного и растительного мира, природных богатств, её истории.

Это должен был сделать двадцатишестилетний русский студент.

В августе 1737 года, после долгих походов по бесчисленным руслам рек, по горам, болотам и тайге, совершив большую научную работу по исследованию и изучению Сибири, Крашенинников прибыл в Охотск. Оставался последний отрезок дороги — морской переход на Камчатку.

В то время, когда Крашенинников ждал в Охотске прихода корабля, морские рейсы, совершённые на Камчатку, можно было бы пересчитать по пальцам.

Степану Петровичу предстояло плыть на «Фортуне», одном из четырех судов первой экспедиции Беринга, малом, порядочно потрёпанном штормами корабле. Моряки с «Фортуны» рассказывали откровенно, что только тихая погода уберегла их судно от беды. Много наслышался от них Крашенинников о ледяных штормах Охотского моря, о камчатском бездорожье, о трудной жизни в заброшенном том краю. Камчатка снабжалась только привозным хлебом, цены возрастали с каждым километром пути.

Но путешественника все это мало беспокоило: жить в роскоши он не привык, а приказная изба в Большерецке выплатит ему положенное жалование.

4 октября 1737 года «Фортуна» покинула Охотск.

Дул ровный береговой ветер, и судно неторопливо, под слабо наполненными парусами, двигалось на восток. К вечеру ветер замер, волны улеглись, — полнейший штиль опустился над морем.

А ночью, когда пассажиры собирались на покой, над палубой «Фортуны» пронёсся внезапно тревожный крик. Матросы бросились к трюмам. Зажгли факелы, и в свете их стало видно, как среди ящиков и тюков плещет, стремительно прибывая, тяжёлая, чёрная вода…

Уже заработали две помпы, матросы и пассажиры схватили ведра, кастрюли, кухонные котлы… Многие сотни вёдер воды было откачано за борт, однако уровень её в трюме стал ещё выше.

Палуба медленно погружалась, будто какая-то неведомая сила увлекала ветхий корабль на дно…

Дул бы сейчас хоть лёгкий ветер, судно смогло бы возвратиться в Охотск. Но паруса бессильно повисли на реях, в них не было силы, что сдвинула бы с места аварийный корабль.

Необходимо было облегчить судно. Несколько сот пудов груза полетело за борт. Многие пассажиры потеряли все своё состояние. Потерял весь дорожный багаж и Крашенинников. Погибло и самоё дорогое для него — записи и книги, которые так хранил он и берег…

Теперь судно медленно тащилось по морю. Руль «Фортуны» почти не действовал, вода по-прежнему хлестала в трюме, и ни у кого из моряков не было уверенности в счастливом исходе плавания.

Все же на десятый день судно дошло до Камчатки. Здесь, в устье Большой речки, «Фортуна» нашла свою кончину, — прилив превратил её в обломки. Крашенинников и его спутники высадились на неприветливую землю.

Через неделю к месту аварии «Фортуны» прибыли из Большерецкого селения лодки. Шкипер увидел студента из Петербурга в изодранной одежде и спросил: