Живая душа - Трутнев Лев (читаем полную версию книг бесплатно .txt) 📗

– Мало там сена, что ли? Закопаюсь – и что мне роса…

– Ну удумал, – все волновался дед, – удумал! Я сколь живу и то пару раз в тот угол ходил…

Положив в сумку несколько холодных картофелин, сваренных в тонкой кожуре, – мало-помалу мы стали подкапывать молодую картошку, – пару огурцов и кусок жмыховой [42] лепешки, сдобренной отрубями, я торопливо вылетел из дому под недовольное ворчание деда.

Не было той, минувшей, жары, того ослепительного света. Солнце, скатившееся к самому лесу, грело мягко и нежно, а лучи его, четко высвечивая каждую травинку, не мешали взгляду. После сенокоса, после сухих колючих корней мягкая приозерная трава казалась ватой, и я, обозревая береговые плёсы, шустро огибал озеро.

Когда за одним из камышовых выступов скрылась деревня, по берегам стали попадаться большие стаи куликов-кроншнепов. Они подпускали почти на выстрел без всякого скрадывания, но я торопился: впереди меня ждал таинственный, никем не посещаемый остров – царство водоплавающих птиц. По словам заготовителя, на него и до войны мало кто пробирался, а теперь и вовсе никто. Считай, несколько лет на нем не было людей.

Обойдя длинный ряд береговых тальников, я остановился: где-то здесь был проход на остров. Передо мной стеной стояли непролазные крепи. Оглянувшись на светлый, залитый солнцем луг и заметив вдали одинокую, приметную березу, на которую ориентировал заготовитель, я двинулся вперед. Заросли тут же закрыли от меня и луг, и пространство, и низкое солнце, оставив вверху клочок неба в овчинку. Под ногами захлюпала прохладная вонючая грязь. С трудом раздвигая спутанные камыши руками и животом, я все же угадывал, с какой стороны солнце, и по нему держал направление. В душных зарослях стало одиноко и тоскливо, пошли жуткие мысли, вспомнились предостерегающие слова заготовителя, но я шел и шел, вопреки тревоге, мыслям, задыхаясь от болотной вони и густой жары, – заросли эти не продувались, и дышать в них было тяжело.

Сколько бы времени я выдержал эту пытку, не знаю, только впереди вдруг засветилось свободное пространство, блеснула вода. Плёс был широкий, уходил заводями вправо и влево. Далеко-далеко, в едком блеске низкого солнца, я различил два дерева, едва торчащие над стенкой камыша, и с облегчением вздохнул: это были нужные мне ориентиры. На них и надо было держать направление.

Завязав крайние камыши крупным приметным узлом, я снял штаны, куртку и двинулся вперед. Вода была теплой, медленно поднималась по голым моим ногам. Ровное, невязкое дно приятно холодило подошвы. Примерно на середине плёса я оглянулся: завязанная камышовая куделька была хорошо видна – заметный ориентир на выход.

Вода дошла мне до пояса, стала подниматься под грудь. Я вытянул вверх руки, держа на весу и куртку со штанами, и тряпицу с едой, и ружье. Снова боязнь кольнула сердце: а вдруг дальше будет еще глубже? Но дно стало твердым, как пол, резко пошло вверх.

Пройдя редкий камыш, я вышел на сухое место. Вокруг меня, насколько хватало взора, стелилось зеленое море густых высоких трав и тростников. Вдали на фоне неба густо чернели теперь уже четыре дерева. Там, возле них, и было глухое мелководье, где уток, по словам заготовителя, кишмя кишело. Надев штаны, я закатал их выше колен и двинулся на эти деревья.

Твердый бугор вскоре кончился. Под ногами вновь захлюпала вода, холодная, как из колодца. Ноги заныли, и скоро я ощутил легкое покачивание почвы. Начались зыбуны, то страшное и опасное, о чем я не раз слышал, но никогда не видел и не испытывал. Тревожно и горячо застучало сердце. Боясь провалиться, я не отрывал глаз от подрагивающего впереди меня дерна и старался наступать туда, где трава была пожестче и погуще. Несколько раз надо мной прошумели плотные стайки уток, но я не поднял головы. Дальше – больше: тонкий слой дерна начал пузыриться, глубоко тонуть, и жгучая вода студила ноги до самых колен. Всем своим нетяжелым телом я чувствовал опасное напряжение переплетенных травяных стеблей подо мною и всякий раз обмирал, ухнув в очередном прыжке на новое место. Не вернуться ли? Но я упрямо двигался к приметным деревьям.

