Зеленая книга леса - Семаго Леонид Леонидович (читаем книги онлайн .TXT) 📗
Дупел в лесах синицам, мухоловкам, горихвосткам, летучим мышам и шершням кое-как хватает. Белке, лесному голубю-клинтуху, неясыти, кунице дупла не сделать, а бывшее дятлово жилье для них тесно. Белка из этого положения просто выходит: соорудит на дереве гнездо на манер птичьего и живет припеваючи. Остальным готовое нужно, хотя бы для того, чтобы птенцов или детенышей вывести. И если взрослая куница может жить в снеговой норе, то куничата не знают, что такое нора.
Куницу выручают белка или сорока. Сорока даже чаще. Эта птица, отличный строитель, помогает кунице осваивать новые территории, обеспечивая ее гнездом. Сорочье гнездо хоть и с крышей, но такой легкой, что ни от дождя, ни от ветра, ни от солнца не защита. В таком гнезде да еще в плохую погоду оставлять детенышей одних нельзя. Приходится кунице охотиться днем, когда теплее, а ночью быть в гнезде.
Однажды весной на одном из степных мелководных полуозер-полуболот, где между осоковых кочек поднялись кусты ивняков, поселилась сорочья пара. Но куница выгнала хозяев и вскормила в их гнезде свое потомство. Место было открытое, вокруг распаханное поле, лесочка никакого даже на горизонте. Но зато по берегам все было изрыто водяными крысами, и на свежей траве чернели кучки выброшенной на поверхность земли. Куст, на котором было гнездо, рос недалеко от берета, но стоял в воде, и кунице, чтобы попасть к детям, приходилось иногда принимать ванну.
Сладкое любит этот зверек. Любит не меньше мяса, и когда повезет найти в лесу беглый или одичавший пчелиный рой, наступает многодневное объедание медом. У озера Малого Голого, что в Хоперском заповеднике, пчелы все лето носили мед не в улей, а в дупло старого осокоря. Леток дупла был виден только с противоположного берега, и никто не знал, что в толстом стволе живет рой. Однако куница узнала об этом и осенью, после листопада, забралась в дупло, прикончила пчелиную семью и устроила в ее жилье полный разгром.
Изредка попадает этот самостоятельный зверь в неволю. Однажды перегоняли на весеннее пастбище большое стадо. Один из пастухов, развлекаясь, колотил кнутовищем по стволам деревьев и выгонял из сорочьих гнезд перепуганных птиц. Только из одного гнезда никто не вылетел, а раздалось в нем совсем не птичье то ли стрекотание, то ли мяуканье. Заглянул пастух внутрь — а там два слепых звереныша: длинные, коротконогие, шерстка реденькая и короткая. С того апрельского дня судьба одного куничонка свернула с обычного пути, и, докормленный чужим молоком, он вырос ласковым, игривым и совсем ручным зверем.
Его кормилицей стала кошка с очень спокойным, редкостным для кошек характером. У нее, может быть, день в день с куничатами родился единственный котенок. Одному и сосок один нужен — он его и сосал, а в других молока не было. Кошка приняла дикого зверька настороженно, но довольно спокойно, хотя запах у него был не кошачий, а какой-то хорьковатый: сильный, резкий, особенно когда есть хотел и волновался. Но кошка стерпела. А тот мигом присосался к набухшему соску, как к материнскому, и заснул, не выпуская его изо рта, рядом со спящим котенком.
Вот так, у одного соска, не ссорясь друг другом, выросли молочными братьями куничонок и котенок. К осени котенка в город увезли, а куничонок подрос, но в лес уходить не хотел, все около людей по-кошачьи крутился. Пришлось его ради сохранения жизни под замок посадить в просторный, пустой вольер.
Кошка к нему всю зиму ходила. Тот год мышиным был. Мыши, полевки чуть не сами лезли под кошачьи когти. И каждое утро около решетки вольера лежали придавленные белобрюхие лесные мыши, с черным ремнем на спине полевые, серые домовые или здоровенные желтогорлые. Положит кошка добычу на снег или землю, помурчит, словно предлагая или извиняясь, и уходит за новой. Больше всего любил приемыш эти приношения. Весной добыча пошла крупнее — рослые водяные крысы, которых кошка ловила и носила ему до новых котят. А потом как-то сразу остыла к воспитаннику, хотя узнавала его еще несколько лет.
