Поговори со мной… Записки ветеринара - Бакатов Сергей (чтение книг TXT) 📗
В графе «причина болезни» мне очень хочется написать – цементный пол. Но делать этого не следует. Для удобства уборки цементные полы – практически во всех клетках. Летом, в жару, многих животных тянет поваляться на нем. А после захода солнца, в условиях резко континентального климата, цемент быстро становится из прохладного ледяным.
После того как не стало Кнопки, Сафроша приуныл и даже начал худеть и чахнуть. Другие явные признаки недомогания отсутствовали, и эти изменения приписали внезапному одиночеству и его возрасту. Работница по уходу за обезьянами жаловалась, что он мешает убирать в клетке и вообще стал агрессивный. Закончилось это тем, что однажды, когда она ему наподдала веником, он ей своим единственным клыком распорол руку от локтя до кисти. Правда, она в тот день, как сама потом призналась, была «выпимши». Работнице оказали скорую помощь и отправили на больничный, а над Сафроном уже серьезно нависла угроза выбраковки.
Вскоре пришло время переводить обезьян в зимнее помещение. Оно никак не связано с летним, и поэтому обезьян приходится два раза в год перемещать туда-сюда при помощи транспортных клеток. Довольно неприятная процедура как для животных, так и для работников зоопарка. Далеко не все обезьяны по доброй воле заходят в транспортную клетку, и многих приходится отлавливать сачком.
Сафрошу же на общем собрании, как старого и утратившего экспозиционную ценность, большинством голосов приговорили к выбраковке и изъятию с экспозиции. Специального стационара для содержания животных, утративших экспозиционную ценность, мы не имели. Выбракованных животных иногда продавали в частный сектор, но если охотников на это добро не находилось, то приговоренного следовало усыпить. Как правило, в таких случаях вся ветеринарная братия зоопарка голосовала против, но в конце концов кому-то из нас эту обязанность приходилось исполнять.
В те времена хранение и приобретение сильных снотворных и наркотических препаратов было делом весьма сложным, поэтому для этой цели применяли винтовку. Уже чуть позднее удалось приобрести, в том числе и для этой цели, дитилин – очень сильный обездвиживающий препарат, который при небольшой передозировке вызывает паралич центра дыхания и быструю смерть.
Ловим обезьян обычно втроем – Василич, Александр (который еще и хороший змеелов) и я. Всех обезьян малой кровью (без потерь с обеих сторон – имеется в виду), наконец, удалось переместить в нужное место. Остался один Сафрон. Мы оставили его клетку напоследок. Естественно, он наблюдал процедуру отлова всех своих соседей и был весьма возбужден, догадываясь, что грядет и его очередь. Но деваться некуда, надо – так надо.
О том, как он всего пару недель назад порвал руку служительнице, все хорошо помнили, какой ему вынесен приговор, тоже знали. Стрелять его я наотрез отказался, а гуманно (если вообще это слово имеет здесь смысл) усыпить на тот момент было нечем, разве что кубик воздуха в сонную артерию.
Вооруженные двумя сачками для ловли обезьян и переносной клеткой, заходим в вольер. Сафрон принимает боевую позу и показывает нам свое единственное, но грозное оружие – клык. Иногда процедура ловли обезьян заканчивается очень быстро. Все наши подопечные хорошо знакомы с сачком и его очень боятся, поэтому некоторым достаточно только его показать, и они сразу прячутся как раз в переносную клетку. Но Сафрон чувствует недоброе и забирается по сетке под самый потолок.
Несмотря на избыточный вес, Сафрон оказался довольно проворным и каждый раз весьма лихо уворачивается от сачков, которыми орудуют Василич с Александром. Я поджидаю Сафрона с переносной клеткой, дверцу которой надо успеть быстро захлопнуть, когда обезьяна окажется внутри. С каждым заходом Сафрону все сложнее избежать сачка – силы его уже на исходе. И пару раз он чуть было не попался.
Описав очередной раз пару кругов по сетке почти под потолком, Сафрон вдруг со всего размаха прыгнул мне на руки. Я на лету его ловлю и совершенно автоматически прижимаю к груди. Это случилось так неожиданно, что я даже не успел испугаться. Если бы он хотел меня укусить, то сделал бы это уже несколько раз.
