Горячее селение Амбинанитело - Фидлер Аркадий (читаем книги TXT) 📗
— Позор на нашу голову! — Джинаривело искренне огорчен, это видно по его глазам.
Я кусаю губы, чтобы не расхохотаться.
— Прикажу вернуть ее силой! — негодует дед.
— Оставь Беначихину в покое! Не надо ее! — восклицаю я и обращаюсь к посланцу: — А Веломоди в деревне?
— Да.
— Поди спроси, хочет ли она стать моей вади!
Мои слова снова поражают присутствующих. Через минуту все узнают: Веломоди согласна стать моей вади.
К Джинаривело быстро возвращается хорошее настроение, и он радостно говорит:
— Это хорошо! Сегодня вечером семья приведет ее к тебе.
День проходил, и солнце клонилось к закату под знаком злых предчувствий, закипавшей в душах бури и сплошной неизвестности. Теперь все ясно: наступает тихий вечер. Гора Бенёвского, наконец, присмирела, погасла и засыпает во мраке, как и все другие горы.
МОЯ ВАДИ
С наступлением темноты в хижину приводят Веломоди. Гурьбой вваливается вся родня, не только дедушка Джинаривело и мать, но и многочисленные дяди, тети, племянники и другие родственники. Вежливые, хорошие люди. Вся компания ест, пьет и веселится.
Среди приглашенных гостей, конечно, присутствуют Рамасо и Раяона. Сидят на почетных местах вместе с Джинаривело и моей тещей — рафузуко. У всех прекрасное настроение, все развлекаются, произносят подходящие к случаю приветствия.
— И чтобы сын твой, — поднимает рюмку Раяона, его слегка затуманенные глаза смеются, — чтобы сын твой, вазаха, стал знаменитым вором скота.
Известное и излюбленное мальгашское напутствие, направленное в мой адрес, вызывает у присутствующих бурю восторга, тем более, что произносит его шеф кантона, блюститель законов.
Гости наклоняются к Веломоди, сидящей тихо и скромно у стенки в тени. За весь вечер она не проронила ни слова. Одной из старших теток, сестре моей тещи, не нравится молчание Веломоди, и она с лицом сердитого лемура говорит:
— К ней трудно применить нашу поговорку: не уподобляйся сверчку, голос которого наполняет весь лес, хотя сам он крошечный… Голос Веломоди что-то не заполняет хижины. А ты, вазаха, знаешь подходящие поговорки?
— Знаю.
Все с большим любопытством смотрят на меня.
— Я знаю много растений, — повторяю услышанную когда-то мудрость, — но только сахарный тростник мне по вкусу.
Другими словами: много девушек существует на белом свете, но только одна мне нравится.
Гостям по душе такая учтивая аллегория.
На прощание молодая еще теща обнимает мою голову и крепко целует в щеку; это вызывает сильное удивление семьи. Прежде они совсем не знали поцелуев, да и теперь не слишком увлекаются ими.
Потом теща совершает обряд, который всем, кроме Рамасо и Раяоны, кажется существенным дополнением к торжеству. Рафузуко приносит из кухни горящие головни и выбрасывает их из обеих дверей хижины далеко во двор. Головни описывают дугу, рассыпается фонтан ярких искр.
— Зачем это? — спрашиваю.
— Чтобы отогнать злых духов, кружащихся вокруг хижины, — объясняет теща.
— Около моей хижины духов нет, — успокаиваю я ее.
— О, вазаха, откуда ты знаешь? Духи есть везде!
— Не беспокойся. Я защищу Веломоди.
Около полуночи семья попрощалась, и хижина опустела. Вскоре я проводил последнего гостя — Богдана.
Вернувшись в хижину, я застал Веломоди на том же месте — в темном углу у стены. Она просидела там весь вечер, тихая, как мышонок, и скромная, как овца. Теперь она смотрит на меня, и я вижу только ее глаза, вернее два ярко горящих уголька, пронзающих меня из мрака.
Я понял, как удачно складываются события: Веломоди в роли моей вади — старый обычай гостеприимства в Амбинанитело, проявление искренней доброжелательности, подлинная живая связь между мной и жителями деревни.
