Маленькие дикари (Издание 1923 г.) - Сетон-Томпсон Эрнест (бесплатные версии книг txt) 📗
У Вильяма Рафтена было несколько ферм, на заложенных и содержавшихся в большом порядке. Каждый год он все увеличивал свои владения. Он был человек дельный, способный, даже талантливый. Соседи по большей части ненавидели его, потому что он им казался слишком умным и быстро богател. Он проявлял суровое отношение к миру и нежное — к своей семье. Ему самому пришлось пройти тяжелую жизненную школу. Начал он с ничего. Удары судьбы закалили его, но близкие люди знали, что под грубой оболочкой у него по-прежнему бьется горячее ирландское сердце. Манеры его даже дома были резкие и повелительные. Он не повторял дважды своих приказаний, и нельзя было их не исполнить. Только с детьми, пока они были маленькими, и с женою он был нежен. Те, которые видели его холодным и расчетливым, умеющим обойти даже маклеров на хлебном рынке, едва ли поверили бы, что через час он будет играть в лошадки со своей дочуркой и весело шутить с женою.
Рафтен не получил почти никакого образования, даже плохо умел читать и потому особенно ценил «книжных людей». Он решил дать своим детям «все, что в этом смысле можно достать за деньги», имея в виду, вероятно, чтобы они научились бегло читать. Сам он читал лишь по воскресеньям, с трудом разбирая по складам главные рубрики еженедельного журнала. «Главными» у него считались рубрики: хлебная биржа и спорт. Он сам был известен, как хороший боксер и любил читать подробные отчеты о последних состязаниях.
Хотя с людьми Рафтен обращался сурово и подчас даже грубо, но не переносил, чтобы кто-нибудь обижал животных.
— Люди кричат, если их бьют, а бессловесная скотина не может за себя постоять.
Рафтен единственный из всех окрестных фермеров не продавал и не отправлял на живодерню старых лошадей.
— Она, бедная, всю жизнь работала верой и правдой и заслужила, чтобы ее кормили до конца дней.
Дункан, Джерри и другие лошади подолгу жили у него «на покое», одна даже — лет десять.
Не раз Рафтен награждал тумаками соседей за дурное обращение с лошадьми, но однажды за свое вмешательство поплатился сам, так как напал на знаменитого силача. Впрочем, это нисколько не повлияло на него. Он продолжал, как и прежде, по-своему вступаться за бессловесных животных.
У соседей мальчикам предоставлялся доход с телячьих шкур. Коровье молоко шло в дело, а телята ценились очень низко, поэтому их убивали, когда они еще не могли кормиться сами. Убивали телят мальчики, и даже очень охотно, так как шкуры получали в свою пользу. За каждую свежую шкуру им платили на кожевенном заводе по пятьдесят центов, а за сухую — по двадцать пять. Рафтен никогда не позволял своему сыну убивать телят.
— Я не могу поднять руки на невинного теленка и не хочу, чтобы мой сын это делал.
Таким образом Сам лишен был заработка, которым пользовались его сверстники.
М-сис Рафтен была хорошая женщина, отличная хозяйка, любившая свой дом и семью, преданная и незаменимая помощница мужу. Ее огорчало только, что Вильям иногда бывал «немножко строг» с мальчиками. У них была многочисленная семья, но почти все дети поумерли. В живых остались лишь пятнадцатилетний Сам и трехлетняя Минни.
Обязанности Яна были сразу же определены. На его попечение отдавались куры и половина свиней. Кроме того, он должен был помогать Саму в некоторых работах.
Дела было достаточно, и все нужно было исполнять, согласно указаниям. Впрочем, почти каждый день оставалось время и для других занятий, которые Яну приходились более по вкусу. Рафтен требовал, чтобы мальчики добросовестно исполняли положенную работу, но в часы досуга предоставлял им полную свободу. Яна смущала его резкость и сила. Рафтен обыкновенно не высказывался, пока не составлял себе окончательного мнения, но зато уж высказывался «напрямик», и Ян все еще не знал, доволен ли он его работой.
