Соленый пес - Кнорре Федор Федорович (книги без сокращений txt) 📗
– Оказывается, псёнка ребята достали, товарищ капитан, вон он гуляет, – неопределенно заметил боцман.
– Это я вижу, – сказал капитан.
– Это они заместо Клотика, – пояснил боцман. Клотик был прежний корабельный пёс, плававший на «Каме», отличавшийся глупостью, легкомыслием и любовью к рассеянному образу жизни, за что и поплатился, отбившись от своих на берегу в далёком иноземном порту.
– Главное, не спёрли они его случайно где-нибудь?
– Ни в коем случае! – горячо заверил боцман. – На пустом берегу подобрали. Ребята говорят, по мелководью прогуливался, пузыри зубами ловил. Удивительное дело, солёной воды ни в коем случае не боится.
– Морской пёс? – улыбнулся капитан.
– Точно. Ребята его уже прозвали Солёный.
Так у него появилось имя: Солёный. Он быстро стал осваивать премудрость корабельной жизни. Матросов было много, человек сорок, но через несколько месяцев плавания он безошибочно отличал «своего» матроса от чужих людей на берегу, когда матросы брали его с собой на прогулку. Он привык к качке в открытом море. Узнал все закоулки на корабле, которые могут интересовать собаку. Так, он знал дверь в машинное отделение, но дальше никогда не шёл, потому что туда вёл крутой трап, оттуда пахло железом и что-то неприятно шумело. Он узнал, что в камбуз заходить воспрещается, но любил, добравшись до второй палубы, куда выходил стеклянный, почти всегда открытый люк из камбуза, заглядывать вниз, в глубокий провал, где на дне шипели кастрюли на плите и кок в белом колпаке орудовал большими ложками с длинными ручками. Когда кок поднимал голову, он часто видел свесившуюся сверху морду и принюхивающийся нос и грозил ему поварёшкой. Его редко гладили и брали на руки, с ним обращались по-товарищески: кормили, помогали, разговаривали, дружески трепали за уши, мыли под душем раз в неделю и расчёсывали гребешком. Он расхаживал во время качки, как матрос, вразвалку, то взбираясь на гору наклонившейся палубы, то осторожно спускаясь под гору. А если палубу начинало захлёстывать волнами, он благоразумно уходил в коридор и из-за высокого порога поглядывал на то, что творится снаружи. Через полгода он был уже дисциплинированным, толковым корабельным псом, безошибочно различавшим, когда люди на работе и когда отдыхают. Во время авралов он мгновенно удирал в безопасное место, чтобы ему не отдавили лапу или не задело каким-нибудь бегущим по палубе тросом, цепью или проносящимся по воздуху тюком.
Матросы любили его, одни больше, другие меньше, но все считали его своим. И он любил одних больше, других меньше, но со всеми был приветлив, потому что считал их всех «своими», начиная от сурового кока и официантки, которая его кормила, до боцмана и матроса Мартьянова, который подобрал его на берегу и мыл под душем. Когда корабль покачивало, а палуба после уборки была залита водой, щенок ждал, пока корабль накренится на борт. Тогда вода сливалась на одну сторону и, задержанная закраиной борта, превращалась в большую лужу, из которой можно было удобно полакать. Пароход отваливался на другой борт, а Солёный стоял, не отрывая глаз от жёлоба, и ждал, когда вода опять вернётся обратно. Матросы восхищались его сообразительностью и говорили, что Клотик никогда бы до этого не додумался… Главное неудобство жизни собаки на корабле – это крутые, почти вертикальные железные трапы. То, что было ниже палубы, Солёного и не интересовало, но на открытую верхнюю палубу ему часто хотелось попасть, а туда вёл крутой трап, по которому матросы взлетали бегом, но собаке было никак не вскарабкаться. Но вскоре всё наладилось. Когда Солёному было нужно, он подбегал к трапу и останавливался, поджидая. И первый же проходивший мимо матрос подхватывал его одной рукой и, взбежав по трапу, пускал на верхнюю палубу. Таким же образом он путешествовал и вниз. Даже когда он был ещё совсем маленький, он никогда не оставался без дела. Если люди спокойно сидели и разговаривали, он потихоньку к ним подбирался и старался развязать шнурки. Иногда после дружеской беседы сразу двое или трое матросов обнаруживали, что у всех шнурки развязаны, а у кого-нибудь обмусолен и обкушен кончик. Поднимался крик, хохот. Это всех очень развлекало и приписывалось необыкновенной хитрости и уму Солёного.