Справа и слева от меня потянулись низкие стайки гусей, вероятно на кормежку. Они без особого испуга с предостерегающим гоготом отворачивали, замечая мои резкие движения, и уносились к берегу, пропадая за густо-зеленой стеной камыша. Птицы шли в светлые дали, на твердую землю, на поспевающие хлеба, а я, наоборот, двигался к черту на кулички.

Солнце коснулось камыша, накрыло его безбрежные просторы золотой вуалью, выткало позолоту кружев на кронах приближающихся деревьев. Жутко и страшно одиноко стало мне в этом ненадежном краю зыбунов, мягких и ласковых с виду. А что там, под ногами? Холодная бездна? Юркни – и никто и никогда тебя не найдет, и ямки не останется. Трава все закроет. У меня даже сердце защемило, и я заторопился, запаниковал и вдруг действительно почувствовал, как проваливаюсь куда-то. К счастью, дерн порвался только под одной ногой. Обжигающий, вечный холод ощутил я глубоко внизу и, дурея от страха, вырвав ногу, ринулся вперед без оглядки.

И странно: почва вдруг перестала колебаться. Теплую сухую траву ощутили ноги. Передо мной лежал широкий луг с родными мне, известными травами и цветами. Совсем такими, какие я еще недавно укладывал литовкой [43] в узкие ряды. А за ним уже не блестела, а молочно светилась вода. Дальше высоко поднимались в небо четыре могучие березы. «Вот он, остров! – охватила меня радость. – Дошел!» Сразу отлетели тревога и страх. Медленно двинулся я к воде, попробовал ее ногой. Вода была теплой, и, войдя в нее по колено, я согрел ноги.

Тихие плёсы, причудливо связанные друг с другом протоками, были окружены плотным рогозом и покрыты кое-где тягучим мохом. Многочисленные птичьи перья белели здесь и там на воде, но уток не было. Они улетели на кормежку, в хлебные поля.

Быстро накатывались сумерки. Я вернулся на сухой бугор, выбрал травку погуще и решил в ней ночевать. Вынув из кармана складной ножик, я пошел к камышам. Спокойно и размеренно срезал я ломкие стебли и укладывал в снопик. Стало прохладно и сыро. Жуткая тишина простиралась вокруг: ни ветерка, ни звука.

Настелив в траву камыша, я присел на него и сразу же почувствовал острый голод. В долгом неизведанном пути, занятый веселыми и невеселыми думами, охваченный тревогой, я забыл о своем постоянном чувстве, а тут оно зацепило меня под ложечку. Развязав тряпицу с едой, я с наслаждением стал грызть черствую лепешку с огурцом и сладкой молодой картошкой.

Гасло небо, задергивалось холодной мглой. Чернели камыши. Темнела вода на плёсах. Представив, что вокруг на добрый десяток километров нет ни души, я вновь ощутил страх и тяжелое чувство одиночества. Завернув остатки еды в тряпицу, я лег на камышовую подстилку, накрылся тужуркой и придвинул к самому боку заряженное ружье.

От травы и цветов шел тонкий лесной аромат, а с плёса тянуло сыростью и болотом. До звона в ушах я слушал крадущуюся ночь, но ни мало-мальского шороха, ни движения воздуха не уловил.

Уже в темноте сквозь чуткий сон стало слышно, как возвращаются с кормежки птицы. Сначала молча, с однообразным шумом полетели утки. Вода всплескивалась от их опускавшихся стай, качался застоялый воздух. Потом с гомоном, с дикой радостью пошли гуси. Я лежал и замирал от счастья, от радостных предчувствий. Недолго бились птицы в своих заботах, утихли и они, и я уснул крепко.

Легкий предрассветный ветерок зазнобил босые, вынырнувшие из-под куртки ноги, и людские голоса почудились мне. Еще не проснувшись, но уже и не видя сна, я вдруг уловил что-то похожее на разговор и вмиг пробудился окончательно.

Небо светилось, гася звезды. Свет оттуда, из недосягаемой высоты, струился вниз, прижимая ночную темень к земле; она плыла между камышами, копилась в укромных местах. Слабый-слабый ветерок порывами пролетал то с востока, то с запада. Но сколько я ни прислушивался, никаких звуков не уловил. «Показалось. Кто сюда придет? Некому. Лишь от нашей деревни можно проникнуть на остров, только в том месте, где я прошел. Дальше всё глубина и трясина…»