II
Сам
Юный Рафтен оказался симпатичнее, чем можно было думать с первого раза. Своей медлительной речью он производил впечатление дурачка, чего на самом деле не было.
После того, как м-р Рафтен в общих чертах показал Яну свой дом, Сам вызвался более подробно все ему объяснить.
— Вот га-а-а-сти-и-ная, — сказал он, отпирая какое-то темное помещение и отыскивая наощупь закрытое ставнями окно.
В Сенгерских фермах гостиная не просто комната, а совсем особенное учреждение. Всю неделю она стоит запертая, за исключением того, если в гости приедет кто-либо из почетных гостей. Так было и в доме Рафтена. Мебель гостиной составляли: шесть крашеных стульев (по пятидесяти центов штука), две качалки (1 доллар 49 центов), мелодеон (тридцать две меры пшеницы, — комиссионер запросил сначала сорок), доморощенный шкап из ящика от мелодеона, ковер, для которого пряжа была сделана дома, а выткан был в обмен на шерсть, и круглый лакированный (!) стол (9 долларов наличными, по каталогу 11 долларов). На круглом столе лежал альбом видов. Библия и несколько больших книг для общего пользования. Раз в неделю с них сметали пыль, но не сдвигали их с места. Только через несколько лет замечено было, что они вдавились в мягкий лак стола.
В комнате был затхлый воздух, так как она никогда не проветривалась, кроме воскресений и визитов священника, которые, в сущности, являлись сверхурочными воскресеньями. Оба маленьких окошечка всегда были закрыты зелеными ставнями и бумажными занавесками. Это было нечто совершенно обособленное от остального дома.
Однако в гостиной находилась одна любопытная вещь, которая сразу сблизила Сама и Яна — именно коллекция птичьих яиц. Они лежали в старой коробке со стеклом, до половины наполненной отрубями. Ни одно из них не имело ярлыка и даже не было прочищено как следует. Коллекционер отказался бы от них с первого взгляда. Но тут произошло нечто удивительное, как будто два американца, переодетые один китайцем, другой — негром, случайно встретились в Гренландии и вдруг один сделал знак тайного братства, к которому они оба принадлежали.
— Ты собираешь яйца? — спросил Ян с пробудившимся интересом и сочувствием.
— Ну да, — ответил Сам. — У меня было бы уж вдвое больше, но папа говорит, что их не надо трогать, потому что птицы приносят пользу ферме.
— А ты знаешь их названия?
— Еще бы. Я знаю всех или почти всех птиц в околотке, — сказал Сам.
— Хотелось бы и мне знать. Можно мне достать тут яиц, чтобы повезти домой?
— Нет. Папа сказал, что если я больше не буду собирать яиц, то он позволит мне взять его большое индейское ружье, чтобы стрелять кроликов.
— Разве у вас водятся кролики?
— Конечно. Прошлую зиму я убил троих.
— Ах, я думал теперь, — заметил Ян с видимым разочарованием.
— Теперь их труднее найти, но можно попытаться. Когда-нибудь, когда вся работа будет сделана, я попрошу у папы ружье.
«Когда вся работа будет сделана» — это было любимое выражение Рафтенов, чтобы отложить какой-нибудь план в долгий ящик; это звучало внушительно и в то же время неопределенно.
Сам открыл нижнюю дверцу шкапа и достал оттуда несколько каменных наконечников для стрел, найденных на пашне, клык бобра еще из первых времен поселения и плохо набитое чучело совы. Ян так и вспыхнул при виде этих сокровищ. Он мог только простонать:
— О-о!
Сам был доволен, что семейные сокровища произвели на Яна такое впечатление, и пояснил:
— Папа застрелил эту сову на гумне, а батрак набил чучело.
Мальчики сразу подружились. Весь день за работой они поверяли друг другу задушевные мысли. Это их так сблизило, что после ужина Сам сказал:
— Знаешь, Ян, я тебе что-то покажу, но ты обещай мне никому не говорить об этом.
Разумеется, Ян дал клятвенное обещание.
— Пойдем на гумно, — предложил Сам.
