Живая душа - Трутнев Лев (читаем полную версию книг бесплатно .txt) 📗
Промысловая охота – занятие не для слабых, а для отчаянных, опытных, знающих природу трудяг, и нет в тайге людей, равных охотникам-промысловикам, как нет кого-либо выше профессионала в любом деле. И не каждый человек может стать промысловиком – особые данные нужны: выносливость, смелость, доброта… Да и тайга не примет любого: в ней не заиграешь, не забалуешь. И именно охотник-профессионал никогда не убьет ненужного ему зверя, птицу, никогда не напакостит в природе, потому что без нее он безработный, а без работы человек жить не может.
К ночи, в сумерках, усталый охотник увидел свое зимовье и обрадовался: его ждало тепло и сладкий отдых.
Опять кружком расселись усталые собаки на утоптанной площадке возле зимовья. Охотник с трудом, с темными всполохами в глазах, нагнулся, снял лыжи, обстукал их друг о дружку и сунулся в сени. Холод метнулся вместе с ним в зимовье, нырнул под нары. Нырнули туда, на сухое сено, и собаки. Чувствуя, как отходит задубелое на морозе лицо, охотник снял карабин, мешок-понягу и расправил плечи. Показалось, что вместе со всем этим он снял и сковывающую его усталость. Забить печку дровами – минутное дело, и скоро буйные огоньки замелькали в круглых дырочках дверки. Приготовленное варево – и себе, и собакам – охотник тут же поставил на железку. Окна задернулись непроглядной темнотой, и хозяин зажег лампу. Весь запас продуктов и вещей он забросил в зимовье еще с осени, по чернотропу, часть вертолетом, а часть на лошади. Ведь жить ему в тайге не месяц и не два, а почти четыре, с редким выходом к людям.
Пока нагревалась печь, устаивалось тепло, охотник почистил карабин, расправил на пяльцах [35] добытые шкурки. Зверьков промысловик обрабатывал сразу в тайге, на месте, пока были теплыми. Они хотя и небольшие, а лишнюю тяжесть таскать ни к чему. Да и легче так их обеливать [36], качественнее, и собакам поддержка – тушки. На них еды не наносишься: в адском движении по чащобам и лишняя иголка в тягость.
С теплом пришли вкусные запахи еды. Ох как хочется в это время есть охотнику! Но всему свой черед: сперва надо накормить собак – верных помощников и друзей-защитников. С ними охотник не только делит все, но и разговаривает, и собаки по интонации голоса, выражению глаз, мимике, жестам понимают хозяина, а уж он их – тем более.
– Кто у нас сегодня отличился? – спрашивает охотник, намешав в тазе варево.
И к тазу подойдет только та собака, которая по общему признанию всех остальных и хозяина заслужила первенство в дневном промысле. И собаки, и охотник о том знают точно. Тут не схитришь. И лучшая на прошедший день собака ест из тазика одна, как говорят, до отвала. Ест и уходит под нары.
– Кто еще у нас здорово поработал? – снова спрашивает охотник.
Переглядывание, топтание на месте, и тогда хозяин, видя их замешательство, называет имя достойной. И она ест одна и досыта. А уж после подходят к тазу с едой остальные.
Садится за стол и охотник, ест спокойно, неторопливо, умеренно. Часть еды он оставляет на утро.
Ночь за окном густеет до земляной черноты. Даже ближних деревьев не видно. Пора на отдых. Раным-рано снова вставать, снова повторять привычное. Одно в этом деле неповторимо – сам промысел. Каков он будет на следующий день? Что ждет охотника в глухих таежных лесах? А не блеснет ли удивительной шубкой соболь? Ко всему надо быть готовым, даже к ночевке в тайге, на снегу, у костра.
Спят собаки, развалившись, кто пластом, кто на спине, дергаются, взвизгивают во сне. Гасит лампу охотник и лезет на нары, на мягкую постель. Он один на огромную округу. Но с ним верные помощники – собаки, без которых человеку в тайге не прожить.
Ночь течет за окном. Ходики отсчитывают время.
Особое мнение
Нодья [37] горела ровно и тихо. Видно было, как от ее тепла медленно оседал снег на бровке ямы и парил сырой мох. Пахло листьями и багульником…
Кольша чувствовал это тепло, лежа в спальнике, на хвое. В таком же спальнике, ногами к его ногам, устроился отец, а где-то рядом свернулся калачом Буян – зверовой пес-лайка.
