Рассказы опустевшей хижины - Куоннезина Вэши (читать бесплатно книги без сокращений txt) 📗
Зато среди птиц есть настоящие попрошайки, особенно этим отличаются сойки — общительные серые разбойники. Они появляются бесшумно, как привидение, неизвестно откуда, при первом ударе топора или струйке дыма от костра, и добиваются гостеприимства благодаря очень милым, подкупающим повадкам. Их смешные проказы нарушают однообразие жизни и не дают скучать Человеку, живущему в глуши леса, кажется, что дружба с ними стоит нескольких кусочков хлеба или мяса. Однако он скоро обнаружит, что их не устраивает часть завтрака, они хотят получить весь без остатка. Эти хитрые проказники настойчивы до невероятности; если им не удалось получить столько, сколько хотелось, они усядутся вокруг на ветках, очень грустные, и с упреком будут смотреть на вас, словно они умирают с голоду, пока неопытный путешественник не станет щедро угощать их.
Две сойки с лесного участка, где я впервые поселился, созвали с бесконечных нехоженых троп леса всю свою братию, гнездившуюся на расстоянии по меньшей мере пяти миль. Эта ватага попрошаек вплотную следует за мной во время моих постоянных обходов леса. Когда я выхожу из хижины с топором ли в руках или с пустым горшком, все равно с чем, сейчас же раздаются пронзительные крики бдительных дозорных, которые часами терпеливо дожидались моего появления; если перевести эти птичьи возгласы на наш язык, то будет что-нибудь вроде: «Вот и он, братцы!» Когда я останавливаюсь, они усаживаются со всех сторон на ветки и смотрят на меня, иные игриво, другие торжественно или же заискивающе, в зависимости от настроения, доверительно пересвистываясь между собой. Мой прямой пристальный взгляд почти всегда нарушает их напряженное внимание, и некоторые отворачивают в сторону голову то ли это означает отказ от каких-то скрытых намерений (а они способны выдолбить глаз у бронзовой обезьяны), или же они прикидываются равнодушными к угощениям, этого я не берусь отгадать. И все же напускная скромность не мешает им настороженно следить за каждым моим движением, они не оставят незамеченным ни одного кусочка, брошенного даже позади них, не в поле их зрения. Большинство из них научилось садиться на мою вытянутую руку и клевать осторожно то, что им предложено, другие же опускаются на меня пикирующим полетом и схватывают свою долю на лету. Что и говорить, сойки прожорливы и не упускают случая уворовать, но зато они веселые и добродушные сорванцы и с ними не скучно. Эти хитрые создания распевают жалобную песенку, казалось бы, для того, чтобы усладить слух усталого путешественника, но я сильно подозреваю, что они выманивают у него подачку своей чарующей песней сирены. Сойки с удивительной настойчивостью добиваются того, что им надо. Однажды я наблюдал, как дятел отнял у сойки замороженную кость от говядины, а сойка терпеливо дожидалась той минуты, когда красноголовый бросит возиться с ней. Дятел оказался неопытным в этом деле: он долбил кость, как привык долбить дерево, и кусочки мороженого мяса разлетались в разные стороны. Когда он кончил свою работу, перед ним оказалась хорошо очищенная, блестящая, но несъедобная кость. Это доставило большое удовольствие сойке, сразу оценившей выгодное положение, — она стала прыгать вокруг и собирать кусочки разлетевшегося мяса; завтрак получился сытный. А бедняга дятел тяжело поработал, но остался ни с чем.
Птицы с ярким оперением редко встречаются на Севере, и хохлатый дятел с его малиновой и пестрой, рельефно выписанной окраской радует глаз, когда стремительно, словно стрела, он перелетает с дерева на дерево. И как он любит шум! Чтобы помешать бобрам подтачивать лучшие деревья вокруг хижины, мне пришлось сделать на нижнюю часть стволов, начиная от корня, жестяную защитную повязку. А это оказалось чудесным подарком для дятлов всей округи — они забавляются здесь, выстукивая клювами свои маленькие концерты. Уже давно у меня вошло в привычку бодрствовать по ночам и ложиться спать на рассвете. И стоит мне улечься, как дятлы начинают выстукивать свою барабанную дробь по жести, заглушить которую смогли бы лишь выстрелы из пулеметов; среди этого дьявольского шума я должен пытаться заснуть; иногда это мне удается, иногда нет. Вспоминаются далекие годы, когда я начинал охотиться, — у меня не было часов, и я придумал себе своеобразный будильник, чтобы вставать рано; для этого я положил крепко промороженное мясо в жестяную миску и поставил ее на низкую крышу своей лачуги, прямо над изголовьем своей койки. Как только начинало светать, сойки принимались долбить мороженое мясо, поднимая при этом такой треск и шум, что мертвый проснулся бы. Мне кажется, никому, кроме меня, не пришло в голову такое изобретение; оно имело даже некоторое преимущество перед обыкновенным будильником: во время плохой погоды птицы не прилетали ко мне, и мой будильник молчал, а во время большого снегопада звук был приглушенный, и я знал, что мне не надо рано вставать.
