Пират королевы Елизаветы - Мюллер В. К. (читать книги без .TXT) 📗
Целую неделю шла армада по Ла-Маншу на соединение с войсками Фарнезе, и целую неделю английская эскадра следовала за ней и наносила ей удар за ударом. На второй день, 22 июля, произошло несколько драматических эпизодов. Один из лучших испанских галеонов, желая прийти на помощь арьергарду, от столкновения с другим кораблем сломал свои бушприт и мачту и пришел в негодность. На корабле были большие суммы и, между прочим, целый ящик шпаг с рукоятками, украшенными драгоценными камнями; эти шпаги предназначались в подарок английским пэрам-католикам.
Когда другие корабли хотели прийти на помощь любимому всем флотом адмиралу Педро де Вальдес, герцог дал сигнал предоставить потерпевшего аварию собственной судьбе и продолжать путь. После отчаянной защиты галеон со всем экипажем и ценным грузом был взят Дрейком. На другом галеоне произошла ссора между матросами и солдатами. В порыве раздражения кто-то подбросил огня в пороховой погреб. Третий корабль был настолько подбит, что искал спасения у берегов Франции и, не дойдя до устья Сены, наткнулся на берег и разбился.
Так шел день за днем, принося все большее разочарование испанцам, все новые победы англичанам. Торжественное шествие « непобедимых» начинало скорее походить на бегство от преследующего неприятеля. Боевые суда и транспорты стали сбиваться в кучу, и герцог Медина Сидония был рад, когда недостаток пороха у англичан на время прекратил канонаду. Он воспользовался этим и 27-го вечером остановился передохнуть около Кале в надежде, что англичане прекратили свое преследование и что здесь, во французских водах, они не посмеют его возобновить. Но очень скоро он убедился в своей ошибке. Англичане были уже тут. «Осатанелые!» (endemoniada gente!) — шептал он, с беспокойством и страхом наблюдая, как они располагались невдалеке, в каких-нибудь двух милях. Но зато теперь Фарнезе был недалеко, он скоро подоспеет, и тогда все пойдет по-хорошему. На Фарнезе вся надежда. На следующий день, в воскресенье, ответ от Фарнезе пришел. Он по-прежнему требовал предварительного очищения моря от английской эскадры и значительной помощи от герцога. Только тогда, но отнюдь не раньше, он, Фарнезе, посадит свои войска на транспорты; во всяком случае, это может случиться, хотя в сущности ничего решающего исход битвы еще не произошло, и армада по-прежнему представляла очень грозную силу. Но критическая минута действительно приближалась.
В этот день, в воскресенье, 28 июля, в каюте адмиральского корабля происходил военный совет, на который собрались главные вожди: Говард, Дрейк, Хокинс, Фробишер и Сеймур. Совещание было немногословным, решение было принято, и адмиралы разошлись по своим кораблям.
В тот же день вскоре произошел маленький эпизод, который доставил удовольствие испанцам. Герцог Медина Сидония стоял на палубе своего адмиральского корабля с группой офицеров и наблюдал за неприятельским флотом, как вдруг от него отделилась маленькая пинаса, быстро приблизилась, обошла вокруг испанского галеона, сделала даже выстрел из небольшой пушки на носу и стала удаляться. Ядро, пущенное вдогонку, пробило парус, не причинив никакого вреда. Вскоре она затерялась за силуэтом больших судов. Это был лай моськи на слона, забавная детская шалость, которой не могли не отдать должного испанцы, недурные судьи в вопросах храбрости. Но маленький храбрец, конечно, приходил недаром.
Наступила ночь. Начался прилив. Стоявшие на вахте испанцы видели, как в темноте со стороны неприятеля задвигались какие-то пятна, которые приближались с приливом. Потом на них что-то засветилось, показались языки пламени, и вскоре перед испанских флотом выросло целое море огня, осветившее зловещим заревом всю окрестность. Это было восемь брандеров, пущенных англичанами. И вот здесь испанский герцог и его главный советник Диего Флорес совершили непоправимую ошибку, решившую судьбу армады. Вместо того чтобы спокойно приказать поймать и отбуксировать в сторону плавучие костры, он, растерявшись, подал сигнал всем кораблям перерезать канаты и отодвинуться к востоку.
На рассвете оказалось, что положение испанского флота сильно ухудшилось. Около адмиральского корабля оказалось всего до сорока судов, правда лучших. Остальные легли в дрейф, оторвались далеко на восток и оказались под угрозой опасных мелей, которыми изобилует в этих местах берег.
