Звери дедушки Дурова - Дуров Владимир Леонидович (читать книги без .TXT) 📗
Булки скрывались в его пасти с неимоверной быстротой. Он их глотал, как пилюли. Когда он дочиста опорожнил полку, его хобот наткнулся на черную ковригу, над которой ему пришлось потрудиться. Обернув хоботом громадную ковригу, он перенес ее сначала на прилавок, а затем на пол, наступив на нее передними ногами. Бэби стал отламывать хоботом верхнюю корку, а затем отправил ее в рот вслед за белыми булками.
Публика, остолбенев, смотрела на громадную фигуру животного, спокойно распоряжавшегося в булочной. Когда Бэби наелся, он по цирковой привычке стал во все стороны кланяться — благодарить любезную публику. Тут только толпа поняла, в чем дело и кто был грабителем.
Как же Бэби попал в булочную?
Когда голодные служащие бросили цирк на произвол судьбы, Бэби почувствовал страшную тоску одиночества и голод, который заставлял мучительно сжиматься его бедный большой желудок.
Он сидел на цепи и прислушивался к знакомым звукам, которые издавали такие же как и он голодные звери-соседи. Проходили часы томительного ожидания, прошел день, настала темная ночь, а ни одна заботливая рука не протянулась к Бэби с ведром месива. Прошло три долгих дня. Голод становился все мучительнее, все страшнее. Бэби не мог больше терпеть голода и отправился искать себе пропитание, а может быть найти людей, от которых, по старой привычке, поклонившись, он получит подачку.
И Бэби стал изо всей силы тянуть цепь, которой он был прикован. С каждым новым усилием крюк все более подавался; наконец, собрав все свои силы, слон рванулся и… освободился. Волоча цепь с вырванным крюком по земле, Бэби медленно направился по цирку.
Было раннее утро, час, когда служители подметали конюшни. Но никого слон на своем пути не встретил; ни одного людского голоса не раздавалось вокруг. Цирк точно вымер. Он пришел на арену, где так часто смешил публику и зарабатывал свои хлеб. Но и здесь никого не было. Тогда он повернулся и пошел из цирка.
Бэби вышел на улицу, в надежде получить здесь от людей что-нибудь поесть голодному. Но улицы были так же пусты, как и цирк. Он пошел вперед, чтобы встретить хоть одного живого человека, и вдруг увидел знакомую серую толпу, которую он так хорошо знал и которая его всегда так ласково встречала. Он ускорил шаги и пошел вперед, решив, что теперь можно будет заработать.
Это был конец хвоста очереди возле булочной. Бэби, приученный к вежливости в цирке, и в это голодное время вел себя лучше, чем люди, бранившиеся возле булочной. Он скромно стал в конце хвоста и терпеливо начал ожидать очереди, по привычке протягивая свой хобот.
Но люди испугались великана, и из последних он стал первым.
Так, сам того не ожидая, бедный Бэби стал грабителем.
Гражданская война разгоралась. В 1918 г. я случайно зимовал в Москве, разлученный с моими зверями, которые остались на юге.
Половина зверей вымерла. Моя жена собрала остатки и со страшными трудностями переправила в Москву. Дорогой у нее околела еще одна часть животных… Но среди сохранившихся остался Бэби.
Как я обрадовался, когда его гигантская фигура показалась из вагона. Трогательную картину представлял великан, выступавший по сугробам нерасчищенных московских улиц, в высоких кожаных с войлочной подкладкой сапогах и теплой попоне, промерзшей насквозь, в странном капоре с маской, из разрезов которой блестели его маленькие добрые глаза.
Пришлось временно поместить Бэби в Зоологическом саду, так как мой «Уголок», где должен был помещаться зверинец, был занят складом кож.
Я и сам себя утешал, что Бэби будет гостить в Зоологическом саду только короткое время, но ошибся. Дело затянулось, кожи не убирали, и Бэби оставался в Зоологическом саду.
Никогда не забуду, как, укутанный и все-таки промерзший, он плелся за верблюдом, грустно понурив голову, но не в «Уголок», где протекало его счастливое детство, среди всеобщей любви и ласки, а в холодную неприветливую тюрьму.
