Шесть собак, которые меня воспитали - Прегозин Энн (книги бесплатно без TXT) 📗
С первого момента появления на свет моей дочери (и даже раньше) я полюбила этого ребенка, «накормившего» Тимбу сыром. Появление Лекси – самое важное событие моей жизни и самое лучшее, что мне удалось совершить. Я дала ей жизнь, любила ее и заботилась о ней. До этого мне никогда не приходилось менять пеленки. Я не подозревала, что можно просыпаться среди ночи и при этом улыбаться. Правда, у меня был хороший пример: Делла. Она словно стояла у меня перед глазами. Я старалась быть такой же терпеливой и заботливой матерью, какой была она. А радость материнства я познавала на собственном опыте. С появлением Лекси Тимба не была отодвинута на задний план и не чувствовала себя заброшенной, как это иногда случается с любимой собакой, когда в семье появляется ребенок. Но материнские заботы – пусть радостные – безнадежно изменили мою жизнь. В сутках просто не хватало на все времени: ребенок, муж, дела, работа над моей первой книгой и мое чудесное животное. Я старалась, насколько возможно, совместить хотя бы интересы Лекси и Тимбы. Теперь перед работой по утрам я не всегда устраивала большую пробежку в парке для Тимбы. Часто это была прогулка – Лекси в коляске, Тимба шагает рядом – на игровую детскую площадку, расположенную в самом центре Проспект-Парка. Поскольку вход туда собакам был запрещен, я оставляла Тимбу снаружи, привязав на длинный поводок к ограде. Потом мы отправлялись на качели, а Тимба, сидя в тенечке, спокойно на нас посматривала. Но стоило Лекси завизжать от восторга, как Тимба настораживалась, когда же та переключалась на тихие игры в песочнице, собака тоже успокаивалась. А потом мы шли в Грин Виллидж на работу. Втроем мы часто совершали так называемые «прогулки для Тимбы». Войдя в парк, мы шли в глубь его по тенистой извилистой тропе, вдоль которой росли огромные (уже тогда) деревья гингко. Потом сквозь листву прорывалось солнце – мы проходили через маленькую детскую площадку, поднимались по тенистому пологому склону холма и через десять минут оказывались у выхода из парка. Отсюда, свежие и отдохнувшие после прогулки, мы направлялись на работу. Мы не спешили, любовались по пути прелестными палисадниками и цветущими на подоконниках геранями и петуньей – предметом особой гордости садоводов-любителей в Парке-Слоуп. (Конечно, многие растения в этих ухоженных садах и ящиках на подоконниках были мне знакомы. Их купили в Грин Виллидж, а теперь они разрослись и предстали передо мной во всей красе). Налюбовавшись всем этим, мы сворачивали к нашему магазину на Юнион-стрит. Нас с Тимбой ждала работа, а Лекси убегала к своим игрушкам и книжкам.
Безусловно, такая жизнь была для Тимбы скучновата. Случалось, что по понедельникам у Дэвида было мало работы, и тогда, по крайней мере, на полдня, он полностью брал на себя заботы о Лекси. Я же могла посвятить это время Тимбе, мы спешили в парк, чтобы там от души побегать. Потом шли к озеру, и Тимба с большим удовольствием плавала. А иногда уходили в лес, где не было никого – только мы и птицы – где мы раньше столько времени проводили вдвоем.
Такие дни напоминали Тимбе, что я по-прежнему принадлежу ей, а я с новой силой осознавала, что у меня есть Тимба. Тимба (несомненно, потому что была помесью) никогда ничем не болела, однажды подхватила инфекцию, которая чуть ее не убила. В тот день по дороге на работу я заметила, что собака слегка горбится, как будто у нее что-то болит. Через три дня, поскольку Дэвид не мог вырваться с работы, я позвонила в скорую ветеринарную помощь, которую мне порекомендовали. Они осмотрели Тимбу и поставили неправильный диагноз – воспаление мочевого пузыря. Ей сделали укол антибиотика, оставили таблетки и пообещали, что через день-два все пройдет.
Но ни через день, ни через два улучшения не наступило. Собаке становилось хуже, и теперь она уже стонала от боли. Вечером мы поехали в ветеринарную клинику. Доктор Вассерман осмотрел Тимбу и, встревоженный состоянием собаки, немедленно забрал ее в операционную. Там он дал ей наркоз и провел сложную операцию по удалению матки, чем и спас ей жизнь. Это не было воспаление мочевого пузыря. Это была «пиометра» (гнойное воспаление матки), причем болезнь была уже сильно запущена. Операция прошла успешно, но животное очень ослабло. Чтобы предотвратить распространение инфекции, ей вводили внутривенно антибиотики; а меня заверили, что глаз с нее не спустят.
Когда я позвонила на следующее утро, Тимба была «все еще очень слаба, но стабильна». Днем все оставалось без изменений. На следующее утро мы с Дэвидом поехали в больницу. Тимба отказывалась от еды и питья. То, что она не ела, особых опасений не вызывало. Но отказ от воды мог повлечь за собой обезвоживание. Теперь ей внутривенно вводили жидкость вместе с большой дозой антибиотиков. В ответ на наши ласки и ободряющие слова она помахала хвостом, глаза у нее заблестели. Мы пробыли с ней, сколько могли, но потом должны были уехать.