имой в пойменном ольшанике все деревья на одно лицо, в сосновом, особенно в саженном, тоже. В дубраве такого однообразия нет. Во-первых, редко бывает, чтобы рядом с дубом не росли клен, липа, ясень — его лесная свита. Во-вторых, стать у деревьев одной и той же породы разная: то постройнее, то покряжистее, то покривее, то сучковатое, то с развилкой, то еще какое-то. В-третьих, возраст у деревьев неодинаковый и здоровье разное. И у кого оно какое, знает пернатый лесной санитар — белоспинный дятел.
Он именно санитар, а не лекарь, потому что очищает от короедов, лубоедов, заболонников и прочего жучиного племени уже обреченные деревья, выбирая из-под коры или из нее самой жучков и их личинок, тысячами населяющих гибнущее дерево от комля до верхних ветвей. Отыскав такое дерево, белоспинный дятел тщательно обрабатывает ствол от кроны до подножья и выбирает всех. Он будет прилетать сюда каждое утро даже с другого края леса, если ночевать поблизости негде, пока не сколет последний сантиметр коры и не прощупает языком последний ход короеда. Он работает более экономно и более профессионально, чем другие дятлы, скалывая небольшими кусочками лишь верхний слой коры, а не срубая ее цельными кусками, как большой пестрый дятел.
В здоровом лесу белоспинному ни дом для себя или детей построить негде, ни есть нечего, и даже свой весенний сигнал выбить не на чем. Вся остальная его пестрая родня и седой дятел еще как-то могут продержаться, но белоспинный там — случайный и редкий гость, залетающий в поисках нового места. Поэтому он был до недавнего времени жителем заповедников или таких глухих урочищ, где лес находился больше под надзором природы, чем под присмотром лесника. И только когда случилась небывалая по своей жестокости зима и мороз проник на двухметровую глубину, поморозив корни лесных богатырей — дубов, дятел расширил свои владения. А через три года, уже летом, засуха нанесла ощутимый урон березе. Беда леса опять обернулась благом для птицы.
Спустя полтора-два месяца после солнцеворота начинают барабанить в борах и дубравах, ольшаниках и осинниках все пять видов наших дятлов. Среди них легче всего угадать белоспинного по раскатистым сигналам. Они сходны со скрипом надломленного дерева, у которого еще осталось сил сопротивляться ветру. Первые удары дроби различимы на слух, последние сливаются в сплошную слабеющую трель, то громкую, то еле слышную. Дело в том, что у белоспинного нет специального «инструмента», он барабанит на любом стволе или толстой ветке. Конечно, на здоровом дереве не выбить хорошего звука, и оно не интересует барабанщика. Но если на усыхающем дубе кора уже чуть отстала от древесины, то лучшего «барабана» для него нет, и удары крепкого клюва рождают тот самый глуховато-раскатистый звук, которого из сухого сучка не выбить.
Не такая уж редкая птица, белоспинный дятел во многих отношениях остается загадкой. Зимой он на виду, а летом почти все встречи с ним случайны. Куда деваются взрослая пара и дети, покидающие родительский кров? Учат чему-нибудь отец и мать своих птенцов или расстаются с ними сразу? Как охраняются белоспинным дятлом границы огромного участка, и охраняются ли они?
Расставшись с птенцами, взрослые дятлы не расстаются друг с другом. Их семья прочнее, чем у других дятлов, и она такая же дружная в середине июля, как в середине апреля. Зимой самец и самка работают то далеко друг от друга, то на одном дереве, то даже на одной ветке. Они не проявляют никаких видимых признаков взаимной привязанности, но и без этого ясно, что они не расставались с минувшего лета и вместе встретят новую весну. Возможно, что гнездовую территорию они охраняют в течение всего года, и даже в середине лета можно услышать в лесу их сигнальную дробь. Чаще, конечно, барабанит самец, но иногда точно так же стучит самка. Семейные обязанности они делят подобно другим пестрым дятлам: самец долбит дупло, насиживает яйца попеременно с самкой, ночует в семейном дупле до последнего дня пребывания в нем птенцов, а самка каждый вечер улетает ночевать в свое дупло, нередко за километр от семейного.
