В морях твои дороги - Всеволожский Игорь (книги онлайн полностью .txt) 📗
— Надеюсь, что так, — чуть улыбнулся Вершинин.
Мичман Боткин — пожилой, с рябым лицом, человек повел нас осматривать училище. На рукаве у мичмана были золотые шевроны — много лет Боткин служил на флоте и, как видно, был училищным старожилом. Не одно поколение новичков он, наверное, знакомил с училищем.
Если об университете говорят — «храм науки», то здесь можно было сказать: «храм морской науки». Куда бы мы ни вошли, все напоминало о море, о флоте, о флотской службе, которой мы готовились посвятить свою жизнь. В полусумрачном зале, — дневной свет туда проникал сквозь стеклянный купол, — стояли бюсты русских флотоводцев. В гостиных и в галереях были развешаны картины в тяжелых золотых рамах, изображавшие истребление турецкого флота при Чесме, Гангутское морское сражение, Синопский бой, подвиг брига «Меркурий», не опустившего русского флага перед превосходящими силами турок, истребление турецких кораблей при Афоне, Наваринское морское сражение, морские бои Великой Отечественной войны… В музее можно было ознакомиться с историей русских морских училищ; первое — «Навигацкая школа» — было основано Петром-флотоводцем. В эту школу Петр приказал набирать юношей «добровольно хотящих, иных же паче и с принуждением», чтобы они стали впоследствии «искусными в кораблестроении и мореходстве». Петр сам экзаменовал будущих моряков и лучших посылал в дальние походы, а нерадивых, засидевшихся в классах, сдавал в солдаты. Тут был и петровский регламент морской академии. Ученикам Петр предписывал сидеть на своих местах «со всяческим почтением, всевозможной учтивостью, без всякой конфузии, не досадя друг друга, никакого крика и шума не чинить и время не проводить в разговорах…»
Мы бы застряли в музее надолго — тут было собрано все о русских, мореплавателях, исследователях новых земель, флотоводцах и героях всех войн — моряках. Но мичман торопил идти дальше, ведь у нас много времени впереди, чтобы побывать здесь не раз и не два.
И Боткин — живая энциклопедия училища — по пути рассказывал о всех примечательных в жизни училища датах, вспоминал всех начальников, преподавателей, воспитателей, помнил стихи моряков, написанные давно и давно позабытые.
Десятилетиями стекались сюда, в кабинеты, сокровища со всех флотов нашей родины. Чего только не было в «храме морской науки»! Тут были модели тех кораблей, на которых Петр-флотоводец побеждал шведов, и тех кораблей, на которых неутомимые русские мореходы побывали во всех океанах, пересекали экватор, забирались в Арктику и в Антарктику, открывали проливы, земли, острова, новые морские пути. Тут были прославленные корабли более поздних времен, отличившиеся в боях с японцами, немцами, тут были первые подводные лодки, торпедные катера, миноносцы…
Морские орудия, которым было тесно в четырех стенах, казалось, стремились на простор, на корабельные палубы, в башни, овеваемые морскими ветрами…
Тяжелые шкафы были доверху набиты старинными лоциями в толстых кожаных переплетах, атласами и уставами петровских времен, историями всех флотов мира, биографиями замечательных флотоводцев. В библиотечных шкафах хранилось сто восемьдесят тысяч томов.
Сто восемьдесят тысяч! Фрол тут же подсчитал, что если читать даже по книге в день, то за год прочтешь 365, а за десять лет — 3650, все прочитать — целой жизни не хватит!
Я взглянул на портреты прославленных адмиралов — и мне показалось, что Нахимов, Корнилов и Ушаков пытливо смотрят на нас…
А Фрол подтолкнул меня: «А ты знаешь, Кит, они ведь прикидывают: «Поглядим, что из вас получится, новички!»
В огромном, со множеством окон зале мичман показал белые мраморные доски с высеченными на них золотом именами курсантов. Четырнадцать курсантов защищали свой город от нашествия белогвардейских банд. Они погибли в боях с Юденичем. Другие шестнадцать погибли в неравном бою у самых стен Петрограда.
