Песни черного дрозда (сборник) - Пальман Вячеслав Иванович (читать книги онлайн бесплатно регистрация txt) 📗
Ещё один километр, второй — и Молчанов оказался перед щелью, самой природой прорубленной через узкий и высокий хребет.
2
Со школьной скамьи мы знаем о знаменитом Дарьяльском ущелье на Центральном Кавказе.
Воспетый великим поэтом, грозный Терек прорывается здесь через каменную преграду хребтов, почти полностью лишённых растительности. Близ Терека — только камень и вода, грозные стихии, вечно воюющие друг с другом.
Дарьяльское ущелье подавляет величием, мрачными красками, низко нависшим небом, грохотом воды, скрежетом и буйством обвалов. Человек кажется здесь самому себе маленьким, ничтожным и затерявшимся.
Выбравшись из тесно сдвинутых каменных щёк Дарьяла, трудно не вздохнуть облегчённо, словно после опасности, оставшейся позади. Мрачная, жестокая стихия, присущая, вероятно, древнейшим земным эрам, — вот что такое Дарьял.
Гуамское ущелье, прорубленное в Скалистом хребте на Западном Кавказе, является двойником Дарьяльского, его младшим братом.
Это ущелье не так известно, как ущелье Терека. Оно менее строго и громадно, а его общий вид, неповторимость рисунка, обилие красок и шумов в общем-то более мажорны, хотя и тут есть над чем задуматься и есть чего испугаться.
Первое, что пришло на ум Молчанову, шагающему по карнизу у самой стены ущелья, где лежали рельсы узкоколейки, — это загадка образования самого ущелья. Похоже, что поднялся когда-то над горами великан и ударом своего великанского меча разрубил хребет надвое. Не с одного удара, а с четырех или пяти, потому что Гуамская щель не прямая, а извилистая, хотя и тянется всего на три с небольшим километра.
Но какой же силы эти удары!
Отвесные стены из черно-жёлтого и коричневого камня падают вниз на полтораста — двести метров до карниза с дорогой. Сбоку дороги, поросшее кустами ольхи, берёзы, калины, тянется ложе реки, которая несётся со скоростью более шестидесяти километров в час. Вода в этом потоке не голубая, не зелёная, а белая, её сперва заперли во все сужающемся ущелье, а потом свили в тысячи жгутов, и эти жгуты захватили в себя пенный воздух и побелели от бешеной скачки с порога на порог. Курджипс грохочет так, что если по дороге рядом с ним движется состав, гружённый лесом, то его совсем не слышно, словно идёт он по воздуху, а не по рельсам. Рёв и грохот воды сотрясает стены, которые местами сходятся до пятидесяти метров. Глядеть из ущелья в небо все равно что со дна глубочайшего колодца.
Каменные стены сочатся водой, сверху падают — тоже бесшумно — нитевидные водопады, тугой сквозняк рассеивает повсюду миллионы водяных брызг. Холодно. Но каждый уступ на стене, самая незначительная осыпь — все завоёвано растениями и покрыто ими.
Больше всего в ущелье самшита. Древнейшие реликтовые создания с почти чёрным, мелким и жёстким листом, густыми пятнами, словно разросшиеся мхи, сидят на отвесных стенах, зацепившись за едва приметные трещины. Выше их, там, куда достаёт полуденное солнце, прицепились невзрачные сосны. Цветут, отставая от календаря на добрый месяц, жёлтая азалия и розоватый кизил. Их резная листва драпирует, занавешивает голые стены, а над самым урезом мрачной щели, в непостижимой высоте, стоят, наклонившись, грабы и дубы, уже привыкшие к зияющему провалу у своих корней.
Молчанов остановился, надел телогрейку: сырой холод пробирал до костей даже в этот тёплый, летний день. Согревшись, он спустился с дороги на узкую отмель у самой реки и увидел на стене ровно очерченную водой линию коричневатого цвета. Так река обозначила свой уровень после дождей и ливней — на три метра выше обычного.
Он стоял и смотрел на кипящую воду у своих ног. Какая рыба выдержит гонку возмущённого потока? Даже отчаянная форель вряд ли сумеет одолеть без потерь этот непрерывный трехкилометровый водопад…
Он снова выбрался на дорогу и, поёживаясь, пошёл дальше.
Постепенно стены делались ниже, ущелье расходилось в ширину. Ещё несколько минут хода, и Молчанов оказался в широкой замкнутой долине по другую сторону высокого хребта.
Перед ним раскинулся посёлок с кривыми улочками, тихими дымками, гомоном ребятишек.
Молчанов снял телогрейку, огляделся. Хребет с этой стороны плавно подымался, как кабанья спина, и зарос щетиной мелкого леса. В самой середине его чернела рваная рана ущелья, через которое он только что прошёл. Диво!
Отыскав поселковый Совет, он оставил там карабин и рюкзак, поговорил о том о сём с председателем, а потом спросил:
— Есть у вас Бережной А.В. Как мне разыскать его?