Одной мокрой лапой он прихватил меня за ворот халата, а другой показывал на двух «злых дядек», которые охотятся за ним. При этом он задыхался и громко охал. Вытаращив исполненные мольбы глаза, он вытянул губы дудочкой и, продолжая возмущенно охать, дохнул мне прямо в нос!
Запах был такой тяжелый, что мне чуть не стало дурно.
– О тож прошу пана до гилясы! – простонал я, отвернув голову, и добавил: – Коллеги! Думаю, клетка нам сегодня больше не понадобится, а Сафрона я забираю в лечебницу на опыты. Он согласен.
– А это «шо за гилясы», которые ты только что упоминал? – спросил Василич.
– Такая вонь, что хоть вешайся.
Дословно – «так вот же попрошу пана на виселицу», грубоватая польская шутка, но этим выражением мы частенько пользовались в студенческой жизни с подачи Ричарда Викентьевича, преподавателя зоологии, который любил таким образом пригласить нерадивого студента к доске.
До лечебницы Сафрон ехал на мне, крепко уцепившись за шею холодными как у лягушки лапками, обдавая меня своими «ароматами» и вытирая мокрый нос о халат.
В лечебнице мы его определили в небольшую клетку, специально приспособленную для фиксации и проведения различных процедур некрупным животным.
Клетку изнутри утеплили ватным одеялом, потому что ветлечебница далеко не самое теплое место в зоопарке.
Клетка была довольно просторная и Сафрону сразу понравилась настолько, что его даже не пришлось уговаривать туда лезть. Правда, когда он увидел, что его заперли, сразу беспокойно и чисто по-капуциньи зачирикал. Но, получив кисточку винограда, успокоился.
– Вот так-то, Сафроша, если жить хочешь, придется тебе у нас поработать лабораторным зайчиком, – поставил я в известность капуцина, имея к нему на самом деле некий профессиональный интерес. По запаху, который он обрушивал на меня при каждом выдохе, было нетрудно догадаться, что он такой же хронический «пневматик», как и Кнопка. А судя по озлобленности на персонал, наверно, страдал от болей, которыми сопровождается плеврит.
У Кнопки результат лабораторного анализа на туберкулез оказался отрицательным, и это обнадеживало в отношении Сафрона, а с остальным, я был уверен, мы справимся.
Интерес же мой к Сафрону заключался в том, что я до сих пор не мог профессионально делать внутривенные вливания мелким животным. Особого позора я в этом не видел, так как это довольно тонкая процедура, и, чтобы ее качественно выполнять, необходима не только постоянная практика, но и сноровка.
Прописав капуцину внутривенно антибиотики, витамины и обезболивающие, я на удивление быстро, с первого раза попал в вену и закатил ему первую порцию. Не могу сказать, что ему понравилось, но вынес он это довольно смиренно. Правда, прослушать себя не дал. Видимо, мешала этому боль внутри.
Я решил отложить процедуру более детального обследования до завтра. Рабочий день уже давно закончился, и я заторопился домой. Замок от клетки где-то затерялся, и пришлось прикрутить дверцу обычной проволокой. О чем потом крепко сожалел – следовало все же поискать замочек.
На следующий день утром, войдя в лечебницу, я пришел в легкое замешательство. Впрочем, этого и следовало ожидать. Проволока, естественно, размотана, клетка – конечно! – открыта. Сафрона в клетке… – отгадайте с трех раз.
Добрая половина посуды с лабораторного стола валялась на полу уже в виде осколков. Шкаф, в котором я хранил травы, раскрыт нараспашку, почти все пакетики тщательно выпотрошены. А Сафроша сидел на подоконнике и с большим любопытством наблюдал, как водители на хоздворе безуспешно пытались рукояткой запустить зоопарковский газик.
Увидев меня, Сафрон, как ни в чем не бывало, подобрался ко мне по лабораторному столу и принялся шарить по карманам.
– Послушай, я тебя сюда определил не для того, чтоб ты тут погромы устраивал! – попробовал я его устыдить, хотя прекрасно понимал, что моей вины в этом гораздо больше.