— А эти, — показал мичман на третью доску, — совершили незабываемый подвиг уже в мирное время, в 1923 году, спасли корабли и много человеческих жизней. Как сейчас помню, — продолжал мичман, — я шел в этот вечер на шлюпке в Кронштадт из Ораниенбаума. Мы слышали взрыв, видели, как взметнулся к небу столб огня, дыма. Взрыв случился на «Павле», на старом форту, превращенном в склад мин. На другой день флот узнал: ночью сигнальщик «Авроры» заметил огонь на форту. Он доложил командиру. Командир понимал: мины взорвутся — не сдобровать кораблям. На «Авроре» были курсанты, отбывавшие практику. Они вызвались потушить пожар. Командир с тревогой наблюдал за удалявшейся шлюпкой. В бинокль было видно: вот они высадились; нашли горевшую мину. Засыпают песком. Она все же горит. Тогда курсанты пытаются скатить ее в воду. Нелегко это сделать. Курсанты напрягают последние силы. У самой воды мина все же взорвалась…
— И все погибли? — воскликнул Фрол.
— Четверо уцелели. Двое из них — сейчас адмиралы. Они приезжали К нам, беседовали с курсантами, вспоминали, как здесь учились. Они сказали, что и сейчас свято чтут боевые традиции училища. Боевые традиции училища дороги всем поколениям моряков. Вот поглядите, — показал мичман вереницу портретов героев последней войны, — все наши…
Это были катерники, подводники, моряки, на суше защищавшие Ханко и предгорья Кавказа…
— Смотри-ка, Кит, наши! — тихонько сказал мне Фрол.
Я увидел знакомые лица: отца, Серго, Русьева…
— Выходит, мы — их преемники. Не подведем! — сказал Фрол так, будто отец и Русьев могли его слышать…
В тот же день нам выдали папиросы и спички. Фрол держал их на ладони с комическим видом. В Нахимовском Протасов отбирал у нас папиросы, и адмирал нас отчитывал за курение. Теперь оно было узаконено. В умывальной Фрол щелчком по коробке вытолкнул папиросу и с наслаждением затянулся:
— Кури, Кит, нынче можно!
— Ты же знаешь, я не умею.
— Учись!
Неопытные курильщики вокруг кашляли и плевались.
Подошел Юра.
— Не хочешь, Кит, курить, не учись; отдай папиросы курящим.
Я отдал свой «Беломор» Фролу. Вбежал Алехин.
— Братцы! Денежное довольствие получать! Живо!
В канцелярии казначей в роговых очках вручил каждому новенькие хрустящие бумажки — «содержание» за два месяца.
Фрол восхищенно рассматривал деньги, будто они с неба свалились.
Алехин появился с кульками конфет и печенья. Ну и нюх! В бесконечных, запутанных коридорах он сумел отыскать продуктовый» ларек! У ларька тотчас установилась веселая очередь.
Вечером выдали палаши — прямые сабли в кожаных ножнах. Фрол примерял долгожданный палаш, не скрывая своего удовольствия.
Выдали и новые ленточки с золотой надписью «Высшее военно-морское училище», но интендант потребовал сдать взамен старые.
— Нахимовские? Сдать? Ни за что! — возмутился Фрол.
— Но ведь они — предмет вещевого довольствия, — пытался возразить интендант.
— Ну, нет, наши ленточки — не предмет вещевого довольствия! На них что написано? «Нахимовское училище»… Они нам дороги, они — наша святыня и гордость, и сдавать их мы не согласны! Идем к начальнику курса!
Вершинин, выслушав нас, улыбнулся:
— Я все улажу. Ленточки можете оставить себе.
В кубрик летели мы, как на крыльях.
Перед сном в кубрике Фрол развернулся вовсю. От него все были в полном восторге: новичок Бубенцов, харьковский радиотехник, побывавший в Одессе и там полюбивший море, смотрел на Фрола с обожанием; Борис был счастлив, что Фрол, имевший благие намерения подбодрить новичков, вдруг увлекся и нагнал на них страху рассказами о штормах и магнитных минах. Фрол старался расшевелить Зубова и Пылаева, заставить их поведать о своих подвигах. Но Зубов отвечал, что рассказывать ему, собственно, нечего, потому что он всю войну занимался тралением, а Пылаев — котельный машинист, «ничего толком не видел, пропадая в котельном». Когда же Фрол рассказал, как он «попадал в вилку», маленький чернявый Серегин сказал:
— Ну, я вижу, ты бывалый моряк. Мне есть у тебя чему поучиться. Поможешь?