Председатель засмеялся:
— Ищи ветра в поле. Самый непоседливый мужичок. Если в посёлке отыщется, считайте — повезло. Вечно в разгоне, всегда у него какие-то дела. Живёт он… — Председатель склонился к открытому окошку. — Во-он видите цинковую крышу? Это его дом.
— Работает где-нибудь?
— Сколько помню — нигде. Правда, иной год уходил с пастухами. Зимой возле туристов-лыжников на базе отирается. Случайные, в общем, заработки. Говорит, скоро пенсию получит. Какая ему пенсия будет, сказать не могу. А вы, случаем, не вербовать его приехали?
— Только познакомиться хочу. Вербуют его другие, — туманно ответил Молчанов и пошёл искать этого Бережного.
Фланелевая куртка и тяжёлые ботинки делали Молчанова похожим на туриста, который собрался подняться до лыжной базы на горе. Он и решил представиться туристом, если дело дойдёт до знакомства.
Дома Бережного не оказалось. Замок.
Александр пошёл наугад по улице, пустынной в этот предвечерний час. Похоже, здесь живёт не очень много народу. И все, конечно, работают. Никто ему не встретился. Огорчённый неудачей, он свернул к реке. Пробрался через негустые лозняки и тут на берегу увидел мужчину, который сидел разувшись, с засученными портами и сосредоточенно плевал в воду.
На вид ему можно было дать чуть более пятидесяти. Всерьёз облысевший череп поблёскивал, а волосы, которые не усидели на самой голове, без особых потерь перебрались на лицо и образовали довольно густую бородку, тщательно причёсанную и подрезанную квадратиком, не без претензий на моду. Цветом она была пепельная, с проседью, как и пышные усы, теряющиеся концами в бороде. Заметное лицо, ничего не скажешь. Не забудется.
Саша поздоровался и сел. Бородач равнодушно кивнул, даже не посмотрев в лицо.
Помолчали.
— Турист? — спросил вдруг борода.
Саша тоже кивнул.
— Куда нацелился?
— Туда. — Молчанов ткнул пальцем в гору, очень зеленую и кудрявую, с пятнами снега на вершине.
— Да-а, место отличное, — сказал борода. — Всех к себе тянет. Люди, значит, так и прут косяками. В бытность мою парнем какая там пихта стояла! Закачаешься! А сегодня один сорняк ольховый на поляне растёт. Все подчистую срубили. Я тоже рубил, грешник.
— И зверь ходил? — спросил Саша.
— Зверь! Кишмя кишел. Без ружья чтобы войти — ни боже мой! Не кабан, так ведьмедь на дуб загонит.
Он так и сказал: «ведьмедь».
— А нынче?
— Что нынче? Если мясца хошь, в заповедник надо шагать. А там, мил мой, статья. Стража кругом так и шныряет.
— Медведя можно и не в заповеднике, — намекнул Саша.
— Не мне говорить об этом. Я тех ведьмедей… — Он через зубы далеко и ловко сплюнул, ничуточки не испачкав усов и бороды. Оценив деликатное молчание туриста, добавил: — Тута, в посёлке, моё прозвище знаешь какое? «Сто тринадцать ведьмедей», вот какое! А это что означает? Вот то-то и оно.
— Это вы столько убили? — удивился Саша.
— Было, сынок, было. Зарубки на винтаре делал. Потом посчитал, сам не поверил. Ведь я сызмальства в лесу и завсегда с винтарем. Ещё когда заповедник только учредили, гулял по тропкам. Его, заповедник то есть, учредили, понимаешь ли, сперва только на бумаге, границы карандашиком обвели, а так ничего не менялось. Стражи не было.
— Без лицензии стреляли?
«Сто тринадцать медведей» засмеялся, почесал лысину, на которую уселся было комар.
— Да кто там этими лицензиями занимался! Их уже потом для строгости и порядка сочинили. Ну, скажу тебе, я трудно отвыкал от охоты, ох трудно! Шалил и потом, когда лицензии… А вот уж после войны попался раза два, самогоном едва откупился, и пришлось завязать, не ходил в одиночку. Тогда пристал к таким людям, что не боялись. С ними шастал вроде законного егеря при высоких охотниках. Приедут из города, стрелить ведьмедя им очень желательно, а одним в горы боязно. И ко мне, значит, идут. Давай, дядя Алёха, пойдём, загонишь на нас ведьмедя — ставим бутылку ну и рублей там несколько. С такими-то отчего не пойти, иду, загоняю, они — пах-пах! — и мимо, опять же я выручаю своим винтарем. Так и бивал. Слух обо мне далеко прошёл. За дядей Алёхой и со Ставрополя присылали, из самого Ростова тоже. Без меня такие не ходили в лес. А я что? Я иду, тропы знаю, веду их, значит, на примеченное: вон он, ведьмедь, бейте, а сам его же на мушке держу. Им приятно, значит, когда безопасность рядом, и мне тоже перепадает.