ЗЛАЯ РЕКА
Цапли вурумпуцы — белые, нарядные, парящие высоко в небе птицы. Их всегда восемь. Ежедневно, вероятно с незапамятных времен, подчиняясь извечному инстинкту, они в одно и то же время появляются над долиной: за полчаса до захода солнца. И всегда летят над рекой, словно связаны с нею. А когда проносятся над деревней, их бесшумный белый полет напоминает мелькание светлых мыслей. Цапли — прекрасные существа. Мальгаши любят их. Птицы с достоинством шагают по рисовым полям, точно хозяева. Белые цапли на полях так же неотделимы от мадагаскарского пейзажа, как крылатые хищники кани, которых здесь называют папанго. Высоко в небе они вычерчивают над каждой мальгашской деревней круги и высматривают цыплят. Цапли охотно ютятся вблизи скота: вероятно, ловят больших клещей и мух, лакомившихся теплой кровью животных. Но основная их еда — лягушки или маленькие рыбки, обитающие в болотах на рисовых полях.
Появление над рекой восьми цапель означает, что день в Амбинанитело пришел к концу. Я прекращаю писать, закрываю тетрадь и иду к реке Антанамбалане. Здесь я ежедневно любуюсь одной и той же картиной: поразительной мощью горной реки. Свое начало она берет недалеко в горах, но уже здесь река огромна, не менее Вислы в низовьях. Откуда в этом горном хаосе столько воды?
Белые цапли вурумпуцы полетели к истокам реки; мои мысли вплелись в птичий полет и устремились за ними. Тайна истоков всегда манит человека, он тянется к ним, как цапли.
Но сумерки густеют, лес на склоне гор темнеет, вершины все острее сверлят небо. И вот тут фантазия мальгашей пробуждается: река уже не река, это зверь. Дикий, страшный, точно вырвавшийся из клетки бешеный пес. Она рвется из клубящих гор и живет, как живут крокодилы, змеи, белые цапли. Чем ночь глубже, тем зверь грознее.
И тогда Веломоди, моя вади, толкает меня. Ей страшно, пора возвращаться домой. Когда мы шли к реке, Веломоди, как и пристало хорошо воспитанной мальгашке, шагала позади меня. Вечером же она боится реки и ее духов и осторожно ступает впереди, так близко, что ее спина касается моей груди. Моя близость придает ей уверенности. Такое простое доказательство доверия доставляет мне радость и наполняет гордостью: девушка признает непобедимую силу белого человека, который сумеет защитить ее от грозных мальгашских бед. Весь обратный путь мы молчим и чувствуем, что нас обоих связывает крепкий узел мальгашского союза.
На рисовых полях громко квакают лягушки. Как-то Богдан сказал, что мадагаскарские лягушки по внешнему виду мало чем отличаются от наших, европейских, но голоса совсем не похожи.
Это верно. Лягушки, которых мы слышим каждый вечер, орут, как многотысячная, разбушевавшаяся толпа людей. Сходство настолько велико, что на ум приходят неожиданные сравнения. Сейчас мне мерещится какой-то бурный митинг в большом городе.
— Тысяча людей говорит! — смеясь, обращаюсь я к Веломоди.
— Это не люди, это духи разговаривают. — скромно поправила меня девушка и тут же добавила: — Хорошие духи!
Веломоди с облегчением вздохнула — хижина рядом и квакают лягушки. Теперь она уже совсем успокоилась: со всех концов деревни доносится лягушачий хор, напоминающий все тот же многоголосый человеческий гул. Наступила ночь, добрые духи окружили селение плотным кольцом голосов и будут так митинговать до рассвета, охраняя покой людей.
К утру эти лягушки умолкают, но зато вступают другие, еще более удивительные. Они скрипят, точно несмазанная телега. И снова обман так велик, что можно поклясться: вокруг деревни кружит обоз скрипящих телег. Скрипят они долго, до утра, пока не выглянут первые лучи солнца, тогда телеги умолкают.
Однажды утром меня разбудил фальшивый крик, неслыханная какофония. Взбесились лягушки, подражающие людским голосам; орут громче, чем обычно, хотя уже белый день. И немазаные телеги — другая разновидность лягушек — тоже разбушевались не на шутку, и телеги мчатся сломя голову. Шум невозможный. Со двора вошла Веломоди, от волнения с трудом говорит:
— Река…
Я вышел из хижины, и глазам предстала грозная картина. Вода залила всю долину Амбинанитело, все рисовые поля. Должно быть, где-то в горах разверзлись водные хляби. За ночь река поднялась на несколько метров и затопила все вокруг. Вода повсюду. На сплошном безбрежном озере уцелел только один песчаный островок — наш холм, на котором стоит селение, отрезанное от всего мира.