К обеду чаще всего бывал компот, и щенку отдавали изюм или чернослив. И тогда он начинал охотиться за изюминкой. Перекатывал её лапой, хватал в рот, мотая головой, ронял, делал вид, что она вырвалась, и начинал с. рычанием за ней гоняться, потом залезал на диван и, свесившись оттуда, долго и хищно её подстерегал, а уж затем бросался на неё сверху и съедал с видом победителя. Первое время, когда он ещё не умел вовремя уступать дорогу, бывало, что ему кто-нибудь отдавливал лапу. Он поднимал страшный крик и убегал, но, немножко успокоившись, возвращался обратно на трёх ногах и протягивал виновнику больную лапу, чтоб тот его пожалел.
Когда он немножко подрос, он упорно стал учиться ходить по лестнице. Это было очень трудно. Надо было становиться на задние лапы, опершись передними на ступеньку, и долго задирать одну заднюю, которая никак не доставала до ступеньки. А когда он научился наконец влезать на несколько ступенек, он подолгу сидел там, не зная, что дальше делать, потому что спускаться было во сто раз труднее. Нужно было осторожно сползать на животе, тянуться передними лапами, а часто они не успевали достать, и тогда приходилось кубарем катиться вниз… Когда кто-нибудь столярничал на палубе, пёс усаживался напротив него и часами мог не отрываясь следить за руками работающего человека. «Общественный инспектор пришёл, – смеялись матросы, – проверяет качество работы». Всем это название нравилось, и, когда пёс заглядывал в рубку управления, вахтенный его спрашивал: «Ну что, опять проверять пришёл? Всё в порядке, курс правильный». И называл курс. Солёный понимал, что с ним шутят, и приветливо помахивал хвостом. Если в камбуз вход был воспрещен раз и навсегда, то в капитанскую каюту можно было входить только с разрешения – он это прекрасно знал. Научившись лазать по лестницам, он в тихое время, после обеда, осторожно поднимался на среднюю палубу и останавливался на пороге каюты капитана. В том случае, когда капитан его не замечал, он переминался с ноги на ногу и тихонько-просительно урчал с закрытым ртом.
– Ну, поди посмотри! – говорил обычно капитан, и тогда Солёный подбегал к большому зеркалу и становился на задние лапы.
Так и есть, другая собачонка опять была тут как тут. Иногда ему казалось, что она ничего себе, а иногда по выражению её морды он решал, что она замышляет что-то недоброе. Он долго с ней переглядывался ненавистным взглядом, потом злобно рычал, чтобы её спугнуть, тыкаясь носом в холодное зеркало. Окончательно разозлившись, он с лаем бросался вперёд, и передние ноги соскальзывали у него на пол. Собака исчезала. Уверенный, что её прогнали, он успокаивался и шёл поздороваться с капитаном.
– Дуралей ты, дуралей! – произносил капитан, и пёс безошибочно понимал, что это значит: «Славный ты, хороший пёс», и поталкивал плечом колено сидевшего у стола капитана, чтобы тот его погладил…
К сожалению, старый и отличный матрос Мартьянов имел некоторую слабость к вину. О том, что он выпил, можно было догадаться только по тому, что он держался очень прямо, был подчёркнуто вежлив и неприступен до надменности. И ещё по запаху чеснока, которым он «забивал» предательский дух алкоголя. Однажды он вернулся с берега твёрдой походкой, суровый и высокомерный, в сопровождении Солёного, который ходил с ним на берег гулять. Никто бы ничего и не заметил, если бы не выдал Солёный. Боцман, присев около него на корточки, чтобы погладить по случаю возвращения на борт, вдруг сморщился и отшатнулся. От собаки невыносимо несло чесноком. Пока Мартьянов выпивал и закусывал, щенок подобрал упавшую на пол дольку чеснока и от скуки добросовестно её сжевал. Матросы до упаду хохотали, нарочно подходили понюхать, как Солёный наелся чесноку. А на другой день в стенгазете была карикатура, как Мартьянов вместе с собакой выпивают и закусывают чесноком и вместе, выпивши, возвращаются на корабль. Собака выглядела очень надменной. Мартьянов ходил три дня мрачный. И, кажется, перестал злоупотреблять не только чесноком, но и тем, что им закусывают.