Вблизи моей хижины живет семейство дятла, самочка устроила себе гнездо в дупле и высидела там птенцов. С самого раннего утра раздается их монотонное безумолчное щебетание, оно продолжается до вечера, и мне кажется, что оно никогда не прекращается. Если бы для радио когда-нибудь потребовались пронзительные птичьи голоса, не знающие усталости, то этим птенцам можно было бы предсказать блестящее будущее.
Черный дрозд, черный как смоль, с ярко-карминовыми пятнами на крыльях, тоже украшает наш северный лес. Но самая восхитительная из всех моих пернатых гостей — колибри, крошечная птичка с блестящим оперением; ее перышки настолько миниатюрны, что кажутся чешуей; в своем туго облегающем наряде, переливающемся всеми цветами радуги — опаловым, изумрудным, рубиново-красным, — она больше похожа на драгоценную китайскую безделушку, чем на живое существо. Колибри гостит у нас недолго. Она порхает среди кустов шиповника и во время полета машет крыльями с такой невероятной быстротой, что становится неуловимой для глаза, видишь лишь расплывчатое пятно. Но вот она сорвалась и исчезла с молниеносной быстротой — сказочное видение волшебной красоты.
Уже несколько весен подряд появляется здесь хохлатая куропатка с выводком. Два-три птенца становятся жертвой совы, но большинство из них выживает благодаря бдительной охране воинственной матери. Утки, бекасы и другие водяные птицы, и даже певчие птички, гнездящиеся на земле, притворяются беспомощными и отступают, как будто раненые, с трогательным оптимизмом надеясь обмануть врага и увести его в сторону от гнезда с птенцами. И куропатки прибегают к такой же защите, но гораздо чаще с отчаянной храбростью они нападают даже на человека — с громкими воинствующими криками самка бросается на лету ему прямо в лицо или же атакует, растопырив крылья, шипя, как змея, Такая самоотверженная храбрость вызывает преклонение перед маленьким пернатым существом даже у самых грубых людей. Зимой, когда ее птенцы уже давно покинули гнездо и улетели неизвестно куда, она спит, зарывшись в рыхлый снег сугроба, а днем разгуливает изящной походкой по двору, если не слишком холодно. Если же стоит сильный мороз, куропатка то растопыривает свои перья, то снова прижимает их, и кажется, что она то надувает, то выпускает из себя воздух и выглядит то оперенным мячом, передвигающимся на тонких ножках, то снова приглаженной и изящной. Она облюбовала себе красивый тополь недалеко от моей хижины и год за годом зимой объедала его почки. Так продолжалось несколько лет, пока тополь не погиб.
Сегодня орел парил величественно над моим лагерем. Он летел низко, в тишине леса удары его могучих крыльев звучали громко и зловеще. Он немного замедлил свой полет, словно хотел остановиться, но потом, видно, передумал и продолжал свой путь. Я не видел его около двух лет, хотя его гнездо находится не дальше мили от меня. Орел, по моим наблюдениям, — единственная птица, которая во время полета поворачивает голову из стороны в сторону и смотрит вокруг себя, а этот орел, пролетая, повернул голову назад и бросил на меня испытующий взгляд.
Но вот я слышу позади себя легкий, но неистовый топот — и в одно мгновение белка, прорезая воздух, садится мне на спину, потом, вскарабкавшись на плечо, она выхватывает из моих пальцев земляной орех, который я всегда держу для нее про запас. Теперь она спешит на полочку, прибитую мною к стене хижины специально для нее; устроившись там поудобнее, она очень ловко очищает ядро ореха и съедает его. Иногда, если у нее хорошее настроение, она это проделывает перед моими гостями. Большинство белок, которые навещают пеня, быстро очищают орех от скорлупы и грызут его, эта же настолько привередлива, что снимет сначала кожуру с ореха, прежде чем съесть его. Как и большинство белок, она бежит со скоростью ста миль в час и всегда находится в состоянии неистовой активности. Я ее назвал Шепави — Попрыгуньей. И как не похож на нее по характеру мой маленький тихий друг — Лунатик; еще совсем маленьким зверьком она войдет, бывало, в мою хижину и бродит кругом, как потерянная, будто бы и без всякой цели, словно во сне или в каком-то отрешенном от внешнего мира состоянии. Из всех белок, которых мне приходилось наблюдать, Лунатик была единственной, которая ходила, обычно они скачут галопом. Она была нетороплива и очень мила, одна из немногих белок, которая давалась в руки; большую часть своего времени она проводила у моих ног. Когда я начинал рубить дрова, она была тут как тут и легко могла поплатиться жизнью. Один раз она вскочила на горячую печку и после этого куда-то исчезла. Мне очень недоставало моего маленького друга, я грустил и думал, что любимой белочки уже нет на свете. Наш двор казался пустынным без нее; ее тропинки и ветки, где она ютилась раньше, были занесены снегом, на некоторых уже появились другие, менее интересные белки… Но этим летом Лунатик вернулась. Она осталась такой же доверчивой и милой, хотя, должно быть, чему-нибудь научилась во время своих странствований по белу свету. Теперь при появлении всякой другой белки она становилась невыносимо свирепой.
