Чужие паруса - Бадигин Константин Сергеевич (лучшие бесплатные книги txt) 📗
— Дале одним ехать опасно, — вертя в руках кнут, сказал он, — не без лихих людей лес, за лошадей боюсь… ежели что — головы не сносить от Еремея Панфилыча. Волки опять-таки. Ехать одному не стоит.
— О лошадях печешься? — набросилась на него старуха. — А ежели время волочить будем, прознает Наталья, не захочет в скит ехать — тогда, мил человек, что запоешь? За Наталью Еремей Панфилыч вовсе тебя со свету сживет. Лошадей поминаешь, — презрительно сощурилась Аграфена Петровна, — а главное-то и забыл.
Малыгин долго чесал в затылке, переминался с ноги на ногу, но возразить бойкой старухе не смог.
Утром, поминая Аграфену Петровну черным словом, он надел тулуп, подпоясался, запряг лошадей и, посадив в сани Лопатиных, повез их дальше.
День был солнечный, светлый, ласковый.
— Мамынька, ах, мамынька, смотрите, как красиво! — то и дело вскрикивала Наталья, любуясь лесными великанами, покрытыми искрящимся на солнце снегом.
Но старуху Лопатину трудно было расшевелить. После крепкой наливки она отвечала мычанием да густым храпом.
— Мамынька, — вдруг встрепенулась Наталья, — скоро мы в обрат будем? Ванюшка-то по зимней дороге в город собирался. Пешком, говорил, пойду, а к егорьеву дню буду.
— Не заблудится без тебя Иван, — отрезала старуха, — подождет, не велика пташка. Вспомнишь мое слово — приедет, а денег-то нетути; опять свадьбу отложит. Насидишься в девках, милая, с таким женихом.
У Аграфены Петровны чесался язык с перцем вспомянуть Химкова, да боялась она: не дай бог Наталья догадается — все прахом пойдет.
— Ну и пусть, — горячо ответила девушка, — десять лет милого буду ждать, раз слово дала. Лишь бы он меня не забыл… Скучно без Ванюшки, мамынька, — пожаловалась она, — сердце изболелось.
Старуха сердито посмотрела на дочь.
— Сухая любовь только крушит, милая. Однако жди, дело твое, неволить не стану.
— Спасибо, мамынька, — Наталья с благодарностью посмотрела на мать. — И Ванюшка спасибо скажет, всю жизнь не забудем.
Петр Малыгин давно понял всю подноготную старухиной затеи. Он жалел девушку, но вмешиваться в окладннковские дела боялся.
Услыхав краем уха разговор Лопатиных, он в сердцах про себя стал ругать Аграфену Петровну.
«Ну и старуха, ведьма, — думал он, трясясь на жесткой спине кобылы. — А дочка несмышленыш — „мамынька“ да „мамынька“. Такой бы мамыньке камень на шею да в прорубь. Дите родное продает. Гадюка! И почему на свете так устроено, — рассуждал он, — где любовь, там и напасть?»
Наташа радовалась, глядя на закиданный глубоким снегом лес, на белок, скакавших с ветки на ветку, на всякую птицу… Все ее восхищало, все ей было интересно, куда и зачем она едет, Наташа не знала, Аграфена Петровна обманула ее, сказав, что дядя, старец Аристарх — нарядчик в выгорецких скитах, — болен.
— Видать, перед смертью братец повидаться захотел, — с тяжким вздохом говорила она, — годов-то много.
И Наталья, девушка с отзывчивым, добрым сердцем, не могла не согласиться навестить старика; она даже обрадовалась.
«Уеду подальше от проклятого купца. Пройдет время, вернусь, а тут и Ванюшка подоспеет», — думала она, собираясь в дорогу. О сватовстве Окладникова мать обещала больше не вспоминать.
На крутом повороте санки разнесло и с размаху стукнуло о дерево. Аграфена Петровна подала голос:
— Петька! Осторожней, дьявол, деревья считай, бока обломаешь… Верстов-то много ли до заезжего?..
— Десятка два будет, а может, и поболе, да кто их мерил, версты-то! Говорят, мерила их бабка клюкой да махнула рукой: быть-де так, — отшутился ямщик. — Тпру, милые! — вдруг остановил он лошадей.
Спрыгнув со своей кобылки, Малыгин долго ходил по снегу. Он нагибался и что-то рассматривал то в одном, то в другом месте, причмокивал губами и качал головой.
— Беда, — подойдя к саням, сказал ямщик, — волки недавно здесь были. — Не зная, что делать дальше, он старательно стал очищать кнутовищем валенки от налипшего снега.
— Поезжай скорей, дурак, — сказала старуха, — опять время тянешь. Господи царю небесный, и наградил же ты меня остолопом! Ну, чего ради ты на снегу топчешься, бестолочь… Тьфу!