Английский флот использовал выгоду своего положения блестяще. Окружив основное ядро испанской эскадры и отрезав ей возможность идти дальше к Дюнкерку на соединение с отрядом Фарнезе, Дрейк повел быструю атаку на испанские галеоны. Теперь дело шло не о взятии какого-нибудь ценного приза. В эти часы решалась судьба Англии, будущее ее как морской державы. Как и прежде, англичане, не допускали абордажной схватки и действовали артиллерийским огнем. Ответный огонь испанских орудий не достигал цели: испанские корабли были очень высоки, поэтому орудия одного борта били высоко в воздух, и ядра перелетали через цель; с другого борта, накрененного ветром, ядра шлепались в воду. Между тем на низких английских кораблях орудия били исправно и часто поражали испанские корабли в наиболее жизненных частях, ниже ватерлинии. В своем донесении Филиппу герцог Сидония писал, что корабли «Иоанн» и « Мария « совсем было сблизились с неприятелем, но не могли с ним сцепиться: он бил в нас своими орудиями, наши солдаты защищались аркебузами и мушкетами.
Отвечать аркебузой на дальнобойное восьми— или шестидюймовое орудие — все равно что отмахиваться соломинкой от увесистой дубины. Свою иронию судьба подчеркнула тем, что вложила соломинку в руки гигантов — испанских галеонов в тысячу или тысячу пятьсот тонн, дубинку же дала небольшим английским кораблям в пятьсот-восемьсот тонн. Кроме того, по признанию самих испанцев, англичане на один их снаряд успевали отвечать тремя.
Особенно жарко было на адмиральском «Мартине». Дубовая обшивка его корпуса в фут толщиной не спасала его от ударов, «способных потрясти скалу»; около половины экипажа его было перебито и ранено. Только с чужой помощью удалось ему выбраться из самого центра атаки, и сам горе-адмирал позднее признавался, что с этой минуты он не видел больше ничего, до того густ был пороховой дым.
Испанцы дрались с храбростью, которой английские свидетели отдавали полную дань уважения. Ни один галеон на сдался. Священники с распятием в руках напутствовали умирающих и призывали к борьбе живых. Когда английский офицер крикнул команде одного погибавшего испанского корабля, что она сделала все, что может сделать жизнь, с корабля посыпались насмешки. «Вы трусы и цыплята, раз боитесь схватиться в рукопашной! „ — кричали испанцы и предпочли лучше погибнуть до последнего человека, чем сдаться. „Филипп“ и „Матфей“, изуродованные, со сломанными мачтами, бросились к берегу и стали добычей голландцев. „Матфей“ упорно защищался, и в результате его офицеры были взяты в плен, солдаты и матросы сброшены через борт. Кроме этих трех уничтоженных пострадало много других судов, мачты и реи перебиты, паруса и снасти порваны, а жизни человеческие погибли без счету. На образном английском языке того времени это было названо: «Мы выщипываем у испанца одно перо за другим“.
Среди дня испанский огонь стал слабеть; порох и снаряды истощились; грозила гибель всем до последнего человека и последнего корабля. Испанцы признались потом, что это случилось бы, продлись атака еще хоть два часа. Но и у англичан не хватило снарядов, и сражение само собой прекратилось. Испанцы стали хоронить свои трупы, а англичане — готовиться к следующему дню и наспех залечивать раны на людях и на кораблях.
Энергичный Дрейк употребил вечер и ночь на то, чтобы наскрести отовсюду, где только можно, пороха и съестных припасов, и к утру англичане «приняли такой вид, как будто ни в чем не нуждались»; на самом же деле возобновить сражения не могли и они.
Положение испанского флота было чрезвычайно тяжелым, несмотря на то что добрая половина его, не принимавшая участия в сражении накануне, оставалась нетронутой. Задул свежий норд-вест, который грозил разбить остатки флота о грозные мели фландрского побережья. Английские адмиралы крепко надеялись, что эти мели заменят им порох. Под «Мартином» оставалось всего шесть футов глубины, под другими кораблями — только пять. Еще хуже было положение команды. Люди, говорят, в последний раз как следует ели в субботу. Нервы не выдержали страшного побоища, фанатизм увлечения сменился реакцией, дисциплина пала, солдаты своевольничали, кое-где на палубах с громким плачем молили бога сжалиться над ними.