Сон захлестывал сознание, но, когда один бок припекало, юный охотник переворачивался и подставлял костру нахолодевшую сторону. Первый раз отец взял его на зверовую охоту, первый раз доверил ружье с пулевыми патронами, нужные охотничьи принадлежности. Это и радовало Кольшу, и тревожило…
Из года в год, сколько он себя помнил, отец, едва устаивалась зима, уходил в лес на промысел лосятины и всегда возвращался с добычей. Еще в третьем или четвертом классе Кольша заикнулся отцу о браконьерстве и едва не схлопотал оплеуху.
– Тебя кормят, одевают и обувают – и молчи! – со злом выкрикнул отец. – Молоко на губах обсохнет, жизнь пожует – тогда и будешь давать советы родителю. И запомни: зверю все равно – с лицензией его хлопнут или без нее…
С тех пор Кольша в отцовские дела не совался. Да и в глухой их деревеньке, затерянной среди заболоченных лесов, все промышляли лосей без лицензий. Шло это испокон веку и считалось делом обычным. Вероятно, и деревня их выросла из удальцов охотников, забравшихся на поселение в такие дебри, где зимой по уши снегу, а летом не продохнуть от гнуса [38], где и хлеба негде сеять, и с сеном шибко не разбежишься. И если раньше деревня еще кое-как и кое-чем жила, мало-мальски держалась, то накатившиеся перемены и это малое смяли, лишь худосочные огороды да почти пустые леса-согры остались последними источниками пропитания в диком их крае…
Охотники вышли из дому в самый сон-час, во второй половине ночи, почти под утро, и шли задворками, вдоль изгородей, прячась от случайного глаза: время помяло и людей – доносчики в деревне завелись, завистники. Потом часа полтора они колесили по едва проторенным в снегу проселкам и только после этого стали на лыжи. Рассвет встретили в далеких глухих сограх – заболоченных, густо заросших кустарником лесах.
Кольша шел сзади, по готовому следу. Широкие лыжи, подбитые камусом, скользили легко, но на спине висел рюкзак со спальником и едой и ощутимо давил на плечи, и ружье добавляло весу. Был рюкзак и у отца, еще тяжелее, но отец держался в силе, а Кольша в свои четырнадцать лет эту силу еще не набрал.
Лыжню охотники торили или в лесу, напрямую, или вдоль опушки, под деревьями, чтобы сверху ее не было видно, – вдруг инспекция на вертолете появится! И Кольше казалось, что конца и краю не будет этому выматывающему движению. Лишь к середине дня охотники наткнулись на свежие лосиные следы.
– Бык, корова и теленок! – словно выдохнул отец, осмотрев взрыхленный копытами снег. – Как раз то, что надо, – быка я городским отдам за бензопилу, корову – себе на пропитание, а телка по родне раздадим…
– Их еще взять надо. – Кольша сутулился, подражая отцу, говорил неторопливо.
– Это оформим лучшим образом. – Отец, обычно строгий и угрюмый, едва заметно улыбнулся. – Ты только делай все так, как я скажу, а от нашего Буяна еще ни один зверь не уходил…
Весь день, не отпуская собаку с поводка, чтобы до поры до времени не угнать зверей в недоступные дебри, охотники пытались перехватить их накоротке, в удобном месте, обрезать, как говорят таежники. Однако звери двигались хотя и не пугливо, но ходко, и охотникам приходилось делать огромные круги, чтобы преждевременно не выдать себя чутким зверям.
На коротком привале охотники съели по куску холодного отварного мяса и запили его остывшим чаем.
Снега ослепительно белели. Таинственно мглились угрюмые согры. Ни ветра, ни какого-либо движения. Пустой лес и снег, снег…
К вечеру охотникам все же удалось обойти лосей. Когда, кольцом замкнув лыжню, они вышли друг другу навстречу, следов впереди не было.
– Всё, здесь они, в этой согре, и ночевать тут будут, – устало махнул рукой отец, снимая шапку. Пар шел от его густых слипшихся волос. – Давай искать для костра место, а то вот-вот стемнеет…
35
Пя?льцы – здесь: приспособление для сушки шкурок пушных зверей.
36
Обели?ть – снять шкуру со зверька (спец.).
37
Нодья? – долго и сильно горящий костер охотников в лесу на ночлегах.
38
Гнус – летающие кровососущие насекомые (комары, мошки, слепни и т. п.).