Малыгин обиделся.
— Да ты вот так, а другой, поди, и не эдак… — не находил он слов. — Твоя воля, а мы тут, выходит, ни в чем не причинны. — Он нахлобучил шапку, для чего-то снял и вновь надел обе рукавицы.
— Дурак, прямо дурак! Охота мне твою гугню слушать, бормочет невесть что. Да поезжай ты бога ради! Тебе-то заботы много ли: расшарашил ноги да и покрикивай на лошадок.
Ямщик не сказал больше ни слова, взобрался на гнедую кобылку, и Лопатины снова тронулись в путь.
Незаметно кончился короткий зимний день. Наступил тихий вечер. Полная луна выплыла из-за облаков, разливая всюду спокойный серебристый свет. Вековые разлапистые ели, засыпанные сверкающим снегом, стояли неподвижно, словно придавленные тяжестью. В лесу ни звука, ни движения. Даже глухарь, одиноко сидевший на суку, нахохлившись, не шевельнулся, когда лошади пробегали под ним, а ямщик чуть не зацепил его шапкой.
В мертвой тишине далеко разносился назойливый скрип полозьев, бодрое пофыркивание лошадок. Изредка потрескивали раздираемые морозом деревья да с глухим шумом осыпался снег с отяжелевших ветвей.
Ямщик на передовой лошадке смешно дергал руками и попрыгивал. Иногда он, забывая пригнуться, задевал головою низко склонившиеся ветви, и снег, словно нарочно, осыпался в сани, вызывая недовольное бурчание Аграфены Петровны и веселый смех Наташи.
Но вот новые, незнакомые звуки нарушили лесную тишину, они слышались где-то далеко позади. Лошади прянули ушами и прибавили ходу. Звуки повторялись вновь и вновь. Ямщик испуганно обернулся.
— Волки! — крикнул он. — Слышишь, воют окаянные. Но-о-о! — задергал он вожжами. — Но-о-о, милые!
Почуяв зверя, лошади и без кнута бежали резво. Прижимая уши, они испуганно храпели.
— Мамынька, проснитесь, волки… Проснитесь же, мамынька! — будила Наталья мать. — Волки, мамынь-ка…
Аграфена Петровна испуганно оглянулась. Там, где слышался звериный вой, она увидела огоньки волчьих глаз; огоньки то зажигались, то гасли.
— Спаси и помилуй нас бог, страхи какие! — закрестилась старуха. — Погоняй, Петька! — взвизгнула она вдруг. — Погоняй! Погоняй!
Но ямщик ничего не слышал. Ругаясь и крича, он вовсю нахлестывал лошадей… Лошади понесли, не разбирая дороги. Сани с визгом кренились то на одну, то на другую сторону, каким-то чудом не переворачиваясь.
Обернувшись, увидев разъяренных зверей совсем близко, ямщик с новой силой принялся нахлестывать лошадей.
— Девонька, — словно во сне услышала Наталья его отчаянный крик, — топор… обороняйся!
Наталья очнулась. Огромный матерый волк, опередивший остальных, приближался к саням большими прыжками.
— Погоняй! Погоняй! Погоняй! — не переставая, визжала обезумевшая от страха Аграфена Петровна.
Поняв, что помощи ждать неоткуда, Наталья обрела решимость. Нашарив в сене топор, она, не спуская глаз со страшного зверя, приготовилась защищаться.
Распластавшись в погоне, волчья стая охватывала широким полукружьем лошадей и сани. Загнанные лошади из последних сил бежали по глубокому снегу.
— Миленькие, наддай! — подбадривал ямщик, дергая поводьями. — Миленькие, не выдай… Эх, родные, золотые! — вопил он срывающимся голосом.
— Погоняй! Погоняй! Погоняй! — отчаянно раздавалось из саней.
Вожак, огромный матерый волк, настигнув сани, высоко подпрыгнул. Наталья вскрикнула, не помня себя, ударила зверя в раскрытую дымящуюся пасть; волк, кувырнувшись в воздухе, тяжело рухнул в снег. Голодные волки, бежавшие сзади, тотчас окружили вожака и, словно сговорившись, дружно бросились на раненого зверя. В ушах Наташи дико отзывалось грозное, предсмертное рычание.
Остальные звери, обогнав сани, бросились на гнедую кобылку. Лошади круто рванули в сторону. Сани с ходу зацепились за торчавший из снега пень, затрещали и остановились. Рванувшись вперед, обезумевшая лошадь оборвала постромки и вынесла ямщика из кольца волчьей стаи. Гнедой в яблоках жеребец бился, издавая отчаянное ржанье, силясь освободиться от застрявших саней. Грозно рыча, волки скопом обрушились на беззащитное животное.