Я каждый день ходил в слоновник к своему другу. Я ходил даже по нескольку раз в день. Он встречал меня радостно, ласкал хоботом, а я смотрел на громадное холодное помещение полуразрушенного слоновника и думал, что кожи все еще наполняют мой «Уголок» и что мне еще не удалось ничего добиться для водворения вместо них моего Бэби.
Слону было невыносимо в его новом помещении. Я сознавал, что каждый лишний день его пребывания здесь грозил ему гибелью.
Слоновник не отапливался; ухода никакого не было… Бэби голодал. Он голодал, дрожал от холода, стоя на холодном цементном полу без соломы, и слабел с каждым днем.
Я стоял перед ним, маленький, ничтожный человек перед великаном, и, в первый раз, чувствовал себя бессильным ему помочь.
Как недавно еще было то время, когда громадная фигура, с послушанием ребенка, исполняла малейшее мое желание, а теперь я не мог согреть его тела, не мог накормить его. Ведь мое дыхание не в силах было согреть даже кончика его хобота.
Бэби замерзал. Вот уже вторую ночь он не ложился. Это было явным признаком его болезни. У Бэби проявилось сознание своей тяжести. Он был слаб и знал, что если он ляжет, то не в состоянии будет встать, и это будет его конец. 180 пудов сделают свое дело.
Стоит пролежать великану сутки на полу, и на его теле от собственной тяжести появятся пролежни, а затем последует заражение крови.
Бэби дрожал, но все же старался держаться на ногах. Ноги его отекли и казались еще толще.
Я спал дома, измученный хлопотами о своем «Уголке», когда ко мне прибежал мой помощник и мрачно сказал:
— Слон лег.
Я, как ужаленный, вскочил, наскоро оделся и бросился в Зоологический сад. Вбежав в слоновник, я остановился около лежащего Бэби, с маленькой надеждой, что еще не все потеряно.
Он серой неподвижной массой выделяйся на холодном жестком полу. Я крикнул:
— Бэби, Бэбичка. Хо-ох!
Я звал его, я умолял его встать.
Бэби поднял сначала хобот, зашевелил одним ухом, напряг все силы, перевернулся на спину, подняв свои передние и задние ноги, опустился, еще раз напряг силы и снова опустился, тяжело вздохнул и больше уже не пытался встать.
Я с рыданием бросился на его могучее неподвижное тело, обнимал его голову, целовал хобот, вскакивал и умоляюще кричал снова:
— Бэби, Бэбичка. Хо-ох. Хо-ох…
Я не помню, что я еще говорил, умолял его как человека собраться с силами и встать. Но Бэби не двигался…
Тогда я лег на него. Бэби протянул хобот, обвил им мою шею, и крупные слезы покатились из его глаз. Мы прощались навсегда.
Долго меня не могли оторвать от слона, а слон не отпускал моей шеи.
Но вот хобот его скользнул, как мертвая змея, и упал без движения на холодный пол. Бэби закрыл глаза…
Через два дня его не стало. Погиб лучший мой честный, преданный товарищ, погиб мой Бэби, — дитя, которое я воспитал и в которое вложил часть своей души.
Колючий народец
Ну, и наделал же мне хлопот мой колючий народец…
Подготовлялось это несколько дней. Я жил тогда в гостинице в Орле.
Утро. Протираю глаза и слышу крик коридорного:
— Послушайте, я не виноват, а уж вы, пожалуйста…
— Что такое?
— Да хозяин ругается.
— За что ругается? В чем дело?
Коридорный чешет затылок.
— Да все насчет ежей. Потому никак невозможно, и гости обижаются. Вот и сейчас, не угодно ли послушать?
Я прислушиваюсь. И слышу визгливые женские голоса:
— Это невозможно… Свинушник здесь, а не гостиница. Фу, мерзость какая!
И стук в дверь, нетерпеливый и сердитый… На пороге вырастает хозяин гостиницы. Он вырастает так каждое утро. Он входит всегда мрачный, раздраженный и угрюмо говорит:
— Пожалуйста, очистите номер. Все гости обижаются насчет ежей. Говорят, нельзя терпеть. Да и номер после вас никто не возьмет…