Тайга – мой дом - Кузаков Николай Дмитриевич (книги онлайн полные .txt) 📗
Вот один из глухарей остановился, перебрал клювом перышки на крыле и, не подозревая об опасности, крупным шагом пошел к кусту вереска, за которым спряталась Назариха. У Назарихи нервно вздрагивал кончик хвоста. Потом она чуть привстала — и прыгнула. Глухарь испуганно кыркнул, взмахнул крыльями. Над глухарем и Назарихой взметнулось облако снежной пыли, перемешанной с черным пером. А несколько секунд спустя Назариха, поставив передние лапы на глухаря, с победоносным видом смотрела на меня.
До вечера Назариха задавила еще одного глухаря.
— Я двух косачей подстрелила, — сообщила Авдо, когда я вернулся в палатку. — Стреляла в глухаря, да промазала. Глаза слабеют.
Я рассказал, как Назариха поймала глухарей.
— Умная собака, — сказала Авдо. — В своего родителя Моряка уродилась. Осенью от нее щенка возьму. Мой Пулька стариком стал. Хромает и плохо слышит.
Рождение собаки с особым талантом — редкость. Но если такая была, о ней будут рассказывать из поколения в поколение.
Глава 16
Морозы становились крепче, снега глубже, а дни короче. Собакам стало ходить тяжело. Все чаще и чаще они упускали соболей. Подходили к концу продукты. В один из таких дней Авдо мне сказала:
— Завтра, однако, приедет Василий Рожнев. Пора домой кочевать.
На другой день, когда я вернулся с охоты, у лабаза стояла лошадь и лениво жевала овес.
Рожнев вышел из палатки. Поздоровался. Невысокого роста, щупленький, с острой бородкой, он озирался по сторонам, точно ждал откуда-то нападения.
— Авдо-то скоро придет? — спросил он скороговоркой.
— Если не гоняется за соболем, то не задержится.
Авдо не задержалась. Втроем мы поужинали. Я уже привык к этой палатке, к шуму тайги, к неторопливому голосу Авдо, к Старику. И оттого, что завтра все это надо покидать, немного грустно.
Рожнев рассказывал про деревенские новости. Кто из охотников вышел из тайги, кто и сколько убил соболей. Мы с Авдо оказались не из последних. Авдо добыла больше меня и многих охотников.
— В другой раз я тебе не поддамся, Авдо.
Авдо улыбнулась, ей приятно, что она добыла соболей больше, чем я.
— Приезжай, бойё. Я тебе хорошую собаку выращу. В этих местах соболей прикормлю. Хорошо охотиться будешь. Юктокон полюбил тебя. Лебеди тебе песни пели.
— Обязательно приеду, Авдо.
Рожнев слушал и посмеивался в острую реденькую бороденку. Он был еще не стар, и меня несколько удивило, что он не занимается охотой. Ведь на севере даже многие женщины стремятся охотиться, а для мужчины не быть охотником — это добровольно отказаться от мужского достоинства.
Осторожно я спросил об этом Рожнева. Он в ответ громко рассмеялся.
— Попробовал, да не получилось.
— Как так?
— А вот так… — и Рожнев рассказал, как на охоте у него одна неудача стала следовать за другой. — Как-то раз летом выкопал на сохатых яму. Это еще дело было в тридцатых годах. Пришел через несколько дней, а в яме колхозный конь оказался. Хотели судить. Кое-как выпутался. В другой раз с Гавриилом Романовичем Сухановым пошли на солонцы. Посадил он меня в одно место, сам ушел на другое. Ночь выдалась темная. Дождь собирался. Духотища. Комары донимают. А попробуй пошевелись. А тут страх еще взял. Кое-как пережил ночь, к утру задремал. Сквозь сон слышу дыхание за спиной. Открываю глаза… Медведь! Заорал, конечно, и нажал на спусковые крючки. Ружье бабахнуло из обоих стволов. Не помня себя, выскочил и бежать. Тут Гавриил Романович попался и схватил за руку. «Что ты орешь?» — спрашивает. — «Медведь там». — «Какой тебе медведь? Это мой кобель Демон». Отдышался кое-как и говорю Гавриилу Романовичу: «Ты как хочешь, а у меня дела в деревне есть. Жена хворая. Ребятишки без присмотра. Прощевай».
Года три после этого не ходил в лес. Ан нет, снова соблазнился, пошел с Гавриилом Романовичем белковать.