Наутро состояние стало критическим. Тимба все еще находилась под капельницей, доктор Вассерман был обеспокоен ее настроением и появившимся в ее глазах безразличием ко всему окружающему. Он попросил нас приехать.
Тимба лежала на боку в своем боксе, от нее во все стороны тянулись шланги и трубочки, а сама она от слабости едва смогла приподнять голову. Мы ласково позвали ее и погладили. В ответ Тимба открыла глаза и слабо вильнула хвостом, потом глаза снова закрылись, и хвост замер неподвижно.
Я заплакала от ужаса: «Неужели Тимба умирает?» На фоне этих черных мыслей меня одолевали угрызения совести: почему я так поздно заметила, что она больна? Как я могла довериться незнакомым ветеринарам, даже если мне их порекомендовали? Как я могла?!
«Теперь она в надежных руках», – успокаивал меня Дэвид, да так оно и было. В клинике все боролись за жизнь Тимбы. Доктор Вассерман делал все возможное. Он жил неподалеку и приходил по ночам проведать Тимбу.
Наконец, пришел день, когда доктор позвонил и сказал: «Ей лучше». Незадолго до этого он зашел к Тимбе, она на него посмотрела и дала себя покормить. Она выкарабкалась!
Мы забрали собаку домой, и она быстро пошла на поправку. Правда, теперь у нее не могло быть щенков. Но ведь и раньше, когда заходила об этом речь, мы ума не могли приложить, кого выбрать в качестве отца ее будущих детей. Маламута? Хаски? Помесь с волком? Но ведь наша собака единственная в своем роде. Теперь вопрос о щенках отпал сам собой. Нам казалось, что это совершенно неважно. Тимба была с нами, только это и имело значение.
Шло время. Лекси исполнилось три, потом четыре, и пришло время отдавать ее в школу Беркли Кэррол, ту самую школу, куда в семь лет отправили меня. С тех пор школа расширилась: появились два новых здания, где разместились подготовительные классы для детей с четырех лет. Теперь каждое утро по будням начиналось у нас с десятиминутной прогулки по Седьмой авеню до школы. Мы провожали Лекси в школу и отправлялись в Проспект Парк, где Тимба опять получила возможность бегать перед работой. Мы наслаждались каждой минутой, упивались свежим воздухом, набирались сил от травы и деревьев. И какой бы ни выдался день – солнечный, пасмурный или дождливый – это всегда было прекрасно! А потом наступало время покидать парк, отправляться в Грин Виллидж и приниматься за работу. У Тимбы появилось немало почитателей. Некоторые специально заходили в магазин, чтобы с ней поздороваться. Многие по-прежнему считали ее маламутом, но маламутом выдающимся, таким ласковым и милым, что приводили своих друзей и даже детей посмотреть на нее. При виде знакомых Тимба всегда радовалась. Она ставила передние лапы на прилавок и позволяла себя гладить, при этом изо всех сил виляла хвостом. Некоторые постоянные покупатели так искренне полюбили Тимбу, что я сочла возможным сказать им правду о ее происхождении. Это привело их в еще больший восторг. А вот о том, сколько Тимбе на самом деле лет, я не говорила никому, и сама не хотела об этом помнить. Когда спрашивали о возрасте Тимбы, я говорила, что ей шесть лет. Ей исполнилось семь, восемь, десять, четырнадцать лет, а для меня она все еще была шестилетней. Но она и выглядела на шесть! Это было энергичное, красивое и здоровое животное. Сказывалось то, что она была гибридом. Но, к сожалению, в тринадцать лет Тимба потеряла слух. Глухота подкрадывалась к ней постепенно. Я, бывало, звала ее, а она не слышала, требовалось повышать голос, чтобы собака приходила на зов. Месяца через три мне уже приходилось кричать, иначе она не слышала. А потом Тимба совершенно оглохла. Дома или в магазине я стучала ногой по полу, чтобы привлечь ее внимание. И вот тогда ее необыкновенная способность понимать язык тела и подмечать любой жест очень нам пригодилась. Для общения с Тимбой мы разработали целую систему жестов и сигналов. С их помощью я могла передать все то, что раньше говорила словами. Тимба мгновенно все схватывала. Жестом я приглашала ее на прогулку, жестом объясняла, что нужно подождать, пока найду свои ключи, а по сигналу «Пошли!» Тимба начинала вытанцовывать у входной двери. И мы по-прежнему прекрасно проводили время в парке, она носилась вокруг и регулярно посматривала на меня, чтобы не терять контакт со мной и что-нибудь не пропустить. Вот почему во время съемок «Одинокого волка» я отдавала команды с помощью жестов. В то время Тимба уже ничего не слышала. Но я была уверена, что она справится. Мало того, съемку на Бруклинском мосту едва ли удалось осуществить, если бы собака не понимала жестов.