— Может быть, из меня бы охотник и вышел, — продолжал Рожнев, — так нет, черт медведя подсунул. Как вспомню, так вздрогну. До сих пор мурашки по коже ходят. Охотились мы тогда с тозовками. Подняли собаки медведя из берлоги, погнали. Мы за ними. Догоним — чих-чих, а он, как от комаров, отмахивается. По пачке патронов расстреляли. Наконец-то доняли. Ложиться стал. Кровь на снегу остается. А тут ночь наступает. Выстрелили еще по разу, побежал. Собаки за ним. В хребет идет. Идем по следу. Темно стало. Собаки бросили зверя — устали. Что делать? Прошли еще с километр по следу, поднялись в хребет, выбрали толстый кедр и под ним костер разложили. Покурили, наломали веток. Я прилег к костру и стал дремать. Среди ночи собаки вдруг лай подняли. Раздался треск сучьев. Я вскочил. Спросонок ничего не пойму. А медведь — бух прямо в костер. Головешки во все стороны!
Бедная моя головушка! Оказывается, медведь сидел на кедре, под которым мы костер разложили.
Авдо усмехнулась, покачала головой, весь вид ее говорил: «Однако, бойё, лишку хватил. Да уж больно складно врешь. Продолжай! Оно-то со смехом легче жить».
— Ты, Гавриил Романович, как хочешь, — говорю я ему, — а мне жить надо. И дал я деру к зимовью. Километров пятнадцать отмахал без передышки. Когда пришел в зимовье Гавриил Романович, я в горячке валялся. Тогда Гавриил Романович уложил меня на нарту, привязал, чтоб я дорогой не убег, и прямо в деревню доставил. Три месяца отвалялся в больнице, потом пришел домой, взял ружье и в речку бросил. С тех пор вот и живу спокойно. Привык к такому своему положению. Дело, слава богу, находится. Соседи уважают. Ну, посмеются иной раз. Да то не беда.
Мы с Авдо до слез смеялись над незадачливым охотником, смеялся и сам Рожнев.
Глава 17
Утром мы сняли палатку, сгрузили пожитки на дровни и двинулись к реке, чтобы по ней ехать домой. Отъехали немного, я оглянулся. Там, где стояла наша палатка, виднелись жерди, точно обглоданные ребра какого-то животного. Между сосен темнел лабаз. Вот над бором мелькнул глухарь и сел на ветку у лабаза. Вытянув шею, с недоумением поглядел на опустевшую стоянку. Увидел Авдо и меня, обрадованно завертел головой. Щемящая боль разлуки царапнула сердце. Прощай, Старик, верный страж нашего охотничьего счастья. Наверное, больше никогда мы не увидимся. Спасибо тебе за дружбу, за то, что скрашивал наше одиночество. Старик снялся с дерева, пролетел над нами и скрылся за бором.
Вскоре мы подъехали к зимовью. Оно стояло у небольшого ручья. В нем обычно никто не жил: охотники уезжали подальше, в глухие места. К нашему удивлению, у зимовья горел костер, на нас залаяли собаки.
На шум из зимовья вышли Андрей, Валентин и Михаил Сафьянников. Валентин узнал меня и пошел навстречу. Был он плечистый, чуть сутулился. На грудь падала широкая черная борода, со смуглого лица смотрели умные карие глаза. Мы обнялись. Потом подошел Михаил, подал руку. Рядом с Андреем и Валентином он казался совсем маленьким. Лицо круглое, рыжая курчавая бородка веером, а глаза голубые, чистые. От него так и веяло добротой и простодушием.
— Отстрелялись? — спросил Валентин.
— В баню надо, — ответила Авдо. — А вы пошто у костра сидите? Или соболи сами к вам приходят? Пошто здесь остановились, в деревню не идете?
— Шатун за нами увязался. Второй день покоя не дает, — сказал Валентин. — Убить надо, иначе кого-нибудь задерет. И вы оставайтесь. Потом всей компанией двинемся домой.
Авдо задумалась. Потом тряхнула головой.
— Однако, я маленько боюсь амаку. Но всем народом-то ничего, сладим.
Мы с Михаилом проводили Рожнева почти до деревни и наказали, чтобы он предупредил людей о появлении шатуна. Неровен час, может и в деревню пожаловать. Сами вернулись к зимовью. День был теплый: по небу бродили снежные тучи, дул ветер. А там и ночь подоспела, темная, сырая, повалил мокрый снег.
Все мы были возбуждены. Шатун прячется где-то вблизи зимовья, ждет удобного момента. Завтра пойдем его искать. Но будет ли он ждать до утра? В любую минуту может появиться у зимовья, поэтому ружья заряжены пулями и стоят у двери, схватить их — дело нескольких секунд.
